— Ничего не понимаю, я столько раз обманывал Васо! — нарочно заигрывая с ним, сказал Панкрац.— Впрочем, кое о чем догадываюсь, но почему тогда вы сейчас это... а что это?., перестали считать розыгрышем?
Старый Смудж опустился на скамью, вслед за ним, как бы неосознанно, а скорее всего, чтобы выиграть время, то же самое сделал и капитан.
— Это вовсе не было сплетней! — решился наконец произнести капитан.— Я интересовался вами как старым знакомым, поэтому и спросил о вас! Мы говорили с нотариусом Ножицей обо всякой всячине, не только о вас, кажется. Вчера я случайно встретился с ним в городе, вы, наверное, знаете, он приехал со своей женой! Так вот... он мне сказал то же самое, что и Васо... вернее то, что вы сами сказали Васо... что стали орюнашем!
— Ах, вот в чем дело! И для этого нужно было столько ходить вокруг да около! — Панкрац расхохотался, будто только теперь до него дошло сказанное.— При этом у вас такое трагическое выражение лица! — Но улыбка быстро сошла с его губ, он внимательно посмотрел на капитана.— Что вам еще сказал славный наш полицейский Ножица?
Капитан провел рукой по лицу, словно на ощупь хотел узнать, какое у него выражение. Затем, сильно покраснев, отвел взгляд:
— Да ничего особенного... Он говорил, как ему хорошо живется в браке! Да вот! — он вдруг оживился, и взгляд его устремился куда-то вдаль.— Это он идет со своей женой! Да, он мне сказал, что сегодня вечером возвращается назад!
И в самом деле по аллее шел нотариус Ножица. Он шагал впереди, а жена, на голову выше его, со свертками в руках, несколько отставала от него и держалась чуть левее. Они торопились и, наверное, заметив их, перекинулись друг с другом парой слов, а потом, подойдя ближе и не собираясь, кажется, задерживаться, поспешили дальше. По-настоящему и не поздоровавшись,— его жена, в ответ на приветствие капитана только кивнула головой,— нотариус, рассмеявшись, сказал:
— Ого, как это вы друг друга отыскали? — и взгляд его скользнул по Панкрацу и старому Смуджу.
Глядя на свертки, Панкрац верно рассудил, что нотариус в город приехал по делу, но было очевидно, что эти дни он выбрал не случайно,— не хотел попасть в то неприятное положение, в котором как полицейский чиновник мог оказаться в связи с обнаружением костей Ценека. Еще больше он был уверен в том, что все эти новости о Ценеке и Смуджах Ножица поведал
вчера и капитану; в этом его окончательно убедило замешательство, в которое пришел капитан от его вопроса. Поэтому, помня о прежних наговорах нотариуса и не видя причин таиться от капитана, он со злостью сказал:
— Куда это вы, наш достопочтенный полицейский, так спешите, словно хотите убежать от нас? Или, может, вам неудобно останавливаться с преступниками? Ну чего тебе? — он быстро повернулся к деду, который поднялся со скамьи и дрожащим голосом окликнул нотариуса:
— Господин нота...— начал он, но не договорил, ибо Панкрац, испугавшись, как бы старый не захотел уехать с Ножицей, толкнул его, потеснив к скамейке.
— Хе-хе-хе! — как-то по-заячьи рассмеялся нотариус в ответ на замечание Панкраца и тут же на минуту умолк, услышав, как к нему обращается Смудж, а затем спросил: — Что тебе нужно, старый? — И снова заспешил.— Нет у меня сейчас времени, старик, поезд уходит!
— Поспешите, поспешите! — сердясь на деда и желая замять его нелепое вмешательство, Панкрац откровенно издевался над нотариусом.— Где преступление, там должен быть и полицейский. Ценека нашли, приедете в самый разгар событий, ха-ха-ха!
— Хе-хе-хе! — задетый за живое, засмеялся нотариус, и как пришел, ни с кем не поздоровавшись, так, не попрощавшись, ушел, и они опять остались одни.
Наступила короткая пауза, которую прервал Панкрац, обратившись к капитану:
— Что это вы вдруг примолкли и так на нас странно смотрите, капитан? Может, сочувствуете (это хорошо, подумал он, что мы встретились; можно будет его сейчас прощупать и обработать как возможного свидетеля), размышляете, что теперь, когда обнаружили кости Ценека, с нами станет?
Капитан, впрочем, скорее смотрел вслед удалявшейся жене нотариуса, чем на старого Смуджа и Панкраца. Но, в сущности, думал и о них и сейчас, услышав его слова, вздрогнул, как бы не зная, что ответить.
— Да нет! — попытался он улыбнуться, но улыбка получилась неубедительной.— Наверное, все не так ужасно, коль вы смеетесь. Но куда путь держите? — Он встал.— Мне нужно отнести билет кузине, чтобы не заставлять ее слишком долго ждать, да и спешу
я, вечером иду в театр! Управа театра недурно поступает,— он улыбнулся, теперь уже искренне,— словно по моему желанию дает сегодня «Фауста», оперу «Фауст»!
Не в театр ли были билеты и у той дамы? — вспомнил Панкрац; вот где, если и ему пойти с капитаном, мог он с ней встретиться! Но ему стало жаль денег, и он отказался от этой мысли; сейчас же думал о том, как ему задержать капитана.
— «Фауст»! — протянул он и, не обращая внимания на напоминание деда, что пора идти к Васо, сел, приняв, насколько мог, серьезное выражение лица.— Это ваша давняя излюбленная тема! Припоминаете, о том же вы рассуждали и в тот последний вечер! И что же,— Панкрац вспомнил, какую свинью подложил он тогда капитану, позволив ему на глазах у всех увлечься, вспомнил и теперь не мог не усмехнуться,— поняли вы его лучше после того, как прочли в девятнадцатый раз?
Капитан взглянул на часы и, сощурившись, какое-то время молча смотрел перед собой, ничем не выдав, что, правда с опозданием, разгадал тогдашнее недоброе намерение Панкраца, а затем усмехнулся и сам, как-то расслабленно и наивно.
— А вы и это помните? Хи-хи-хи! Но,— он сделал движение, будто собирался сесть, но не сел, а продолжал стоять, оживленно говоря,— у меня нет необходимости читать его в девятнадцатый раз, чтобы лучше понять! И так,— он все же сел и, глядя в пространство, с какой-то внутренней убежденностью сказал: — Он больше не может для меня быть тем, чем был когда-то!
— Как, вы нашли его глупым?
— Ну, нет, не глупым! — возразил капитан.— Как произведение искусства, как поэма он стоит неизмеримо высоко, так сказать, над временем! Но идейно, видите ли,— капитан повернулся к Панкрацу, явно начиная увлекаться,— я понял, что он больше не может удовлетворить современного человека... я имею в виду особый тип современного человека... и не может уже ни выражать, ни решать его проблем! Видите ли, в нем присутствует излишний балласт классицизма и... вопреки его либерализму, средневековой мистики! Правда, я понимаю, чего Гете добивался, обращаясь к античности и эллинизму! Рабский, несвободный, грубый и несовершенный европейский дух, несмотря на Ренессанс, Реформацию и французскую революцию, он хотел соединить и пронизать ясным и гармоничным духом Эллады, вот в чем смысл влечения Фауста к прекрасной Елене, не так ли? Но это был как порыв Икара, ибо что у него в конце концов осталось в руках от прекрасной Елены? Только, жалкие одеяния! Весь эллинизм тогдашней Европы оказался пустой скорлупой без ореха! Следовательно, если это был всего лишь фантом... а, в сущности, само стремление было верным... что оставалось делать Фаусту? Он обратился к реальной жизни... но что он делает и как поступает в ней... именно в ней, нам сейчас должно быть чуждо! Ибо, помогая императору задушить мятеж и анархию, которая стремилась к миру, то есть, поступая как контрреволюционер, он получает в награду какой-то пустынный берег и собирается его цивилизовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81