не один из них дорогой спотыкался, всхлипывая и пошатываясь под тяжестью обуревавших его чувств.
Вскоре, пройдя шагов сто пятьдесят — двести, они увидели примыкавшую к казарме огороженную площадку, на которой должна была состояться казнь.
Ужасающее совпадение! Отсюда сопровождающий Баньера отряд драгун со своими заряженными мушкетами мог ясно видеть окно, все в ломоносах и жасмине, по ту сторону которого только что произошла ужасная сцена расставания, всех подробностей которой мы не осмелились описать.
Когда Олимпия пришла в себя или, вернее, вновь осознала собственное существование, ее возбуждение уступило место полному оцепенению.
Она подняла глаза, огляделась, увидела четырех драгунов, которые, отступив в углы комнаты, едва ли не с испугом следили за каждым ее движением.
Кроткий взгляд ее, дрожание рук, трепет во всех членах говорили о том, что припадок позади.
И все же никто из четверых мужчин не смел сказать этой несчастной женщине хотя бы одно только слово.
Один из них подошел к своему товарищу, тронул его за плечо.
— Сказать по правде, — шепнул он, — не годится нам оставлять бедную женщину здесь.
— Это еще почему? — не понял тот.
— А ты погляди, да так смотри, чтоб незаметно было, куда ты смотришь.
И дулом своего мушкета он указал товарищу на окно, ведущее в сад.
Оттуда и в самом деле сквозь чахлые деревья садика и двух-трех соседних садов была видна огороженная площадка, где конные драгуны и резервный отряд вместе с офицерами ждали прибытия смертника.
Чтобы добраться туда, Баньеру с его конвоем надо было сделать большой крюк.
К тому же шли они медленно.
Кое-какие зеваки, пока еще редкие из-за раннего часа и неведения, в котором пребывал город, начинали забираться на стены, карабкаться на деревья и заполнять улицы.
Драгун, которому его товарищ показал все это, почувствовал себя не в своей тарелке.
— Ох, и верно! — прошептал он тихо. — Отсюда она услышит, бедняжка! Попробуем ее увести.
— Или хоть окно закроем.
— Она все равно услышит.
Эти переговоры не вывели Олимпию из того состояния безмерной подавленности, в которое она впала.
Ее рука машинально соскользнула на груду кружев, белья и тканей, выпавших из сундука, на эти милые реликвии, как сказал латинский поэт, дорогие одежды покойного, памятки прошлого, которое было любовью.
Вслед за рукой ожили ее глаза, теперь они тоже осмысленно смотрели вокруг.
И тут — как будто Баньеру, отсутствующему, уже ступившему на путь вечности, захотелось послать жене весточку, — первым же предметом, на который наткнулся ее взгляд, оказался тот самый камзол, в котором Баньер венчался в маленькой церквушке Нотр— Дам-де-Лорет.
Вид этого камзола, сложенного, плотно стиснутого, заботливо упакованного камеристкой, пропитанного ароматом шарфа или перчаток, которые соседствовали с ним в сундуке, вызвал у Олимпии Клевской мучительный стон.
Увы! Она думала о том, что делает, не более, чем заботилась о жизни дочь Иаира, когда пришла в себя на краю могилы; но она словно бы почувствовала одновременно боль и наслаждение.
Болью было настоящее, наслаждением — воспоминание о былом.
Олимпия медленно развернула этот камзол, в котором, как ей казалось, она должна найти Баньера. И тем не менее ткань подкладки при всей ее тонкости царапала ей пальцы, а тяжесть камзола, каким бы он ни был легким, утомляла ее измученные руки. Тем же неспешным, размеренным, почти автоматическим движением она поднесла камзол к губам, спрятала лицо в его ткани и залилась слезами, затряслась в таких мучительных рыданиях, что все в этой комнатке: цветы, мебель, шторы — все вплоть до сердец четверых солдат задрожало и затрепетало.
Эти душераздирающие взрывы горя, потрясавшие такую совершенную красоту, показались невыносимыми одному из драгунов: он вышел из комнаты, предпочитая лучше подвергнуться наказанию, чем таким горестным впечатлениям.
Один из товарищей последовал его примеру. Олимпия ничего этого не заметила.
— Видишь ли, — сказал первый второму, — я лучше соглашусь на тюрьму, кандалы, на все что угодно, но не желаю быть там, когда вдруг грянет залп и дым выстрелов коснется лица этой женщины.
И драгун присел на ступеньку лестницы, зажимая себе уши ладонями.
Олимпия продолжала рыдать, целуя свадебное одеяние Баньера.
Внезапно один из тех солдат, что устояли и наперекор ее слезам и рыданиям, терзавшим их сердца, остались на своем посту, этот, как мы сказали, солдат, желая придать ее скорбным мыслям иное направление, подошел к Олимпии и, не зная, как бы ей сказать, чтобы она сама себя пожалела, произнес:
— Прошу прощения, сударыня, но вы что-то потеряли. И он, подняв прямоугольный конверт, только что выпавший из кармана камзола, протянул его Олимпии.
Холодное прикосновение бумаги, острый угол конверта, кольнувший ее ладонь, заставили молодую женщину очнуться, и она взглянула на своего собеседника.
Машинально взяв конверт, она узнала в нем то самое послание г-на де Майи, которое в день их бракосочетания ни он, ни она не захотели прочесть из соображений деликатности и которое, оставшись в кармане свадебного наряда Баньера, было вместе с этим нарядом брошено в сундук рукой камеристки.
Воспоминание о г-не де Майи не пробудило в Олимпии ни любви, ни ненависти, ни гнева.
Ее сердце уже было мертво, оно опередило Баньера, которому только предстояло умереть.
И тем не менее граф был причиной всей этой катастрофы, ведь это же он написал майору то письмо, где давал свои суровые и неукоснительные предписания, из-за которых бедному Баньеру было отказано во всякой отсрочке и милости.
Стало быть, этот невинный погибнет из-за г-на де Майи.
Олимпия машинально вскрыла конверт, лишь бы коснуться чего-то, что имело касательство к Баньеру.
Конверт упал на пол. Письмо осталось в руках Олимпии, взгляд которой остановился на следующих строках:
«Сударыня,
коль скоро Вы выходите замуж, я посылаю Вам свадебный подарок, и полагаю, что не мог бы преподнести ничего драгоценнее, нежели свобода Вашего супруга.
Господин Баньер подписал обязательство о вступлении в мой драгунский полк: его разыскивают, преследуют как дезертира и, если схватят, его разлучат с Вами, ибо я, будучи в Вене, не смогу его защитить. Я отдал в высшей степени суровые распоряжения относительно наказания моих солдат за преступления подобного рода, да и королевские указы на сей счет не подлежат обсуждению.
Итак, Вы найдете в этом конверте разрешение на его отставку, помеченное задним числом, то есть следующим днем после того, как он вышел из тюрьмы, то есть тем самым днем, когда он бежал из казармы.
Посредством этой бумаги он избавляется от всяческих преследований и беспрепятственно сможет принадлежать Вам. Если мне дано таким образом поспособствовать Вашему счастью, каковое неизменно являлось пределом моих желаний с тех пор, как я Вас узнал, я еще раз назову себя Вашим поистине счастливым слугой.
Граф де Майи».
Олимпия вскочила на ноги, издав такой пронзительный вопль, что он заставил прибежать даже тех драгунов, что уже покинули комнату.
В одной руке она держала письмо графа, в другой -бумагу, содержавшую такие краткие строки:
«Разрешение на бессрочную отставку драгуна Баньера, завербованного добровольца, выданное мною, командиром полка де Майи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247
Вскоре, пройдя шагов сто пятьдесят — двести, они увидели примыкавшую к казарме огороженную площадку, на которой должна была состояться казнь.
Ужасающее совпадение! Отсюда сопровождающий Баньера отряд драгун со своими заряженными мушкетами мог ясно видеть окно, все в ломоносах и жасмине, по ту сторону которого только что произошла ужасная сцена расставания, всех подробностей которой мы не осмелились описать.
Когда Олимпия пришла в себя или, вернее, вновь осознала собственное существование, ее возбуждение уступило место полному оцепенению.
Она подняла глаза, огляделась, увидела четырех драгунов, которые, отступив в углы комнаты, едва ли не с испугом следили за каждым ее движением.
Кроткий взгляд ее, дрожание рук, трепет во всех членах говорили о том, что припадок позади.
И все же никто из четверых мужчин не смел сказать этой несчастной женщине хотя бы одно только слово.
Один из них подошел к своему товарищу, тронул его за плечо.
— Сказать по правде, — шепнул он, — не годится нам оставлять бедную женщину здесь.
— Это еще почему? — не понял тот.
— А ты погляди, да так смотри, чтоб незаметно было, куда ты смотришь.
И дулом своего мушкета он указал товарищу на окно, ведущее в сад.
Оттуда и в самом деле сквозь чахлые деревья садика и двух-трех соседних садов была видна огороженная площадка, где конные драгуны и резервный отряд вместе с офицерами ждали прибытия смертника.
Чтобы добраться туда, Баньеру с его конвоем надо было сделать большой крюк.
К тому же шли они медленно.
Кое-какие зеваки, пока еще редкие из-за раннего часа и неведения, в котором пребывал город, начинали забираться на стены, карабкаться на деревья и заполнять улицы.
Драгун, которому его товарищ показал все это, почувствовал себя не в своей тарелке.
— Ох, и верно! — прошептал он тихо. — Отсюда она услышит, бедняжка! Попробуем ее увести.
— Или хоть окно закроем.
— Она все равно услышит.
Эти переговоры не вывели Олимпию из того состояния безмерной подавленности, в которое она впала.
Ее рука машинально соскользнула на груду кружев, белья и тканей, выпавших из сундука, на эти милые реликвии, как сказал латинский поэт, дорогие одежды покойного, памятки прошлого, которое было любовью.
Вслед за рукой ожили ее глаза, теперь они тоже осмысленно смотрели вокруг.
И тут — как будто Баньеру, отсутствующему, уже ступившему на путь вечности, захотелось послать жене весточку, — первым же предметом, на который наткнулся ее взгляд, оказался тот самый камзол, в котором Баньер венчался в маленькой церквушке Нотр— Дам-де-Лорет.
Вид этого камзола, сложенного, плотно стиснутого, заботливо упакованного камеристкой, пропитанного ароматом шарфа или перчаток, которые соседствовали с ним в сундуке, вызвал у Олимпии Клевской мучительный стон.
Увы! Она думала о том, что делает, не более, чем заботилась о жизни дочь Иаира, когда пришла в себя на краю могилы; но она словно бы почувствовала одновременно боль и наслаждение.
Болью было настоящее, наслаждением — воспоминание о былом.
Олимпия медленно развернула этот камзол, в котором, как ей казалось, она должна найти Баньера. И тем не менее ткань подкладки при всей ее тонкости царапала ей пальцы, а тяжесть камзола, каким бы он ни был легким, утомляла ее измученные руки. Тем же неспешным, размеренным, почти автоматическим движением она поднесла камзол к губам, спрятала лицо в его ткани и залилась слезами, затряслась в таких мучительных рыданиях, что все в этой комнатке: цветы, мебель, шторы — все вплоть до сердец четверых солдат задрожало и затрепетало.
Эти душераздирающие взрывы горя, потрясавшие такую совершенную красоту, показались невыносимыми одному из драгунов: он вышел из комнаты, предпочитая лучше подвергнуться наказанию, чем таким горестным впечатлениям.
Один из товарищей последовал его примеру. Олимпия ничего этого не заметила.
— Видишь ли, — сказал первый второму, — я лучше соглашусь на тюрьму, кандалы, на все что угодно, но не желаю быть там, когда вдруг грянет залп и дым выстрелов коснется лица этой женщины.
И драгун присел на ступеньку лестницы, зажимая себе уши ладонями.
Олимпия продолжала рыдать, целуя свадебное одеяние Баньера.
Внезапно один из тех солдат, что устояли и наперекор ее слезам и рыданиям, терзавшим их сердца, остались на своем посту, этот, как мы сказали, солдат, желая придать ее скорбным мыслям иное направление, подошел к Олимпии и, не зная, как бы ей сказать, чтобы она сама себя пожалела, произнес:
— Прошу прощения, сударыня, но вы что-то потеряли. И он, подняв прямоугольный конверт, только что выпавший из кармана камзола, протянул его Олимпии.
Холодное прикосновение бумаги, острый угол конверта, кольнувший ее ладонь, заставили молодую женщину очнуться, и она взглянула на своего собеседника.
Машинально взяв конверт, она узнала в нем то самое послание г-на де Майи, которое в день их бракосочетания ни он, ни она не захотели прочесть из соображений деликатности и которое, оставшись в кармане свадебного наряда Баньера, было вместе с этим нарядом брошено в сундук рукой камеристки.
Воспоминание о г-не де Майи не пробудило в Олимпии ни любви, ни ненависти, ни гнева.
Ее сердце уже было мертво, оно опередило Баньера, которому только предстояло умереть.
И тем не менее граф был причиной всей этой катастрофы, ведь это же он написал майору то письмо, где давал свои суровые и неукоснительные предписания, из-за которых бедному Баньеру было отказано во всякой отсрочке и милости.
Стало быть, этот невинный погибнет из-за г-на де Майи.
Олимпия машинально вскрыла конверт, лишь бы коснуться чего-то, что имело касательство к Баньеру.
Конверт упал на пол. Письмо осталось в руках Олимпии, взгляд которой остановился на следующих строках:
«Сударыня,
коль скоро Вы выходите замуж, я посылаю Вам свадебный подарок, и полагаю, что не мог бы преподнести ничего драгоценнее, нежели свобода Вашего супруга.
Господин Баньер подписал обязательство о вступлении в мой драгунский полк: его разыскивают, преследуют как дезертира и, если схватят, его разлучат с Вами, ибо я, будучи в Вене, не смогу его защитить. Я отдал в высшей степени суровые распоряжения относительно наказания моих солдат за преступления подобного рода, да и королевские указы на сей счет не подлежат обсуждению.
Итак, Вы найдете в этом конверте разрешение на его отставку, помеченное задним числом, то есть следующим днем после того, как он вышел из тюрьмы, то есть тем самым днем, когда он бежал из казармы.
Посредством этой бумаги он избавляется от всяческих преследований и беспрепятственно сможет принадлежать Вам. Если мне дано таким образом поспособствовать Вашему счастью, каковое неизменно являлось пределом моих желаний с тех пор, как я Вас узнал, я еще раз назову себя Вашим поистине счастливым слугой.
Граф де Майи».
Олимпия вскочила на ноги, издав такой пронзительный вопль, что он заставил прибежать даже тех драгунов, что уже покинули комнату.
В одной руке она держала письмо графа, в другой -бумагу, содержавшую такие краткие строки:
«Разрешение на бессрочную отставку драгуна Баньера, завербованного добровольца, выданное мною, командиром полка де Майи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247