— Ну, монсеньер, я вижу, что вам ее очень хорошо описали.
— Если начистоту, герцог, я видел ее игру.
— То-то же, монсеньер! И что скажете?
— Она великолепна. К тому же я собрал сведения о ней.
— И что же?
— Эта девушка совершенство. Баржак поговорил с одной камеристкой по имени Клер…
— Ах так! И что же?
— Она дала ему возможность сыграть мифологическую роль.
— Продолжайте, монсеньер, прошу вас!
— Вам известно предание об Актеоне?
— Неужели Пекиньи превратился в оленя?
— Нет, Баржак сперва, еще до…
— А, прекрасно: Актеон спрятался в суфлерской будке?
— Еще того лучше, герцог; в противном случае миф был бы воспроизведен неточно. Вы же помните, там речь шла о неком кристальном источнике.
— То бишь ванне? Аи да господин Баржак! — заметил Ришелье.
— Вот уж тут, герцог, я и впрямь получил ценное донесение.
— Продолжайте, монсеньер.
— Каноны запрещают священнослужителям злоупотреблять описанием чрезмерно впечатляющих картин.
— Ах, Баржак!.. Но в таком случае вам должно быть понятно, какое счастье сулит королю любовь к столь прекрасной особе.
— Герцог, это не называется любовью.
— Да простят нам каноны, монсеньер.
— Подобная любовь не более чем времяпрепровождение.
— Ну и что же?
— Так вот, его величеству потребна любовь истинная, настоящая — слышите, герцог? — тут нужна подлинная страсть; пусть эта любовь берет свое начало в голове или будет порождена чувственностью, пусть, если угодно, она даже идет от сердца, лишь бы ее источник находился в нашей власти, чтобы мы имели в своих руках ключ, позволяющий отпирать его и запирать, выпускать на волю и прятать в скрытом месте.
— Но мы и будем его иметь, монсеньер.
— Нет.
— И потом, король уже заметил эту девушку.
— Это еще один довод против нее — там уже Пекиньи со своей котерией.
— Но господин Пекиньи возвысится лишь тогда, когда этого пожелаем мы, сторонники Флёри.
— Герцог, подумайте хорошенько. Артистка — нет, никогда. Послушайте, — продолжал он, вновь принимая важный тон, — королю не пристало ронять свое достоинство. Комедиантка в Версале или в Лувре — нет, это невозможно. Оставим комедианток ленивым английским королям, которым они разыгрывают интермедии в перерывах между герцогинями. Мы же, люди благовоспитанные, цивилизованные, не позволим благородным кавалерам водиться со всяким закулисным сбродом или превращать королевские апартаменты в кулисы.
— И все же, монсеньер…
— Видите ли, герцог, Людовик Пятнадцатый почивает на ложе Людовика Четырнадцатого; нам следует воздерживаться от забвения этой подробности.
— Вы опровергли все мои доводы, — невозмутимо заметил Ришелье. — Что ж, сдаюсь.
— Пойдем дальше, как вы сами только что выразились.
— Стало быть, переходим к номеру седьмому.
— Кто у вас в списке под этим номером?
— Госпожа графиня де Майи.
— О-о! — вздохнул его преосвященство.
— Вас опять бросает в дрожь? — спросил г-н де Ришелье.
— На сей раз выбор хорош, герцог, но…
— Выскажите все ваши «но», монсеньер, сделайте одолжение.
— Там имеется муж.
— Это мне, черт возьми, известно!
— И семейство.
— Вижу, вы предпочитаете, чтобы я занялся семейством; что же, извольте. Я начал со старшей дочери, но, раз вы настаиваете, продолжим. Номер восьмой, Полина Фе-лисите де Нель, еще в монастыре.
— Она некрасива.
— Отчасти поэтому я и медлил назвать ее. Только об одном я должен вас предупредить.
— Что такое?
— А то, что Полина очень умна.
— Это я знаю.
— Вам известно, что творится в недрах монастырей?
— Я епископ!
— Да, верно.
— Я сказал бы даже, что она полна честолюбивых надежд, причем вполне светских.
— Это и мне известно, монсеньер.
— Как, герцог? И вы тоже знаете, что происходит в недрах монастырей?!
— Монсеньер, я водил знакомство с тамошней аббатисой.
— Теперь моя очередь сказать: «Да, верно».
— Стало быть, Полина для нас слишком умна и честолюбива.
— Она слишком уродлива.
— Номер девятый, монсеньер: Диана Аделаида, третья сестра.
— Почти ребенок.
— В таком случае не буду говорить о четвертой сестрице Гортензии Фелисите, номер десятый.
— Вы правы, герцог.
— Умолчу и о Мари Анн, пятой сестре, прекрасной девушке, говорят, уже несколько обольщенной маркизом де Ла Турнелем.
— Герцог, если пятую мадемуазель де Нель уже обольстили, оставим Мари Анн, пятую из сестер де Нель, не будем предлагать ее королю. От мужей еще можно отделаться, от любовников нет.
— Монсеньер, вы меня мудро наставляете, однако номера в моем списке уже кончаются, а мы так ничего и не решили.
— Но, герцог, быть может, мы слишком поторопились отвергнуть тот седьмой номер?
— Вы имеете в виду госпожу де Майи, Луизу Юлию?
— Супругу Луи Александра де Майи, любовника мадемуазель Олимпии Клевской.
— С вами беседовать — одно удовольствие, монсеньер; памяти, подобной вашей, ни у кого не встретишь.
— Что правда, то правда, герцог; мне порой говорят, что в этом смысле я немного похож на вашего двоюродного деда-кардинала.
— Монсеньер, — заметил Ришелье суховато, — мне мудрено об этом судить: я никогда не видел моего деда, а вас вижу.
Эта обоюдоострая сдержанность могла сойти за тонкую лесть.
Флёри понял ее именно так и оживился.
— Итак, вернемся к госпоже де Майи, — произнес герцог.
— В виде пробы.
— О, разумеется! Что до меня, монсеньер, я на сей счет не имею сложившегося мнения.
— Герцог, она ведь тощая.
— Что вы имеете в виду, монсеньер? — спросил Ришелье, сохраняя леденящее хладнокровие.
— Тощей, мой любезный герцог, я называю женщину, которая с первого взгляда…
— Ну же, монсеньер, говорите.
— Я вас не шокирую?
— Вовсе нет, нисколько. Я весь внимание.
— Так вот, — продолжал кардинал, — женщину, которая, когда на нее посмотришь спереди…
— А как же каноны, монсеньер? Вспомните о канонах!
— Увы! Да…
— Что же, монсеньер, я вам отвечу.
— О, я полагаю, что госпожа де Майи — одна из немногих во Франции, кому так идет парадное платье.!
— Это кое-чего стоит.
— Я думаю!
— В глазах молодого короля, отнюдь не равнодушного к нарядам.
— Да, действительно!
— Умение хорошо носить платье, это, монсеньер, одно из самых многообещающих умений.
— Платье — лишь красивая листва, а как насчет самого дерева?
— Э, монсеньер! Когда дело касается такой женщины как та, о которой мы говорим, не стоит совать палец между деревом и его корой.
— Признаю! Согласен!
— А вот руки хороши до чрезвычайности!
— Сказать по чести, как поглядишь на них, кажется, будто видишь волшебные веретена или персты Авроры.
— Кожа перламутровая, прозрачная, и под ней струится алая, благородная кровь.
— О, не буду этого отрицать.
— Глаза широко раскрытые, искренние и сияющие, словно у лани. Ступни…
— Не покидайте лица, герцог!
— Рот алый, горячий!
— А зубы, сказать по правде, жемчужные.
— И этот легкий черный пушок, из-за которого в уголках рта как будто притаилась вечная улыбка…
— Он такого же цвета, как брови, — эбеново-черный!
— А вы заметили, каковы ее волосы у самых корней?
— У основания шеи, не так ли?
— Да, на затылке.
— А родинки на лбу?
— Их у нее семь.
— Согласно канонам красоты.
— Лоб великолепен.
— И непритязателен.
— Да, это лоб красавицы, а не умницы.
— А-а! Подробность важная!
— И знаете, монсеньер, мне пришла в голову одна мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247