Король красивее всех, он самый гордый, самый пленительный из вельмож двора; так вот, никто не помешает мне завладеть им в своем воображении, хорошенько рассмотреть его, да и подчинить его себе.
Никто не запретит мне сказать ему то, что я уже сказала самой себе: что его глаза блестят, как бриллианты, излучая любовное томление, простодушие страсти, что черты его лица благородны, а телосложение очаровательно, что он не может сделать ни шагу, ни движения, ни малейшего жеста без того, чтобы не возбудить вожделения в окружающих его женщинах.
Итак, кто помешает мне влюбиться в короля?
Я имею на это право — в моем ящике хранится на этот счет подписанный документ.
За такое право я заплатила дорогой ценой, она выше, чем прибыль, которую я смогу из этого извлечь».
Ришелье, при всем своем умении читать по лицам женщин, этой мысли не угадал бы; а что всего важнее, он наперекор своему знанию души человеческой, которое полагал непогрешимым, не догадался бы о том, как ошибочны, особенно в эту минуту, расчеты графини де Майи, убаюканной приятнейшими иллюзиями, и под какой огромный процент она поместила свой разрыв с г-ном де Майи.
LX. НАДО ЛИ?
После менуэта, который Людовик XV протанцевал, хотя и с улыбкой на устах, но явно ни в малейшей степени не думая ни о танце, ни о партнерше, он возвратился к Пекиньи.
Тот прохаживался, довольно озадаченный, ничуть не менее, чем это случилось с Ришелье с того мгновения, когда он сделал свое открытие.
Увидев приближавшегося к нему короля, Пекиньи остановился.
— Пекиньи! — окликнул его король.
— Государь! — отозвался капитан гвардейцев.
И оба застыли лицом к лицу: король смотрел на Пекиньи, Пекиньи — на короля.
Воцарилось молчание.
Король, по-видимому, желал, чтобы Пекиньи сам угадал то, что у него на уме; но тот об этом не догадывался.
Королю невольно пришлось решиться.
— Пекиньи, — спросил он наконец, — как там ее зовут, эту девицу, что играла Юнию?
«Я болван, дважды болван», — прошептал Пекиньи про себя.
Затем он с самой чарующей улыбкой произнес вслух:
— Олимпия, государь.
— А, ну да! Вот чертово имечко, никак не могу его запомнить.
«Король несомненно влюблен, — сказал себе Пекиньи, — влюблен до безумия».
И он стал ждать новых вопросов.
Однако Людовик XV больше ни о чем не спросил.
А Пекиньи в это время возобновил беседу с самим собой, было им прерванную, но теперь он придал ей форму более уважительную и вместе с тем исполненную сомнения.
«Пекиньи, друг мой, — обратился он к себе, — если ты не дурак, то не пройдет и трех дней, как ты окажешь своему господину большую услугу».
Тут он заметил, что король, не желая или не смея ничего больше сказать, с озабоченным видом удаляется прочь, и снова принялся прогуливаться взад и вперед.
«Да, — продолжал он свой беззвучный монолог, — но Олимпия — предмет обожания Майи; если я пойду приступом на эту крепость, у него найдется пушка. Как же быть? Послать к Майи герольда с объявлением войны? Кого же мне избрать в герольды, кто справится с этой ролью лучше меня самого? Поскольку король влюблен, в этом нет сомнения, и влюблен по-настоящему, надо убедить Майи принести эту жертву. Ну же!»
Он поднял голову и встретился взглядом с Ришелье, который тоже следил за происходящим.
«А-а! — подумалось ему. — Герцог тоже кое-что смекнул; он хитер как демон и быстро меня обскачет».
И он сам в свою очередь приблизился к юному монарху.
Людовик ждал его с заметным интересом. Он явно думал, что Пекиньи заговорит с ним об Олимпии.
Но король ошибался.
— Государь, — произнес Пекиньи, — каковы будут распоряжения вашего величества на эту ночь?
— Распоряжения? Какие распоряжения?
— Ну, приказы для стражи, государь.
— Отошлите моих рейтаров, оставьте одних швейцарцев.
Таков был неизменный обычай короля, когда он гостил в Рамбуйе. И Пекиньи это прекрасно знал.
— А, швейцарцев! — сказал он. — Так вашему величеству угодно, чтобы швейцарцы оставались здесь?
— К чему эти вопросы?
— Государь, мне немного не по себе.
— Вам нездоровится?
— Да, государь.
— В самом деле, вы весь красный. Пекиньи отвесил поклон.
— Одну минуту, герцог! Уж не подхватили ли вы оспу?
И король, который трепетал при одной мысли об оспе, на всякий случай начал шаг за шагом отступать подальше.
— Нет, государь, — отвечал Пекиньи. — Оспа у меня уже была.
Король вновь приблизился:
— Так чего же вы хотите?
— Я просил бы, государь, если вашему величеству не угодно выставить свою охрану у дома, я умолял бы ваше величество дать мне отпуск на эту ночь и удовлетвориться присутствием лейтенанта швейцарцев.
— Очень хорошо, герцог, — с улыбкой произнес король. — Ступайте.
— Как вы добры, государь; благодарю. Я уверен, что завтра смогу служить вам лучше, чем сегодня вечером.
— О, в этом я всецело на вас полагаюсь, — промолвил Людовик. — Идите же, мой дорогой герцог, идите.
Пекиньи поклонился.
— Лечитесь хорошенько, герцог! — крикнул вслед ему король. — Я не хочу, чтобы вы заболели и слегли.
— Ах, ваше величество слишком добры, — отвечал Пекиньи сияя.
И он со всех ног бросился к своим людям, прыгнул в карету и приказал гнать в Париж.
Король, как будто охваченный надеждой, следил за ним глазами до самых дверей.
Потом, когда тот исчез из виду, он снова стал бродить по салону.
А за окнами довольно сильно похолодало; на стеклах от этого холода отпечатались тысячи серебристых рисунков, изукрашенных светящимися жемчугами морозного кружева.
Графиня Тулузская, как радушная хозяйка, не теряла короля из виду; от нее не укрылись смятение и скука юного государя.
Она подошла к нему и сказала:
— Государь, у меня есть идея.
— Ах, право же, графиня, — вскричал король, — это, должно быть, отличная идея, если она исходит от вас!
— Думаю, она недурна. Так послушайте, государь.
— Я весь внимание.
— Сначала возьмите мою руку.
— О, что до этого, с величайшей охотой!
— И постараемся, чтобы нас никто не услышал.
— Ах, графиня, что за славное начало у вашей идеи!
— Это тайна.
— Иметь общую тайну с вами, графиня? О, сколько угодно! Ну, и что же вы хотите мне сказать?
— Об этой тайне я уже говорила вам, государь.
— Вы не можете утомить повторениями, графиня, и особенно меня: мне никогда не надоест вас слушать.
— Государь, вы тоскуете.
— Увы, графиня, — произнес король, устремив на собеседницу взор, каким Керубино шестьдесят лет спустя будет смотреть на жену Альмавивы, — а по чьей вине?
Полный упрека, почти страдающий, взгляд этот измучил бы Лавальер, принадлежи он Людовику XIV.
Графиня Тулузская ограничилась тем, что улыбнулась; она уже очень давно знала цену подобным взглядам.
— Развлекать своих гостей, — сказала она весело, — это долг; развлекать своего монарха — это честь.
— Что ж! — отвечал Людовик XV. — Я вверяю себя вам, графиня; будьте же милостивы, развлеките меня.
— Для этого нужно, чтобы вы поступили…
— Как?
— Как я вам скажу.
— Готов слепо повиноваться.
— В таком случае отправляйтесь почивать, государь. Король глянул на нее.
— Что вы видите в этом такого уж развлекательного, графиня? — спросил он.
— Ну, вы только сделайте вид, что идете спать, вот и все.
— Хорошо, а что потом?
— Потом все разъедутся по домам либо последуют вашему примеру.
— И далее?
— Что ж, далее мы явимся к вам небольшой, хорошо подобранной компанией и попробуем развлечься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247
Никто не запретит мне сказать ему то, что я уже сказала самой себе: что его глаза блестят, как бриллианты, излучая любовное томление, простодушие страсти, что черты его лица благородны, а телосложение очаровательно, что он не может сделать ни шагу, ни движения, ни малейшего жеста без того, чтобы не возбудить вожделения в окружающих его женщинах.
Итак, кто помешает мне влюбиться в короля?
Я имею на это право — в моем ящике хранится на этот счет подписанный документ.
За такое право я заплатила дорогой ценой, она выше, чем прибыль, которую я смогу из этого извлечь».
Ришелье, при всем своем умении читать по лицам женщин, этой мысли не угадал бы; а что всего важнее, он наперекор своему знанию души человеческой, которое полагал непогрешимым, не догадался бы о том, как ошибочны, особенно в эту минуту, расчеты графини де Майи, убаюканной приятнейшими иллюзиями, и под какой огромный процент она поместила свой разрыв с г-ном де Майи.
LX. НАДО ЛИ?
После менуэта, который Людовик XV протанцевал, хотя и с улыбкой на устах, но явно ни в малейшей степени не думая ни о танце, ни о партнерше, он возвратился к Пекиньи.
Тот прохаживался, довольно озадаченный, ничуть не менее, чем это случилось с Ришелье с того мгновения, когда он сделал свое открытие.
Увидев приближавшегося к нему короля, Пекиньи остановился.
— Пекиньи! — окликнул его король.
— Государь! — отозвался капитан гвардейцев.
И оба застыли лицом к лицу: король смотрел на Пекиньи, Пекиньи — на короля.
Воцарилось молчание.
Король, по-видимому, желал, чтобы Пекиньи сам угадал то, что у него на уме; но тот об этом не догадывался.
Королю невольно пришлось решиться.
— Пекиньи, — спросил он наконец, — как там ее зовут, эту девицу, что играла Юнию?
«Я болван, дважды болван», — прошептал Пекиньи про себя.
Затем он с самой чарующей улыбкой произнес вслух:
— Олимпия, государь.
— А, ну да! Вот чертово имечко, никак не могу его запомнить.
«Король несомненно влюблен, — сказал себе Пекиньи, — влюблен до безумия».
И он стал ждать новых вопросов.
Однако Людовик XV больше ни о чем не спросил.
А Пекиньи в это время возобновил беседу с самим собой, было им прерванную, но теперь он придал ей форму более уважительную и вместе с тем исполненную сомнения.
«Пекиньи, друг мой, — обратился он к себе, — если ты не дурак, то не пройдет и трех дней, как ты окажешь своему господину большую услугу».
Тут он заметил, что король, не желая или не смея ничего больше сказать, с озабоченным видом удаляется прочь, и снова принялся прогуливаться взад и вперед.
«Да, — продолжал он свой беззвучный монолог, — но Олимпия — предмет обожания Майи; если я пойду приступом на эту крепость, у него найдется пушка. Как же быть? Послать к Майи герольда с объявлением войны? Кого же мне избрать в герольды, кто справится с этой ролью лучше меня самого? Поскольку король влюблен, в этом нет сомнения, и влюблен по-настоящему, надо убедить Майи принести эту жертву. Ну же!»
Он поднял голову и встретился взглядом с Ришелье, который тоже следил за происходящим.
«А-а! — подумалось ему. — Герцог тоже кое-что смекнул; он хитер как демон и быстро меня обскачет».
И он сам в свою очередь приблизился к юному монарху.
Людовик ждал его с заметным интересом. Он явно думал, что Пекиньи заговорит с ним об Олимпии.
Но король ошибался.
— Государь, — произнес Пекиньи, — каковы будут распоряжения вашего величества на эту ночь?
— Распоряжения? Какие распоряжения?
— Ну, приказы для стражи, государь.
— Отошлите моих рейтаров, оставьте одних швейцарцев.
Таков был неизменный обычай короля, когда он гостил в Рамбуйе. И Пекиньи это прекрасно знал.
— А, швейцарцев! — сказал он. — Так вашему величеству угодно, чтобы швейцарцы оставались здесь?
— К чему эти вопросы?
— Государь, мне немного не по себе.
— Вам нездоровится?
— Да, государь.
— В самом деле, вы весь красный. Пекиньи отвесил поклон.
— Одну минуту, герцог! Уж не подхватили ли вы оспу?
И король, который трепетал при одной мысли об оспе, на всякий случай начал шаг за шагом отступать подальше.
— Нет, государь, — отвечал Пекиньи. — Оспа у меня уже была.
Король вновь приблизился:
— Так чего же вы хотите?
— Я просил бы, государь, если вашему величеству не угодно выставить свою охрану у дома, я умолял бы ваше величество дать мне отпуск на эту ночь и удовлетвориться присутствием лейтенанта швейцарцев.
— Очень хорошо, герцог, — с улыбкой произнес король. — Ступайте.
— Как вы добры, государь; благодарю. Я уверен, что завтра смогу служить вам лучше, чем сегодня вечером.
— О, в этом я всецело на вас полагаюсь, — промолвил Людовик. — Идите же, мой дорогой герцог, идите.
Пекиньи поклонился.
— Лечитесь хорошенько, герцог! — крикнул вслед ему король. — Я не хочу, чтобы вы заболели и слегли.
— Ах, ваше величество слишком добры, — отвечал Пекиньи сияя.
И он со всех ног бросился к своим людям, прыгнул в карету и приказал гнать в Париж.
Король, как будто охваченный надеждой, следил за ним глазами до самых дверей.
Потом, когда тот исчез из виду, он снова стал бродить по салону.
А за окнами довольно сильно похолодало; на стеклах от этого холода отпечатались тысячи серебристых рисунков, изукрашенных светящимися жемчугами морозного кружева.
Графиня Тулузская, как радушная хозяйка, не теряла короля из виду; от нее не укрылись смятение и скука юного государя.
Она подошла к нему и сказала:
— Государь, у меня есть идея.
— Ах, право же, графиня, — вскричал король, — это, должно быть, отличная идея, если она исходит от вас!
— Думаю, она недурна. Так послушайте, государь.
— Я весь внимание.
— Сначала возьмите мою руку.
— О, что до этого, с величайшей охотой!
— И постараемся, чтобы нас никто не услышал.
— Ах, графиня, что за славное начало у вашей идеи!
— Это тайна.
— Иметь общую тайну с вами, графиня? О, сколько угодно! Ну, и что же вы хотите мне сказать?
— Об этой тайне я уже говорила вам, государь.
— Вы не можете утомить повторениями, графиня, и особенно меня: мне никогда не надоест вас слушать.
— Государь, вы тоскуете.
— Увы, графиня, — произнес король, устремив на собеседницу взор, каким Керубино шестьдесят лет спустя будет смотреть на жену Альмавивы, — а по чьей вине?
Полный упрека, почти страдающий, взгляд этот измучил бы Лавальер, принадлежи он Людовику XIV.
Графиня Тулузская ограничилась тем, что улыбнулась; она уже очень давно знала цену подобным взглядам.
— Развлекать своих гостей, — сказала она весело, — это долг; развлекать своего монарха — это честь.
— Что ж! — отвечал Людовик XV. — Я вверяю себя вам, графиня; будьте же милостивы, развлеките меня.
— Для этого нужно, чтобы вы поступили…
— Как?
— Как я вам скажу.
— Готов слепо повиноваться.
— В таком случае отправляйтесь почивать, государь. Король глянул на нее.
— Что вы видите в этом такого уж развлекательного, графиня? — спросил он.
— Ну, вы только сделайте вид, что идете спать, вот и все.
— Хорошо, а что потом?
— Потом все разъедутся по домам либо последуют вашему примеру.
— И далее?
— Что ж, далее мы явимся к вам небольшой, хорошо подобранной компанией и попробуем развлечься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247