он говорит про вас, что вы очаровательнейшая дама из всех,
которых он когда-нибудь знал, и вот мы здесь, а князь поправляет теперь
наверху свой туалет, с помощию своего камердинера, которого не забыл взять
с собою и которого никогда и ни в каком случае не забудет взять с собою,
потому что согласится скорее умереть, чем явиться к дамам без некоторых
приготовлений или, лучше сказать - исправлений... Вот и вся история! Eine
allerliebste Geschichte!
- Но какой он юморист, Зина! - вскрикивает Марья Александровна, выслушав, -
как он это мило рассказывает! Но, послушайте, Поль, - один вопрос:
объясните мне хорошенько ваше родство с князем! Вы называете его дядей?
- Ей-богу, не знаю, Марья Александровна, как и чем я родня ему: кажется,
седьмая вода, может быть, даже и не на киселе, а на чем-нибудь другом. Я
тут не виноват нисколько; а виновата во всем этом тетушка Аглая Михайловна.
Впрочем, тетушке Аглае Михайловне больше и делать нечего, как пересчитывать
по пальцам родню; она-то и протурила меня ехать к нему, прошлого лета, в
Духаново. Съездила бы сама! Просто-запросто я называю его дядюшкой; он
откликается. Вот вам и все наше родство, на сегодняшний день по крайней
мере...
- Но я все-таки повторю, что только один бог мог вас надоумить привезти его
прямо ко мне! Я трепещу, когда воображу себе, чт`о бы с ним было,
бедняжкой, если б он попал к кому-нибудь другому, а не ко мне? Да его бы
здесь расхватали, разобрали по косточкам, съели! Бросились бы на него, как
на рудник, как на россыпь, - пожалуй, обокрали бы его? Вы не можете
представить себе, какие здесь жадные, низкие и коварные людишки, Павел
Александрович!..
- Ах, боже мой, да к кому же его и привезти, как не к вам, - какие вы,
Марья Александровна! - подхватывает Настасья Петровна, вдова, разливающая
чай. - Ведь не к Анне же Николаевне везти его, как вы думаете?
- Однако ж, что он так долго не выходит? Это даже странно, - говорит Марья
Александровна, в нетерпении вставая с места.
- Дядюшка-то? Да, я думаю, он еще пять часов будет там одеваться! К тому же
так как у него совершенно нет памяти, то он, может быть, и забыл, что
приехал к вам в гости. Ведь это удивительнейший человек, Марья
Александровна!
- Ах, полноте, пожалуйста, чт`о вы!
- Вовсе не чт`о вы, Марья Александровна, а сущая правда! Ведь это
полукомпозиция, а не человек. Вы его видели шесть лет назад, а я час тому
назад его видел. Ведь это полупокойник! Ведь это только воспоминание о
человеке; ведь его забыли похоронить! Ведь у него глаза вставные, ноги
пробочные, он весь на пружинах и говорит на пружинах!
- Боже мой, какой вы, однако же, ветреник, как я вас послушаю! - восклицает
Марья Александровна, принимая строгий вид. - И как не стыдно вам, молодому
человеку, родственнику, говорить так про этого почтенного старичка! Не
говоря уже о его беспримерной доброте, - и голос ее принимает какое-то
трогательное выражение, - вспомните, что это остаток, так сказать, обломок
нашей аристократии. Друг мой, mon ami! Я понимаю, что вы ветреничаете из
каких-то там ваших новых идей, о которых вы беспрерывно толкуете. Но боже
мой! Я и сама - ваших новых идей! Я понимаю, что основание вашего
направления благородно и честно. Я чувствую, что в этих новых идеях новых
есть даже что-то возвышенное; но все это не мешает мне видеть и прямую, так
сказать, практическую сторону дела. Я жила на свете, я видела больше вас,
и, наконец, я мать, а вы еще молоды! Он старичок, и потому, на ваши глаза,
смешон! Мало того: вы прошлый раз говорили даже, что намерены отпустить
ваших крестьян на волю и что надобно же что-нибудь сделать для века, и все
это оттого, что вы начитались там какого-нибудь вашего Шекспира! Поверьте,
Павел Александрович, ваш Шекспир давным-давно уже отжил свой век и если б
воскрес, то, со всем своим умом, не разобрал бы в нашей жизни ни строчки!
Если есть что-нибудь рыцарское и величественное в современном нам обществе,
так это именно в высшем сословии. Князь и в кульке князь, князь и в лачуге
будет как во дворце! А вот муж Натальи Дмитриевны чуть ли не дворец себе
выстроил, - и все-таки он только муж Натальи Дмитриевны, и ничего больше!
Да и сама Наталья Дмитриевна, хоть пятьдесят кринолинов на себя налепи, -
все-таки останется прежней Натальей Дмитриевной и нисколько не прибавит
себе. Вы тоже, отчасти, представитель высшего сословия, потому что от него
происходите. Я тоже себя считаю не чужою ему, - а дурное то дитя, которое
марает свое гнездо! Но, впрочем, вы сами дойдете до всего этого лучше меня,
mon cher Paul, и забудете вашего Шекспира. Предрекаю вам. Я уверена, что вы
даже и теперь не искренни, а так только, модничаете. Впрочем, я
заболталась. Побудьте здесь, mon cher Paul, я сама схожу наверх и узнаю о
князе. Может быть, ему надо чего-нибудь, а ведь с моими людишками...
И Марья Александровна поспешно вышла из комнаты, вспомня о своих людишках.
- Марья Александровна, кажется, очень рады, что князь не достался этой
франтихе, Анне Николаевне. А ведь уверяла все, что родня ему. То-то
разрывается, должно быть, теперь от досады! - заметила Настасья Петровна;
но заметив, что ей не отвечают, и взглянув на Зину и на Павла
Александровича, госпожа Зяблова тотчас догадалась и вышла, как будто за
делом, из комнаты. Она, впрочем, немедленно вознаградила себя, остановилась
у дверей и стала подслушивать.
Павел Александрович тотчас же обратился к Зине. Он был в ужасном волнении;
голос его дрожал.
- Зинаида Афанасьевна, вы не сердитесь на меня? - проговорил он с робким и
умоляющим видом.
- На вас? За что же? - сказала Зина, слегка покраснев и подняв на него
чудные глаза.
- За мой ранний приезд, Зинаида Афанасьевна! Я не вытерпел, я не мог
дожидаться еще две недели... Вы мне снились даже во сне. Я прилетел узнать
мою участь... Но вы хмуритесь, вы сердитесь! Неужели и теперь я не узнаю
ничего решительного?
Зинаида действительно нахмурилась.
- Я ожидала, что вы заговорите об этом, - отвечала она, снова опустив
глаза, голосом твердым и строгим, но в котором слышалась досада. - И так
как это ожидание было для меня очень тяжело, то, чем скорее оно
разрешилось, тем лучше. Вы опять требуете, то есть просите, ответа.
Извольте, я повторю вам его, потому что мой ответ все тот же, как и прежде:
подождите! Повторяю вам, - я еще не решилась и не могу вам дать обещание
быть вашею женою. Этого не требуют насильно, Павел Александрович. Но, чтобы
успокоить вас, прибавляю, что я еще не отказываю вам окончательно. Заметьте
еще: обнадеживая вас теперь на благоприятное решение, я делаю это
единственно потому, что снисходительна к вашему нетерпению и беспокойству.
Повторяю, что хочу остаться совершенно свободною в своем решении, и если я
вам скажу, наконец, что я несогласна, то вы и не должны обвинять меня, что
я вас обнадежила. Итак, знайте это.
- Итак, что же это, что же это! - вскричал Мозгляков жалобным голосом. -
Неужели это надежда! Могу ли я извлечь хоть какую-нибудь надежу из ваших
слов, Зинаида Афанасьевна?
- Припомните все, что я вам сказала, и извлекайте все, что вам угодно. Ваша
воля! Но я больше ничего не прибавлю. Я вам еще не отказываю, а говорю
только: ждите. Но, повторяю вам, я оставляю за собой полное право отказать
вам, если мне вздумается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
которых он когда-нибудь знал, и вот мы здесь, а князь поправляет теперь
наверху свой туалет, с помощию своего камердинера, которого не забыл взять
с собою и которого никогда и ни в каком случае не забудет взять с собою,
потому что согласится скорее умереть, чем явиться к дамам без некоторых
приготовлений или, лучше сказать - исправлений... Вот и вся история! Eine
allerliebste Geschichte!
- Но какой он юморист, Зина! - вскрикивает Марья Александровна, выслушав, -
как он это мило рассказывает! Но, послушайте, Поль, - один вопрос:
объясните мне хорошенько ваше родство с князем! Вы называете его дядей?
- Ей-богу, не знаю, Марья Александровна, как и чем я родня ему: кажется,
седьмая вода, может быть, даже и не на киселе, а на чем-нибудь другом. Я
тут не виноват нисколько; а виновата во всем этом тетушка Аглая Михайловна.
Впрочем, тетушке Аглае Михайловне больше и делать нечего, как пересчитывать
по пальцам родню; она-то и протурила меня ехать к нему, прошлого лета, в
Духаново. Съездила бы сама! Просто-запросто я называю его дядюшкой; он
откликается. Вот вам и все наше родство, на сегодняшний день по крайней
мере...
- Но я все-таки повторю, что только один бог мог вас надоумить привезти его
прямо ко мне! Я трепещу, когда воображу себе, чт`о бы с ним было,
бедняжкой, если б он попал к кому-нибудь другому, а не ко мне? Да его бы
здесь расхватали, разобрали по косточкам, съели! Бросились бы на него, как
на рудник, как на россыпь, - пожалуй, обокрали бы его? Вы не можете
представить себе, какие здесь жадные, низкие и коварные людишки, Павел
Александрович!..
- Ах, боже мой, да к кому же его и привезти, как не к вам, - какие вы,
Марья Александровна! - подхватывает Настасья Петровна, вдова, разливающая
чай. - Ведь не к Анне же Николаевне везти его, как вы думаете?
- Однако ж, что он так долго не выходит? Это даже странно, - говорит Марья
Александровна, в нетерпении вставая с места.
- Дядюшка-то? Да, я думаю, он еще пять часов будет там одеваться! К тому же
так как у него совершенно нет памяти, то он, может быть, и забыл, что
приехал к вам в гости. Ведь это удивительнейший человек, Марья
Александровна!
- Ах, полноте, пожалуйста, чт`о вы!
- Вовсе не чт`о вы, Марья Александровна, а сущая правда! Ведь это
полукомпозиция, а не человек. Вы его видели шесть лет назад, а я час тому
назад его видел. Ведь это полупокойник! Ведь это только воспоминание о
человеке; ведь его забыли похоронить! Ведь у него глаза вставные, ноги
пробочные, он весь на пружинах и говорит на пружинах!
- Боже мой, какой вы, однако же, ветреник, как я вас послушаю! - восклицает
Марья Александровна, принимая строгий вид. - И как не стыдно вам, молодому
человеку, родственнику, говорить так про этого почтенного старичка! Не
говоря уже о его беспримерной доброте, - и голос ее принимает какое-то
трогательное выражение, - вспомните, что это остаток, так сказать, обломок
нашей аристократии. Друг мой, mon ami! Я понимаю, что вы ветреничаете из
каких-то там ваших новых идей, о которых вы беспрерывно толкуете. Но боже
мой! Я и сама - ваших новых идей! Я понимаю, что основание вашего
направления благородно и честно. Я чувствую, что в этих новых идеях новых
есть даже что-то возвышенное; но все это не мешает мне видеть и прямую, так
сказать, практическую сторону дела. Я жила на свете, я видела больше вас,
и, наконец, я мать, а вы еще молоды! Он старичок, и потому, на ваши глаза,
смешон! Мало того: вы прошлый раз говорили даже, что намерены отпустить
ваших крестьян на волю и что надобно же что-нибудь сделать для века, и все
это оттого, что вы начитались там какого-нибудь вашего Шекспира! Поверьте,
Павел Александрович, ваш Шекспир давным-давно уже отжил свой век и если б
воскрес, то, со всем своим умом, не разобрал бы в нашей жизни ни строчки!
Если есть что-нибудь рыцарское и величественное в современном нам обществе,
так это именно в высшем сословии. Князь и в кульке князь, князь и в лачуге
будет как во дворце! А вот муж Натальи Дмитриевны чуть ли не дворец себе
выстроил, - и все-таки он только муж Натальи Дмитриевны, и ничего больше!
Да и сама Наталья Дмитриевна, хоть пятьдесят кринолинов на себя налепи, -
все-таки останется прежней Натальей Дмитриевной и нисколько не прибавит
себе. Вы тоже, отчасти, представитель высшего сословия, потому что от него
происходите. Я тоже себя считаю не чужою ему, - а дурное то дитя, которое
марает свое гнездо! Но, впрочем, вы сами дойдете до всего этого лучше меня,
mon cher Paul, и забудете вашего Шекспира. Предрекаю вам. Я уверена, что вы
даже и теперь не искренни, а так только, модничаете. Впрочем, я
заболталась. Побудьте здесь, mon cher Paul, я сама схожу наверх и узнаю о
князе. Может быть, ему надо чего-нибудь, а ведь с моими людишками...
И Марья Александровна поспешно вышла из комнаты, вспомня о своих людишках.
- Марья Александровна, кажется, очень рады, что князь не достался этой
франтихе, Анне Николаевне. А ведь уверяла все, что родня ему. То-то
разрывается, должно быть, теперь от досады! - заметила Настасья Петровна;
но заметив, что ей не отвечают, и взглянув на Зину и на Павла
Александровича, госпожа Зяблова тотчас догадалась и вышла, как будто за
делом, из комнаты. Она, впрочем, немедленно вознаградила себя, остановилась
у дверей и стала подслушивать.
Павел Александрович тотчас же обратился к Зине. Он был в ужасном волнении;
голос его дрожал.
- Зинаида Афанасьевна, вы не сердитесь на меня? - проговорил он с робким и
умоляющим видом.
- На вас? За что же? - сказала Зина, слегка покраснев и подняв на него
чудные глаза.
- За мой ранний приезд, Зинаида Афанасьевна! Я не вытерпел, я не мог
дожидаться еще две недели... Вы мне снились даже во сне. Я прилетел узнать
мою участь... Но вы хмуритесь, вы сердитесь! Неужели и теперь я не узнаю
ничего решительного?
Зинаида действительно нахмурилась.
- Я ожидала, что вы заговорите об этом, - отвечала она, снова опустив
глаза, голосом твердым и строгим, но в котором слышалась досада. - И так
как это ожидание было для меня очень тяжело, то, чем скорее оно
разрешилось, тем лучше. Вы опять требуете, то есть просите, ответа.
Извольте, я повторю вам его, потому что мой ответ все тот же, как и прежде:
подождите! Повторяю вам, - я еще не решилась и не могу вам дать обещание
быть вашею женою. Этого не требуют насильно, Павел Александрович. Но, чтобы
успокоить вас, прибавляю, что я еще не отказываю вам окончательно. Заметьте
еще: обнадеживая вас теперь на благоприятное решение, я делаю это
единственно потому, что снисходительна к вашему нетерпению и беспокойству.
Повторяю, что хочу остаться совершенно свободною в своем решении, и если я
вам скажу, наконец, что я несогласна, то вы и не должны обвинять меня, что
я вас обнадежила. Итак, знайте это.
- Итак, что же это, что же это! - вскричал Мозгляков жалобным голосом. -
Неужели это надежда! Могу ли я извлечь хоть какую-нибудь надежу из ваших
слов, Зинаида Афанасьевна?
- Припомните все, что я вам сказала, и извлекайте все, что вам угодно. Ваша
воля! Но я больше ничего не прибавлю. Я вам еще не отказываю, а говорю
только: ждите. Но, повторяю вам, я оставляю за собой полное право отказать
вам, если мне вздумается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37