"Скверно то, что Зина подслушивала! - думала она, сидя в карете. - Я
уговорила Мозглякова почти теми же словами, как и ее. Она горда и, может
быть, оскорбилась... Гм! Но главное, главное - успеть все обделать,
покамест не пронюхали! Беда! Ну, если на грех моего дурака нету дома!.."
И при одной этой мысли ею овладело бешенство, не предвещавшее ничего
счастливого Афанасию Матвеичу; она ворочалась на своем месте от нетерпения.
Лошади мчали ее во всю прыть.
Глава X
Карета летела. Мы сказали уже, что в голове Марьи Александровны еще утром,
в то время когда она гонялась за князем по городу, блеснула гениальная
мысль. Об этой мысли мы обещали упомянуть в своем месте. Но читатель уже
знает ее. Эта мысль была: в свою очередь конфисковать князя и, как можно
скорее, увезти его в подгородную деревню, где безмятежно процветал
блаженный Афанасий Матвеич. Не скроем, что на Марью Александровну все более
и более находило какое-то необъяснимое беспокойство. Это бывает даже с
настоящими героями, именно в то время, когда они достигают цели. Какой-то
инстинкт подсказывал ей, что опасно оставаться в Мордасове. "А уж раз в
деревне, - рассуждала она, - так тут хоть весь город вверх ногами!"
Конечно, и в деревне нельзя было терять времени. Все могло случиться, все,
решительно все, хотя мы, конечно, не верим слухам, распространенным
впоследствии про мою героиню ее злоумышленниками, что она в эту минуту
боялась даже полиции. Одним словом, она видела, что надо как можно скорее
обвенчать Зину с князем. Средства же были под руками. Обвенчать мог на дому
и деревенский священник. Можно было обвенчать даже послезавтра; в самом
крайнем случае даже и завтра. Ведь бывали же свадьбы, которые в два часа
обделывались! Князю представить эту поспешность, это отсутствие всяких
праздников, сговоров, девичников за необходимое comme il faut; внушить ему,
что это будет приличнее, грандиознее. Наконец, можно было все выставить как
романическое приключение и затронуть таким образом самую чувствительную
струну в сердце князя. В крайнем случае можно даже и напоить его или, еще
лучше, держать его постоянно пьяным. А потом, что бы ни случилось, Зина
все-таки будет княгиней! Если же не обойдется потом без скандалу, например,
хоть в Петербурге или в Москве, где у князя были родные, то и тут было свое
утешение. Во-первых, все это еще впереди; а во-вторых, Марья Александровна
верила, что в высшем обществе почти никогда не обходится без скандалу,
особенно в делах свадебных; что это даже в тоне, хотя скандалы высшего
общества, по ее понятиям, должны быть всегда какие-нибудь особенные,
грандиозные, что-нибудь вроде "Монте-Кристо" или "Memoires du Diable". Что,
наконец, стоило только показаться в высшем обществе Зине, а маменьке
поддержать ее, то все, решительно все, будут в ту же минуту побеждены и что
никто из всех этих графинь и княгинь не в состоянии будет выдержать той
мордасовской головомойки, которую способна задать им одна Марья
Александровна, всем вместе или поодиночке. Вследствие всех этих соображений
Марья Александровна и летела теперь в свое поместье за Афанасьем
Матвеевичем, в котором, по ее расчету, предстояла теперь необходимая
надобность. Действительно: вести князя в деревню значило везти его к
Афанасию Матвеичу, с которым князь, может быть, и не захотел бы
знакомиться. Если же сам Афанасий Матвеич произнесет приглашение, тогда
дело принимало совсем другой вид. К тому же явление пожилого и сановитого
отца семейства, в белом галстуке и во фраке, со шляпой в руке, приехавшего
нарочно из дальних стран по первому слуху о князе, могло произвести
чрезвычайно приятный эффект, могло даже польстить самолюбию князя. От
такого настойчивого и парадного приглашения трудно и отказаться, думала
Марья Александровна. Наконец, карета пролетела три версты, и кучер Сафрон
осадил своих коней у подъезда длинного одноэтажного деревянного строения,
довольно ветхого и почерневшего от времени, с длинным рядом окон и
обставленного со всех сторон старыми липами. Это был деревенский дом и
летняя резиденция Марьи Александровны. В доме уже горели огни.
- Где болван? - закричала Марья Александровна, как ураган врываясь в
комнаты. - Зачем тут это полотенце? А! он утирался! Опять был в бане? И
вечно-то хлещет свой чай! Ну, что на меня глаза выпучил, отпетый дурак?
Зачем у него волосы не выстрижены? Гришка! Гришка! Гришка! Зачем ты не
обстриг барина, как я тебе на прошлой неделе приказывала?
Марья Александровна, входя в комнаты, собиралась поздороваться с Афанасием
Матвеичем гораздо мягче, но, увидев, что он из бани и с наслаждением
попивает чай, она не могла удержаться от самого горького негодования. В
самом деле: столько хлопот и забот с ее стороны и столько самого блаженного
квиетизма со стороны ни к чему не нужного и не способного к делу Афанасия
Матвеича; такой контраст немедленно ужалил ее в самое сердце. Между тем
болван, или, если сказать учтивее, тот, которого называли болваном, сидел
за самоваром и, в бессмысленном испуге, раскрыв рот и выпуча глаза, глядел
на свою супругу, почти окаменившую его своим появлением. Из передней
выставилась заспанная и неуклюжая фигура Гришки, хлопавшего глазами на всю
эту сцену.
- Да не даются, оттого и не стриг, - проговорил он ворчливым и осиплым
голосом. - Десять раз с ножницами подходил, - вот, говорю, барыня ужо-тка
приедет, - нам обоим достанется, тогда чего станем делать? Нет, говорят,
подожди, я к воскресенью завьюсь; мне надо, чтоб волосы длинные были.
- Как? так он завивается! так ты еще выдумал без меня завиваться? Это что
за фасоны? Да идет ли это к тебе, к твоей глупой башке? Боже, какой здесь
беспорядок! Чем это пахнет? Я тебя спрашиваю, изверг, чем это здесь пахнет?
- кричала супруга, накидываясь все более и более на невинного и совершенно
уже ошалевшего Афанасья Матвеича.
- Ма-матушка! - пробормотал запуганный супруг, не вставая с места и смотря
умоляющими глазами на свою повелительницу, - ма-ма-матушка!..
- Сколько раз я вбивала в твою ослиную голову, что я тебе вовсе не матушка?
Какая я тебе матушка, пигмей ты этакой! Как смеешь ты давать такое название
благородной даме, которой место в высшем обществе, а не подле такого осла,
как ты!
- Да... да ведь ты, Марья Александровна, все же законная жена моя, так вот
я и говорю... по-супружески... - возразил было Афанасий Матвеич и в ту же
минуту поднес обе руки свои к голове, чтоб защитить свои волосы.
- Ах ты, харя! ах ты, осиновый кол! Ну, слыхано ли что-нибудь глупее такого
ответа? Законная жена! Да какие теперь законные жены? Употребит ли теперь
хоть кто-нибудь в высшем обществе это глупое, это семинарское, это
отвратительно-низкое слово: "законная" - и как смеешь ты напоминать мне,
что я твоя жена, когда я стараюсь забыть об этом всеми силами, всеми
средствами моей души? Что руками-то голову закрываешь? Посмотрите, какие у
него волосы? совсем, совсем мокрые! В три часа не обсохнут! Как теперь
везти его? Как теперь людям показать? Что теперь делать?
И Марья Александровна ломала свои руки от бешенства, бегая взад и вперед по
комнате. Беда, конечно, была небольшая и исправимая; но дело в том, что
Марья Александровна не могла совладать со всепобеждающим и властолюбивым
свои духом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37