Смерть как раз и оказывается таким случаем -- закономерным и уникальным
одновременно. Она все время повторяется и в силу этого относится к миру
сериальное. Что же отличает одну смерть от другой?
Витгенштейн заметил:
Если кто-то со дня на день обещает другому: "Завтра я навещу тебя", --
говорит ли он каждый день одно и то же или каждый день что-то другое?31
_____________
31 Витгенштейн Людвиг. Философские исследования, 226 / Пер. М.
С. Козловой, Ю. А. Асеева // Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1. М.:
Гнозис, 1994. С. 168.
Предмет, имя, случай 37
Ответ на этот вопрос может быть разный в зависимости от того, увидим ли
мы в принципе построения серии некое правило или нет. Мы обычно признаем
наличие серии, а следовательно, и единообразия, если мы можем установить
некое правило ее развертывания. Если реплика: "Завтра я к вам зайду" --
каждый раз возникает в одном и том же предсказуемом контексте, мы имеем дело
с повтором, то есть воспроизведением той же реплики. Если нет -- то нет.
8
Существует ли что-то общее между смертями Орлова, Крылова, Спиридонова,
его жены и детей? Хармс кончает второй "случай" иронической декларацией
такого правила: "Хорошие люди и не умеют поставить себя на твердую ногу".
Выходит, все покойники второго "случая" -- "хорошие люди", и в том, что они
хорошие, заключается сходство между ними. Все эти смерти, как бы ни были они
различны по обстоятельствам, входят в серию "смерти хороших людей". Но даже
без такой сериализации смерть предстает здесь неким одинаковым и повторным
событием, лишенным фундаментальной индивидуальности. Мы просто имеем
повторение: умер, умер, умер, умер32.
Может ли быть случай, состоящий из случаев как из элементов серии?
Может ли в таком случае быть случай, который сам является серией? Что это
такое за сериальный случай? Случай, состоящий из элементов, отрицающих
случайность, потому что подчиняющихся правилу?
Существует ли что-то отличающее одну смерть от другой во втором
"случае"? С одной стороны, это серия причин и обстоятельств, приведших к
смерти. Именно в них как будто и заключена сама сущность случайности --
"объелся горохом", "упал" или просто "умер сам собой", -- то есть без
причины, так сказать, случайность. Однако, как будет видно, уже начиная с
третьего "случая" такая форма индивидуализации случаев подвергается
сомнению.
Иная форма отличия заключена в именах. Отличается не столько сам
случай, сколько тот, с кем он произошел. Случайное связывается с именем.
Представим себе следующую серию: N умер, N умер, N умер, N умер, N
умер. Будет ли эта серия описывать одно событие или разные? Ответить можно
так: если под N подразумевается одно и то же лицо, то событие описывается
одно, а если разные -- то разные, ведь здесь одинаковые события
случаются с разными индивидами.
Значит, серия: Орлов умер, Крылов умер, Спиридонов умер, жена
Спиридонова умерла -- описывает разные события потому, что име-
_____________
32 Конечно, подлинного повторения одинакового даже такая серия не дает.
Еще Юм показал, что, даже если ничего не изменяется в повторяющемся объекте,
в воспринимающем его субъекте обязательно происходят изменения, вносящие в
повторение различие. См. об этом: Deleuze Gilles. Difference et
repetition. Paris: PUF, 1968. P. 96--97.
38 Глава 1
на в серии разные. Стоит заменить эти разные имена общим наименованием,
и события перестанут различаться между собой. Например: хороший человек
умер, хороший человек умер, хороший человек умер, хороший человек умер. Что
это: серия разных событий или одинаковых?
В третьем "случае" Хармс как раз и создает такого рода серию.
Называется "случай" "Вываливающиеся старухи":
Одна старуха от чрезмерного любопытства вывалилась из окна, упала и
разбилась.
Из окна высунулась другая старуха и стала смотреть вниз на разбившуюся,
но от чрезмерного любопытства тоже вывалилась из окна, упала и разбилась.
Потом из окна вывалилась третья старуха, потом четвертая, потом пятая.
Когда вывалилась шестая старуха, мне надоело смотреть на них, и я пошел на
Мальцевский рынок, где говорят, одному слепому подарили вязаную шаль (ПВН,
356).
Почему рассказчику надоело смотреть на вываливающихся старух? Потому,
что в описанном "случае" не осталось почти ничего случайного. Действие все
время повторяется, да и объекты (или субъекты?) его почти не различаются.
Одинаково падают одинаковые старухи. Имен у них нет, и они отличимы только
что по номерам. Но откуда взялись эти номера? От порядка падения старух?
Упала старуха и стала первой, потом упала старуха и стала второй. Или иначе:
все старухи пронумерованы заранее и падают в порядке номеров? Здесь так мало
от случая, что интересней пойти на Мальцевский рынок, где одному
слепому подарили вязаную шаль.
В этом "случае" есть, впрочем, одно интересное обстоятельство. Хармс
придумывает для старух странный способ умирания: падение из окна. Из окна
падают дети или самоубийцы, но не старухи. Почему? Да потому, что само слово
"старуха" уже указывает на приближение смерти, и притом совершенно
определенного типа, -- как говорится, "от старости". Майкл Риффатер заметил,
что любой текст строится на принципе повторения. Повторение заложено в
основе организующих текст сем и создает эффект правдоподобия. Так, сема
"старуха" включает в себя определенный семантический ареал, в котором смерть
занимает, разумеется, не последнее место. Сказать:
"старуха умерла", с точки зрения риффатеровской теории, -- значит лишь
эксплицировать смысл, уже заложенный в семе "старуха". Такое высказывание не
вносит в текст ничего нового, оно построено на повторении смысла, уже
существующего в семе. И именно такое повторение и создает эффект
правдоподобия. Высказывание: "старуха умерла" -- это правдоподобное
высказывание. Риффатер даже утверждает, что во множестве текстов
тело, если аллегория состоит в персонификации, есть только предлог для
повторения персонифицированного понятия"33.
___________
33 Riffaterre Michael. Fictional Truth. Baltimore; London: The
Johns Hopkins University Press, 1990. P. 17.
Предмет, имя, случай 39
"Старуха" в такой перспективе -- это аллегория, персонифицирующая
понятие "смерть", "умирание". Более того, текст генерируемый такими
аллегориями, -- это телеологический текст, движущийся к нарративному
развертыванию персонифицированного понятия через структуру повторов.
Хармсовский случай в какой-то мере иллюстрирует риффатеровскую теорию. Ведь
он весь построен на повторном эксплицировании смысла изначальной, телесной,
персонифицированной аллегории.
Но Хармс идет в своем следовании законам правдоподобия слишком далеко.
Структура повтора, неотделимая от правдоподобия, превращается им в
бесконечно развертывающийся повтор смерти. Сема не устает беспрерывно
разворачиваться в однообразный сюжет. И само это повторение начинает в
какой-то момент разрушать правдоподобие.
Но, что еще важнее, способ смерти, придуманный Хармсом, нарушает
принцип повторения и вступает в противоречие с требованиями правдоподобия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143