Тот же экран имел и некоторые другие назначения: так, например,
Родж мог сразу же провести посетителя ко мне, затем обосноваться в
кабинете Пенни и написать мне записку, которая тут же появлялась на экране
передо мной - такого, например, содержания: "Зацелуйте его до смерти и
ничего определенного не обещайте", или "Все, чего он на самом деле
добивается - это того, чтобы его жена получила место при дворе. Пообещайте
ему это и гоните прочь", или даже такие: "А с этим полегче. Он
представляет "трудный" округ и гораздо умнее, чем пытается казаться.
Направьте его ко мне, и я постараюсь все уладить".
Не знаю, кто же на самом деле управлял правительством. Может быть
какие-нибудь высокопоставленные лица. Каждое утро на моем столе появлялась
гора бумаг. Я расписывался на них бонфортовской подписью, и Пенни сразу же
уносила их. Меня просто поражали размеры имперской бюрократии. Однажды
перед тем как идти на какое-то собрание, Пенни решила показать мне
"кусочек архива", как она выразилась - мили и мили разнообразных досье.
Хранилище больше всего напоминало гигантский улей, в каждой из сот
которого хранилось по микрофильму. Между стеллажами пролегали движущиеся
дорожки, чтобы клерку не пришлось потратить целый день на поиски
какого-нибудь одного досье.
Но Пенни заявила, что показала мне всего лишь одно из крыльев архива.
А весь архив, сказала она, занимает пещеру размером приблизительно с зал
заседаний Ассамблеи. Когда я услышал это, то в глубине души порадовался,
что мои занятия государственной деятельностью - явление чисто временное,
можно сказать, хобби.
Встречи с людьми были неизбежным злом, а главное - совершенно
бесполезным, либо сам Бонфорт принимал решения посредством Роджа, либо сам
Родж. Мне оставалось только выступать с речами перед избирателями. Был
пущен слух о том, что "вирусная инфекция" дала мне осложнения на сердце, и
что мой личный врач порекомендовал мне на время кампании оставаться в
слабом притяжении Луны. Я не хотел рисковать совершать тур по Земле, еще
меньше хотелось мне прогуляться на Венеру. Ведь стоило бы мне оказаться в
толпе, как фэрли-архив оказался бы бесполезен, не говоря уже о том, что я
вполне мог оказаться в лапах заплечных дел мастеров из "Людей Действия" -
никто из нас даже думать не хотел о том, что бы я мог рассказать если бы
мне в лобные доли мозга впрыснули даже небольшую дозу неодексокаина. Я так
просто боялся представить себе такое.
Квирога метался по Земле с континента на континент, выступая и по
стерео и публично перед огромными толпами избирателей. Но Роджа Клифтона
это совсем не беспокоило.
Он пожал плечами и заявил:
- Ну и пусть. Личными выступлениями новых голосов не получишь. От
этих речей он только сам устает. На подобные встречи приходят только
убежденные сторонники.
Я искренне надеялся на то, что он знает, что говорит. Кампания была
довольно короткой - всего шесть недель с того момента, как Квирога подал в
отставку и до грядущих выборов. Поэтому я выступал почти каждый день:
иногда по всеобщей сети (в этом случае и нам и Партии Человечества
выделялось строго равное время), а иногда речи записывались на пленку и
прокручивались перед соответствующими собраниями избирателей. Процедура
подготовки речей была разработана до мелочей: я получал первоначальный
вариант речи, чаще всего от Билла, хотя я больше его не видел, и
переделывал его на свой лад. Родж забирал отредактированный мной вариант и
обычно он возвращался ко мне одобренным. Иногда в нем присутствовали
поправки, сделанные рукой самого Бонфорта - правда почерк его был довольно
неразборчив.
Все написанное им самим я никогда не подвергал сомнению, хотя
остальное правил безжалостно - когда говорить приходится самому, как-то
сами по себе приходят в голову более живые и яркие обороты. Постепенно я
начал вникать в сущность его исправлений - почти всегда он старался
добиться более резких выражений - пусть они знают, что мы им спуску не
дадим!
Со временем поправок стало меньше. Кажется, у меня стало получаться.
Я так до сих пор и не виделся с ним. Я чувствовал, что не смогу
играть его роль, если увижу его больным и немощным. И я был не
единственным из его дружной команды, кто не бывал у него: Кэнек запретил
Пенни ходить к шефу - ради ее же блага. Но тогда я этого не знал. Я видел
только, что она стала раздражительной, рассеянной и печальной с тех самых
пор, как мы прибыли в Новую Батавию. Под глазами у нее появились круги -
как у енота. Я не мог не заметить всего этого, но относил все признаки на
счет кампании и тревоги за здоровье Бонфорта. Прав я был лишь отчасти.
Кэнек тоже обратил на это внимание и принял меры - расспросил ее под
легким гипнозом, а затем вежливо запретил ей видеться с Бонфортом до тех
пор, пока я не кончу дело и не буду отправлен домой.
Бедная девочка просто-таки сходила с ума из-за того, что посещала
палату, в которой лежал тяжело больной человек, которого она безнадежно
любила - а затем сразу же переходила к совместной работе с человеком,
который в точности походил на него, так же говорил и имел те же привычки,
но находился в полном здравии. Возможно, она начинала меня ненавидеть.
Добрый старый док Кэнек добрался до истоков ее недуга, сделал ей
успокоительное постгипнотическое внушение и стал держать ее подальше от
комнаты больного. Естественно, мне об этом никто не сказал; это было не
моим делом. Но Пенни после этого постепенно стала прежней: дружелюбной и
невероятно работоспособной. Пенни, которую я знал по "Тому Пэйну".
Это имело для меня колоссальное значение. Пусть хотя бы дважды, но я
бы никогда не выбрался из опасных ситуаций, если бы не Пенни.
Была одна разновидность собраний, которые я вынужден был посещать -
собрания исполнительного комитета избирательной кампании. Так как Партия
Экспансионистов была партией меньшинства и представляла собой всего лишь
наиболее многочисленную фракцию коалиции, состоящей из нескольких партий,
которые объединялись только руководством и личностью Бонфорта, мне
приходилось выступать на подобных собраниях вместо него и вешать лапшу на
уши этим политическим примадоннам. К таким собраниям меня готовили со всей
возможной тщательностью и Родж на протяжении всего собрания не отходил от
меня, чтобы иметь возможность дать мне знать, если я начну отходить от
темы. Но не явиться туда лично, было просто невозможно.
Когда до выборов оставалось всего две недели, нам предстояло
присутствовать на собрании, где нужно было выделить надежные округа. У
организации всегда имелось от тридцати до сорока участков, которые с
успехом можно было использовать для выдвижения нужных кандидатур.
Например, такой человек, как Пенни, мог принести гораздо больше пользы,
если бы имел возможность выступать в качестве официального лица перед
Ассамблеей, иметь право присутствовать на закрытых партийных встречах и
так далее (или для других надобностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Родж мог сразу же провести посетителя ко мне, затем обосноваться в
кабинете Пенни и написать мне записку, которая тут же появлялась на экране
передо мной - такого, например, содержания: "Зацелуйте его до смерти и
ничего определенного не обещайте", или "Все, чего он на самом деле
добивается - это того, чтобы его жена получила место при дворе. Пообещайте
ему это и гоните прочь", или даже такие: "А с этим полегче. Он
представляет "трудный" округ и гораздо умнее, чем пытается казаться.
Направьте его ко мне, и я постараюсь все уладить".
Не знаю, кто же на самом деле управлял правительством. Может быть
какие-нибудь высокопоставленные лица. Каждое утро на моем столе появлялась
гора бумаг. Я расписывался на них бонфортовской подписью, и Пенни сразу же
уносила их. Меня просто поражали размеры имперской бюрократии. Однажды
перед тем как идти на какое-то собрание, Пенни решила показать мне
"кусочек архива", как она выразилась - мили и мили разнообразных досье.
Хранилище больше всего напоминало гигантский улей, в каждой из сот
которого хранилось по микрофильму. Между стеллажами пролегали движущиеся
дорожки, чтобы клерку не пришлось потратить целый день на поиски
какого-нибудь одного досье.
Но Пенни заявила, что показала мне всего лишь одно из крыльев архива.
А весь архив, сказала она, занимает пещеру размером приблизительно с зал
заседаний Ассамблеи. Когда я услышал это, то в глубине души порадовался,
что мои занятия государственной деятельностью - явление чисто временное,
можно сказать, хобби.
Встречи с людьми были неизбежным злом, а главное - совершенно
бесполезным, либо сам Бонфорт принимал решения посредством Роджа, либо сам
Родж. Мне оставалось только выступать с речами перед избирателями. Был
пущен слух о том, что "вирусная инфекция" дала мне осложнения на сердце, и
что мой личный врач порекомендовал мне на время кампании оставаться в
слабом притяжении Луны. Я не хотел рисковать совершать тур по Земле, еще
меньше хотелось мне прогуляться на Венеру. Ведь стоило бы мне оказаться в
толпе, как фэрли-архив оказался бы бесполезен, не говоря уже о том, что я
вполне мог оказаться в лапах заплечных дел мастеров из "Людей Действия" -
никто из нас даже думать не хотел о том, что бы я мог рассказать если бы
мне в лобные доли мозга впрыснули даже небольшую дозу неодексокаина. Я так
просто боялся представить себе такое.
Квирога метался по Земле с континента на континент, выступая и по
стерео и публично перед огромными толпами избирателей. Но Роджа Клифтона
это совсем не беспокоило.
Он пожал плечами и заявил:
- Ну и пусть. Личными выступлениями новых голосов не получишь. От
этих речей он только сам устает. На подобные встречи приходят только
убежденные сторонники.
Я искренне надеялся на то, что он знает, что говорит. Кампания была
довольно короткой - всего шесть недель с того момента, как Квирога подал в
отставку и до грядущих выборов. Поэтому я выступал почти каждый день:
иногда по всеобщей сети (в этом случае и нам и Партии Человечества
выделялось строго равное время), а иногда речи записывались на пленку и
прокручивались перед соответствующими собраниями избирателей. Процедура
подготовки речей была разработана до мелочей: я получал первоначальный
вариант речи, чаще всего от Билла, хотя я больше его не видел, и
переделывал его на свой лад. Родж забирал отредактированный мной вариант и
обычно он возвращался ко мне одобренным. Иногда в нем присутствовали
поправки, сделанные рукой самого Бонфорта - правда почерк его был довольно
неразборчив.
Все написанное им самим я никогда не подвергал сомнению, хотя
остальное правил безжалостно - когда говорить приходится самому, как-то
сами по себе приходят в голову более живые и яркие обороты. Постепенно я
начал вникать в сущность его исправлений - почти всегда он старался
добиться более резких выражений - пусть они знают, что мы им спуску не
дадим!
Со временем поправок стало меньше. Кажется, у меня стало получаться.
Я так до сих пор и не виделся с ним. Я чувствовал, что не смогу
играть его роль, если увижу его больным и немощным. И я был не
единственным из его дружной команды, кто не бывал у него: Кэнек запретил
Пенни ходить к шефу - ради ее же блага. Но тогда я этого не знал. Я видел
только, что она стала раздражительной, рассеянной и печальной с тех самых
пор, как мы прибыли в Новую Батавию. Под глазами у нее появились круги -
как у енота. Я не мог не заметить всего этого, но относил все признаки на
счет кампании и тревоги за здоровье Бонфорта. Прав я был лишь отчасти.
Кэнек тоже обратил на это внимание и принял меры - расспросил ее под
легким гипнозом, а затем вежливо запретил ей видеться с Бонфортом до тех
пор, пока я не кончу дело и не буду отправлен домой.
Бедная девочка просто-таки сходила с ума из-за того, что посещала
палату, в которой лежал тяжело больной человек, которого она безнадежно
любила - а затем сразу же переходила к совместной работе с человеком,
который в точности походил на него, так же говорил и имел те же привычки,
но находился в полном здравии. Возможно, она начинала меня ненавидеть.
Добрый старый док Кэнек добрался до истоков ее недуга, сделал ей
успокоительное постгипнотическое внушение и стал держать ее подальше от
комнаты больного. Естественно, мне об этом никто не сказал; это было не
моим делом. Но Пенни после этого постепенно стала прежней: дружелюбной и
невероятно работоспособной. Пенни, которую я знал по "Тому Пэйну".
Это имело для меня колоссальное значение. Пусть хотя бы дважды, но я
бы никогда не выбрался из опасных ситуаций, если бы не Пенни.
Была одна разновидность собраний, которые я вынужден был посещать -
собрания исполнительного комитета избирательной кампании. Так как Партия
Экспансионистов была партией меньшинства и представляла собой всего лишь
наиболее многочисленную фракцию коалиции, состоящей из нескольких партий,
которые объединялись только руководством и личностью Бонфорта, мне
приходилось выступать на подобных собраниях вместо него и вешать лапшу на
уши этим политическим примадоннам. К таким собраниям меня готовили со всей
возможной тщательностью и Родж на протяжении всего собрания не отходил от
меня, чтобы иметь возможность дать мне знать, если я начну отходить от
темы. Но не явиться туда лично, было просто невозможно.
Когда до выборов оставалось всего две недели, нам предстояло
присутствовать на собрании, где нужно было выделить надежные округа. У
организации всегда имелось от тридцати до сорока участков, которые с
успехом можно было использовать для выдвижения нужных кандидатур.
Например, такой человек, как Пенни, мог принести гораздо больше пользы,
если бы имел возможность выступать в качестве официального лица перед
Ассамблеей, иметь право присутствовать на закрытых партийных встречах и
так далее (или для других надобностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50