6 ноября большевики нанесли удар по Временному правительству. В тот
день перед Николаевским мостом встал на якорь крейсер "Аврора".
Вооруженные отряды под руководством большевиков захватили железнодорожные
вокзалы, мосты, банки, телефон, почтамт и другие общественные здания.
Кровопролития почти не было. На следующее утро, 7 ноября, Керенский выехал
из Зимнего дворца в открытом автомобиле "Пирс-Эрроу" в сопровождении
второго автомобиля под американским флагом. Беспрепятственно проехав по
улицам, запруженным сторонниками большевиков, он направился в южном
направлении с тем, чтобы, собрав верные ему войска, двинуть на Питер.
Остальные министры оставались в Малахитовом зале Зимнего дворца под
защитой женского батальона и горстки юнкеров. Сидевшие вокруг стола,
покрытого зеленым сукном, министры, наполняя окурками пепельницы,
испещряли свои блокноты абстрактными фразами и воззваниями о помощи:
"Временное правительство обращается ко всем классам населения с
предложением поддержать Временное правительство!" В девять часов вечера
"Аврора" произвела холостой выстрел, а в десять женский батальон сдался. В
одиннадцать в сторону дворца было выпущено 3 или 4 десятка снарядов из
орудий Петропавловской крепости, два из них попали во дворец, причинив ему
незначительный ущерб. В 02.10 утра 8 ноября министры Временного
правительства сдались.
Вот эта-то стычка и была названа большевиками Октябрьской революцией,
впоследствии приукрашенной и героизированной коммунистической пропагандой.
Вначале в жизни города не было заметно никаких значительных перемен.
Функционировали расположенные на Невском рестораны, магазины и
кинематографы. Почти во всех районах города ходили трамваи, в Мариинском
театре ставились балетные спектакли. 7-го ноября пополудни сэр Джордж
Бьюкенен, который "прошелся пешком по набережной в направлении Зимнего
дворца, не обнаружил на Дворцовой набережной ничего необычного. Вид самой
набережной был нормален, если не считать групп вооруженных солдат,
стоявших постами близ мостов". Не успел Ленин шевельнуть пальцем, как
Керенский был низложен. Не сумев собрать войска, министр-председатель так
и не вернулся в Петроград. Находившийся в течение нескольких месяцев в
бегах, в мае Керенский объявился в Москве, где Брюс Локкарт снабдил его
фальшивым паспортом. Трое суток спустя, Александр Федорович отплыл в
Мурманск. Изгнание его продолжалось полвека. Позднее Троцкий, уже и сам
изгнанник, написал российскому премьеру политическую эпитафию: "Керенский
никогда не был революционером. Он только примазался к революции... У него
не было ни теоретической подготовки, ни политического опыта, ни умения
мыслить, ни воли политика. Вместо этих свойств он был наделен тонким
инстинктом, пылким темпераментом и тем красноречием, которое воздействует
не на разум или волю, а на нервы". И тем не менее, когда Керенский уехал
из России, с ним погибла и надежда на гуманную, либеральную,
демократическую Россию.
Николай II с интересом наблюдал за событиями из далекого Тобольска.
Жильяр вспоминал: "Он был глубоко опечален, видя, что Временное
правительство отстранило это единственное средство спасения". Речь шла о
намерении генерала Корнилова двинуться на Петроград с целью покончить с
большевистским движением. Вначале государь не допускал и мысли, что Ленин
и Троцкий настолько опасны, как это представлялось другим; он знал, что
оба они обыкновенные германские агенты, заброшенные в Россию с целью
разложить армию и свергнуть правительство. И когда два этих гнусных
шантажиста и предателя стали руководить Россией, Николай Александрович
возмутился до глубины души.
"Я тогда в первый раз услышал от Государя выражение сожаления об его
отречении, - писал Жильяр. - Государь страдал теперь при виде того, что
его самоотречение оказалось бесполезным и что он, руководствуясь лишь
благом своей Родины, на самом деле оказал ей плохую услугу своим уходом.
Эта мысль стала преследовать его все сильнее и впоследствии сделалась для
него причиной великих нравственных терзаний".
Первое время после большевистского переворота в захолустном Тобольске
мало что изменилось. По-прежнему занимали свои должности лица, назначенные
Временным правительством, в том числе Панкратов, Никольский и Кобылинский;
как и прежде, работали банки, как и прежде, велось судопроизводство. Жизнь
в губернаторском доме вошла в свою колею. Хотя его обитатели были
несколько стеснены, но не испытывали особых неудобств. В декабре 1917 года
императрица писала А.Вырубовой: "Уроки начинаются в 9 часов (еще в
постели), встаю в 12 часов. Закон Божий с Татьяной, Марией, Анастасией и
Алексеем. Немецкий 3 раза с Татьяной и I раз с Мари и чтение с Татьяной.
Потом шью, вышиваю, рисую целый день с очками, глаза ослабели, читаю
"хорошие книги", люблю очень Библию, и время от времени романы. Грущу, что
они могут гулять только на дворе за досками, но, по крайней мере, не без
воздуха, благодарны и за это. Он [Государь] прямо поразителен - такая
крепость духа, хотя бесконечно страдает за страну... Все остальные члены
семьи такие храбрые и хорошие и никогда не жалуются. Маленький - ангел. Я
обедаю с ним, завтракаю тоже, только иногда схожу вниз. ...Мирское все
проходит: дома и вещи отняты и испорчены, друзья в разлуке, живешь изо дня
в день. В Боге все, и природа никогда не изменяется. Вокруг вижу много
церквей (тянет их посетить) и горы. Волков [камердинер] везет меня в
кресле в церковь - только через улицу - из сада прохожу пешком. Некоторые
люди кланяются и нас благословляют, другие не смеют... Какая я стала
старая, но чувствую себя матерью этой страны и страдаю, как за своего
ребенка и люблю мою родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешения.
Ты знаешь, что нельзя вырвать любовь из моего сердца и Россию тоже,
несмотря на черную неблагодарность к Государю, которая разрывает мое
сердце, - но ведь это не вся страна. Болезнь, после которой она окрепнет.
Господь, смилуйся и спаси Россию!.."
В письме от 15 декабря 1917 года государыня сообщала Анне Вырубовой:
"Чудные дни - яркое солнце, все розовое блестит - инеем покрыто, светлые
лунные ночи. Наверно, идеально на горе, а они бродят по двору... Вяжу
маленькому [Алексею] теперь чулки, он попросил пару, его в дырах... У Папы
[Государя] брюки страшно заштопаны тоже, рубашки у дочек в дырах... У Мамы
[Императрицы] масса седых волос. Анастасия очень толстая (ее отчаяние),
как Мари раньше была, большая, крупная до талии, потом короткие ноги -
надеюсь, что растет еще. Ольга худая, Татьяна тоже".
В декабре ударили сибирские морозы. Термометр упал до 68'мороза по
Фаренгейту, реки покрылись льдом, ни двойные рамы, ни стены не защищали от
стужи. Угловая комната, в которой спали великие княжны, превратились, по
словам Жильяра, в настоящий ледник. Целый день в гостиной топилась печь,
но температура в доме не поднималась выше 12'С. Сидя у огня, императрица
зябла и с трудом шевелила окоченевшими пальцами, с трудом державшими
вязальные спицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175