с шумом воздуха, раздираемого носом самолета, с упругостью трясущегося пола, с непонятными, но такими привлекательными командами, со светящимися шкалами приборов, с тяжелыми, надежными руками пилотов на облупленном, вышорканном добела штурвале, с клочьями облаков, сквозь которые несешься со скоростью пули, с мелькнувшим на секунду над тобой встречным бортом…
Каюсь, я им ЭТО показывал. И кто ж его знает, какие чувства кипели в маленьких колотящихся сердечках. Кто бы слышал, как взахлеб они делятся впечатлениями, как завидуют им сверстники. И как только, выходя из кабины, видел горящие любопытством детские глаза, стремящиеся в это запретное место, я, Капитан, с золотыми погонами, с сединой на висках, распахивал дверь и говорил онемевшему от неожиданного счастья ребенку: «Заходи!»
Никто из сотен этих побывавших в моей кабине детей никоим образом не повлиял на безопасность полета, и даже посадки. Это был Храм. А в Храме – притихают и только молятся.
Тут телереклама была. Прилизанный до омерзения мальчик, во фраке, эдакий маленький очкастый старичок, входит в БАНК.
И прилизанный же, выхоленный до последней степени приказчик, то есть тьфу… менеджер, ведет его по Храму Гобсеков. Какие мысли возникают под прилизанными волосенками, какие чувства рождаются в маленьком сердечке… не знаю, не знаю. Глядишь – лет через десять-пятнадцать вырастет холодный финансист… и, не дай бог, возьмет страну за горло. Или что – романтик денег?
Мы – не прилизаны. Вольный аэродромный ветер треплет нам волосы – ветер настоящего Полета! Он несет запах неизведанного, он зовет Человека испытать себя Стихией. И когда смотришь эти бесконечные сериалы, где люди унижают себя мышиной возней в переплетениях интриг… думаешь: это – жизнь? Эх вы…
Нет уж, мальчик, заходи ко мне, в пилотскую кабину огромного воздушного корабля – я покажу тебе настоящую, достойную мужчины жизнь! Если станешь ростовщиком, пусть даже высочайшего класса, тебя любить не будут, нет, скорее – ненавидеть. Станешь Капитаном – тебе будут по-хорошему завидовать… но ты будешь – над всем этим: над завистью, над мышиной возней, над интригами, над той копейкой. Твоя жизнь – жизнь Небожителя, будет, может, и не долгой, но ты сможешь сказать: «Я видел Небо!» И в час высочайшего напряжения сил и духа, когда судьбина прижмет и придется брать на себя, тот ростовщик, миллиардер и хозяин жизни, сидящий у тебя за спиной, взмолится: «Капитан! Сделай же что-нибудь!» И никто кроме тебя не справится; ты спасешь Жизнь… а это дороже миллиардов.
Нет, я не пытаюсь унизить другую профессию. Хочешь заниматься финансами или чем другим – твое дело. Но пусть оно будет Делом всей твоей жизни – только найди его. Я просто болею душой за судьбу моего Дела, которое я люблю устойчивой и надежной любовью. Я хочу соблазнить мальчишку: сынок, штурвал – лучшее из всех дел, которые есть на свете! Сынок, позавидуй, рискни, влюбись… и смени меня за штурвалом. Финансистов нынче развелось… а летчикам смены нет.
Прошли Новый Уренгой. В темноте ночи внизу полыхало зарево огней, чуть прикрытое тонкой вуалью натягивавшегося от реки тумана. Романтические мысли мигом испарились, и я дал команду второму пилоту собрать погоду всего околотка. Меня интересовала точка росы: температура, при которой начинает образовываться туман. А главное – намного ли отличается она от фактической температуры, есть ли запас, по-научному, «дефицит».
Фактическая погода во всех аэропортах по маршруту и рядом была хорошая, но дефицит точки росы насторожил: везде один-два градуса. Чуть похолодает – и может лечь туман, да не «временами», а насовсем. Ждали новый прогноз: что он даст?
И тут Уренгой запросил у нас остаток топлива и запасной аэродром.
– В чем дело? – спросил я в эфир. – Норильск ухудшается?
– Не ухудшается, а закрыт, там туман 200, – ответил диспетчер. – Ваш запасной?
– Новый Уренгой.
– У нас пока видимость тысяча, но на час ожидаем тоже 200. Ваше решение?
– А где погода есть?
Диспетчер предложил нам идти в этот Октябрьский или Ноябрьский. Новый аэропорт, только недавно стал принимать большие самолеты; мы летать туда не собирались, не готовились, не знали ни схемы, ни минимумов погоды…
Минутная пауза в кабине. Сердце сдавил страх. Мысли заметались.
– Где он хоть, этот… месячный… Ноябрьск-Декабрьск? Давай карту.
– Да не отмечен он на карте, карты старые…
– Так, а что ближайшее у нас рядом?
– Надым под нами.
– Он хоть принимает «Тушки»?
– Он все принимает.
– А вернуться в Уренгой?
– Не успеем, закроется.
– Запроси надымскую погоду.
Самолет распарывал северный воздух, несясь со скоростью двести пятьдесят метров в секунду. Четыре секунды – километр, четыре секунды – километр… Уренгой остался далеко позади. Впереди только закрытый непогодой Норильск, рядом закрытая ремонтом полосы Игарка. До Сургута и Нефтеюганска слишком далеко. Надо решать.
– Так… Уренгой закрылся, – доложил второй пилот. – Туман 400, по ОВИ пока 800. Ага, Надым: нижний край облаков 80, видимость 800, ОВИ 1200.
– Минимум Надыма?
– 80 на 1000.
– Быстро устанавливай связь с Надымом, садимся здесь! Экипажу: приступить к предпосадочной подготовке в аэропорту Надым, штурману включить КУРС-МП, выставить курсовую систему на меридиан аэродрома посадки! Малый газ! Контроль по карте!
Самолет, будто упершись в мягкую подушку, опустил нос. Экипаж готовился к посадке. Ритуальные фразы выстроились в привычном порядке, читалась контрольная карта; тем временем диспетчеры согласовали нашу посадку и уверенно, передавая из рук в руки, повели самолет к Надыму. Суета в кабине перешла в отработанный годами стереотип четкой и слаженной работы; дети тихо как мышки шмыгнули в салон. Я взял микрофон и, стараясь говорить спокойным и внушительным тоном, объяснил ситуацию пассажирам; другая рука была занята колесиком автопилота. Второй пилот по командам штурмана разворачивал машину к надымской полосе. За два круга была потеряна высота, и впереди замаячило сквозь туманную кисею световое пятно города.
На четвертом развороте видимость ухудшилась до трехсот пятидесяти метров, но огни высокой интенсивности просматривались за восемьсот. Все, минимум. Ну, ребята-диспетчеры, теперь молчок, дайте сесть – и закрывайтесь.
Сердце колотилось. Такая у нас работа: покой, покой, тишина – и вдруг сразу, как взлетный режим, как взрыв: на полных оборотах экипаж борется за жизнь. Адреналин выступил из всех пор. Запахом его сразу напиталась пилотская кабина. Его много, так много, что и не надо. Мы сжались. Закроется? Не закроется? Успеем? Не успеем? Так… режим… стрелки… шасси, закрылки, карту… еще раз проверить… шасси – выпущены, зеленые лампы горят, закрылки 45, предкрылки… руль высоты, центровка… режим…
Внизу светлое пятно, вверху звезды. Сейчас войдем в слой тумана. Вот зацепили, выскочили, снова зацепили… молоко… красный отблеск маячков… расслабиться, усесться поудобнее… триммер… звонок дальнего маркера, стрелочка повернулась… так, еще секунд двадцать – и проявятся огни. Распустить взгляд. Распустить… вертикальная четыре, четыре… хорошо… сейчас… господи, скорее бы…
Ага, вот впереди проявилось светлое пятно. Туда идем, туда… Стрелочки в центре… вертикальная 4, норма… не искать землю, не искать… Стрелочки…
– Наблюдаю полосу по курсу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Каюсь, я им ЭТО показывал. И кто ж его знает, какие чувства кипели в маленьких колотящихся сердечках. Кто бы слышал, как взахлеб они делятся впечатлениями, как завидуют им сверстники. И как только, выходя из кабины, видел горящие любопытством детские глаза, стремящиеся в это запретное место, я, Капитан, с золотыми погонами, с сединой на висках, распахивал дверь и говорил онемевшему от неожиданного счастья ребенку: «Заходи!»
Никто из сотен этих побывавших в моей кабине детей никоим образом не повлиял на безопасность полета, и даже посадки. Это был Храм. А в Храме – притихают и только молятся.
Тут телереклама была. Прилизанный до омерзения мальчик, во фраке, эдакий маленький очкастый старичок, входит в БАНК.
И прилизанный же, выхоленный до последней степени приказчик, то есть тьфу… менеджер, ведет его по Храму Гобсеков. Какие мысли возникают под прилизанными волосенками, какие чувства рождаются в маленьком сердечке… не знаю, не знаю. Глядишь – лет через десять-пятнадцать вырастет холодный финансист… и, не дай бог, возьмет страну за горло. Или что – романтик денег?
Мы – не прилизаны. Вольный аэродромный ветер треплет нам волосы – ветер настоящего Полета! Он несет запах неизведанного, он зовет Человека испытать себя Стихией. И когда смотришь эти бесконечные сериалы, где люди унижают себя мышиной возней в переплетениях интриг… думаешь: это – жизнь? Эх вы…
Нет уж, мальчик, заходи ко мне, в пилотскую кабину огромного воздушного корабля – я покажу тебе настоящую, достойную мужчины жизнь! Если станешь ростовщиком, пусть даже высочайшего класса, тебя любить не будут, нет, скорее – ненавидеть. Станешь Капитаном – тебе будут по-хорошему завидовать… но ты будешь – над всем этим: над завистью, над мышиной возней, над интригами, над той копейкой. Твоя жизнь – жизнь Небожителя, будет, может, и не долгой, но ты сможешь сказать: «Я видел Небо!» И в час высочайшего напряжения сил и духа, когда судьбина прижмет и придется брать на себя, тот ростовщик, миллиардер и хозяин жизни, сидящий у тебя за спиной, взмолится: «Капитан! Сделай же что-нибудь!» И никто кроме тебя не справится; ты спасешь Жизнь… а это дороже миллиардов.
Нет, я не пытаюсь унизить другую профессию. Хочешь заниматься финансами или чем другим – твое дело. Но пусть оно будет Делом всей твоей жизни – только найди его. Я просто болею душой за судьбу моего Дела, которое я люблю устойчивой и надежной любовью. Я хочу соблазнить мальчишку: сынок, штурвал – лучшее из всех дел, которые есть на свете! Сынок, позавидуй, рискни, влюбись… и смени меня за штурвалом. Финансистов нынче развелось… а летчикам смены нет.
Прошли Новый Уренгой. В темноте ночи внизу полыхало зарево огней, чуть прикрытое тонкой вуалью натягивавшегося от реки тумана. Романтические мысли мигом испарились, и я дал команду второму пилоту собрать погоду всего околотка. Меня интересовала точка росы: температура, при которой начинает образовываться туман. А главное – намного ли отличается она от фактической температуры, есть ли запас, по-научному, «дефицит».
Фактическая погода во всех аэропортах по маршруту и рядом была хорошая, но дефицит точки росы насторожил: везде один-два градуса. Чуть похолодает – и может лечь туман, да не «временами», а насовсем. Ждали новый прогноз: что он даст?
И тут Уренгой запросил у нас остаток топлива и запасной аэродром.
– В чем дело? – спросил я в эфир. – Норильск ухудшается?
– Не ухудшается, а закрыт, там туман 200, – ответил диспетчер. – Ваш запасной?
– Новый Уренгой.
– У нас пока видимость тысяча, но на час ожидаем тоже 200. Ваше решение?
– А где погода есть?
Диспетчер предложил нам идти в этот Октябрьский или Ноябрьский. Новый аэропорт, только недавно стал принимать большие самолеты; мы летать туда не собирались, не готовились, не знали ни схемы, ни минимумов погоды…
Минутная пауза в кабине. Сердце сдавил страх. Мысли заметались.
– Где он хоть, этот… месячный… Ноябрьск-Декабрьск? Давай карту.
– Да не отмечен он на карте, карты старые…
– Так, а что ближайшее у нас рядом?
– Надым под нами.
– Он хоть принимает «Тушки»?
– Он все принимает.
– А вернуться в Уренгой?
– Не успеем, закроется.
– Запроси надымскую погоду.
Самолет распарывал северный воздух, несясь со скоростью двести пятьдесят метров в секунду. Четыре секунды – километр, четыре секунды – километр… Уренгой остался далеко позади. Впереди только закрытый непогодой Норильск, рядом закрытая ремонтом полосы Игарка. До Сургута и Нефтеюганска слишком далеко. Надо решать.
– Так… Уренгой закрылся, – доложил второй пилот. – Туман 400, по ОВИ пока 800. Ага, Надым: нижний край облаков 80, видимость 800, ОВИ 1200.
– Минимум Надыма?
– 80 на 1000.
– Быстро устанавливай связь с Надымом, садимся здесь! Экипажу: приступить к предпосадочной подготовке в аэропорту Надым, штурману включить КУРС-МП, выставить курсовую систему на меридиан аэродрома посадки! Малый газ! Контроль по карте!
Самолет, будто упершись в мягкую подушку, опустил нос. Экипаж готовился к посадке. Ритуальные фразы выстроились в привычном порядке, читалась контрольная карта; тем временем диспетчеры согласовали нашу посадку и уверенно, передавая из рук в руки, повели самолет к Надыму. Суета в кабине перешла в отработанный годами стереотип четкой и слаженной работы; дети тихо как мышки шмыгнули в салон. Я взял микрофон и, стараясь говорить спокойным и внушительным тоном, объяснил ситуацию пассажирам; другая рука была занята колесиком автопилота. Второй пилот по командам штурмана разворачивал машину к надымской полосе. За два круга была потеряна высота, и впереди замаячило сквозь туманную кисею световое пятно города.
На четвертом развороте видимость ухудшилась до трехсот пятидесяти метров, но огни высокой интенсивности просматривались за восемьсот. Все, минимум. Ну, ребята-диспетчеры, теперь молчок, дайте сесть – и закрывайтесь.
Сердце колотилось. Такая у нас работа: покой, покой, тишина – и вдруг сразу, как взлетный режим, как взрыв: на полных оборотах экипаж борется за жизнь. Адреналин выступил из всех пор. Запахом его сразу напиталась пилотская кабина. Его много, так много, что и не надо. Мы сжались. Закроется? Не закроется? Успеем? Не успеем? Так… режим… стрелки… шасси, закрылки, карту… еще раз проверить… шасси – выпущены, зеленые лампы горят, закрылки 45, предкрылки… руль высоты, центровка… режим…
Внизу светлое пятно, вверху звезды. Сейчас войдем в слой тумана. Вот зацепили, выскочили, снова зацепили… молоко… красный отблеск маячков… расслабиться, усесться поудобнее… триммер… звонок дальнего маркера, стрелочка повернулась… так, еще секунд двадцать – и проявятся огни. Распустить взгляд. Распустить… вертикальная четыре, четыре… хорошо… сейчас… господи, скорее бы…
Ага, вот впереди проявилось светлое пятно. Туда идем, туда… Стрелочки в центре… вертикальная 4, норма… не искать землю, не искать… Стрелочки…
– Наблюдаю полосу по курсу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83