Мать семейства, срываясь в слезы, тоже, наверное, в десятый раз что-то быстро-быстро объясняла… какие-то обстоятельства… дети… пожалуйста…
Как мы любим ну хоть чуть-чуть показать свою власть. Тетя сидела «на крантике» и смертельно устала от этих просителей… Порядок должен быть…
Мне стало больно смотреть на этого отчаявшегося и, видимо, нездорового мужчину, бессильного что-то сделать, на эту исстрадавшуюся в переживаниях, нервную мамашу, которая едва владела собой… на этих прижавшихся к ее ногам детишек, с испугом и непониманием глядевших, как злая тетя не хочет пускать их в самолет, а все уже сидят… и улетят, а они останутся… Господи! Выеденного яйца не стоит…
– Вы до Норильска летите? – спросил я мужчину. Он кивнул головой, тяжело дыша. Ему точно было плохо.
– Вот что, – обратился я к дежурной. – Давайте поможем людям. Я их беру. Места их ведь свободны? Довезу я их до Норильска. Ну, бывает, ну, выронили билеты… это же бумажка! Были же билеты? – спросил я женщину, скорее, чтобы отвлечь ее и хоть чуточку успокоить.
– Были… были… – давясь слезами и почувствовав малую надежду, женщина и вовсе разрыдалась. – П… пож-жалуйста… куда же мы-ы-ы!
Дети подхватили рев. Отец, которого уже отказывались держать ноги, поднял голову и посмотрел на меня таким молящим взглядом, что я отвернулся… уж больно за сердце взяло. Господи! Да ведь живые же мы люди!
Я умею уговаривать. Уговорил дежурную. Успокоил семью. Взял за руки всхлипывающих детей и повел их к трапу. Женщина захлопотала возле больного мужа, подхватила корзинку с фруктами и сумку с барахлом и на подгибающихся ногах потащилась, засеменила к трапу. Я забрал у нее тяжелую сумку, занес в вестибюль, попросил девчат позаботиться о людях, напоить хоть, жалко же… Дежурная, волнуясь, шла следом, я объяснял ей, что в промежуточных портах мы их вообще из самолета выпускать не будем. Женщина, оборачиваясь заплаканным лицом, клялась, что они будут сидеть как мыши, и что им лишь бы долететь… униженно благодарила…
Настроение вконец было испорчено. Что мы за люди! Да разве можно – из-за бумажки, тем более, какого-то билета, корешок которого существует, и подклеен к ведомости, и фамилии, и количество – и нет же сомнений… Сколько мы «зайцами» перевозили людей… а тут – за свои деньги…
Усадили их, напоили, успокоили; девчата, с сочувствием наблюдавшие эту картину, захлопотали вокруг; дети огляделись, зачирикали…
Трап наконец отошел, и нашим пассажирам стало ясно, что все позади.
Лету до Краснодара меньше часа. Самолет набирал высоту на Лазаревское, штурман вел связь и следил по локатору за грозами, второй пилот подкручивал колесико автопилота, бортинженер врубил кондиционирование на полный холод и щелкал переключателями, проверяя фазы, а я все себе думал о том, что что-то не так в нашем самом справедливом на свете государстве, где вроде бы все для блага человека, все во имя человека… а где он, Тот человек? Как доходит до конкретного тебя, меня, его – так кончается «благо человека» и начинается Бумажка. Кончается «имя человека», а начинается: «Вот, вы сами виноваты, а мы тут из-за вас, бестолковых, страдаем».
А сами то что – ни разу не ошибались?
Вошла проводница:
– Командир! Тому мужику плохо. Надо срочно врача. Я спросила – врачей среди пассажиров нет. Сердце у него… как бы не крякнул в полете. Лежит, весь белый. Давайте скорее к трапу «скорую».
Вот те на. Вот отдохнул на море! А как же она… с детьми… А его что – бросить?
А здесь если их с рейса снимут – без билетов, кто же поверит? Деньги пропадут, и немалые. А у самих-то денег осталось с гулькин нос, только до дому добраться. Да и что им здесь делать, если… если… не дай Бог! И что вообще теперь ей делать?
Такие вот мысли вертелись в голове, пока второй пилот вызывал «скорую» к самолету, объяснял ситуацию. Про билеты я уж сам скажу, будут встречать, найду доброго человека… не может же быть, чтобы не нашлось доброго человека в аэропорту.
В Краснодаре с полосы до перрона рулить долго: там магистральная рулежка пересекает другую ВПП, на нее заходили самолеты, и нам пришлось стоять там и ждать, пока разрешат пересечь. На 22-й стоянке ждала машина с красным крестом, молоденькая девушка в белом халате прижимала к груди сумку, на шее висел фонендоскоп. «Врач, спаситель», – подумал я. У меня дочка как раз поступала в медицинский. Трап подкатил, девушка взбежала наверх, в салоне за нашей спиной засуетились; слышно было тихий плач женщины. Мужчины несли носилки.
– Инфаркт у мужика, – сообщила проводница. – Мамаше укол поставили… решила лететь с детьми дальше. Чем ему сейчас поможешь. И не пустят же к нему… А детей надо довезти.
Подумала и вдруг вспомнила:
– А билеты-то нашлись! В корзине с фруктами были… как она туда их засунула?
Великая Гроза
С детства помню, как душным летним вечером лежишь, бывало, наблюдаешь сполохи зарниц на западе и ждешь не дождешься благодатной грозы.
В густеющей темноте сполохи все ярче и ярче; странно видеть их на звездном небе, и удивляешься, как далеко, заранее, предупреждает гроза о своем приходе.
А духота все гуще… ворочаешься на влажной постели… и вот – чуть громыхнуло.
Господи, скорее бы… И еще громыхнуло, и еще… И прокатилось по горизонту.
Вспышки все сильнее и чаще, и погромыхивание постепенно превращается в гул, с раскатами; гудит, гремит… Ожидаешь, ожидаешь, когда же, наконец… и, усталый, не дождавшись, под шум, засыпаешь.
А потом вдруг – и трахнет! Да так, что вскакиваешь, весь мокрый, и в страхе не знаешь, куда метнуться. И еще раз! – аж присядешь… И – начнет садить, как из пушек – да что там пушки, когда, кажется, весь мир раскалывается… и только думаешь: Господи, пронеси! И молишься, позабыв все атеизмы и материализмы.
Страшно в грозу. Сила ее неизмерима. Всего-то: какие-то там молекулы трутся друг о друга – но невозможно представить, сколько же их там, молекул этих… или капель, или кристалликов… а какой силы заряды скапливаются, и, уже неспособная удержать, грозовая туча мечет их в землю, да не один, не два – сотни и тысячи разрядов только из одного облака! И страх объемлет все живое в округе.
Потом подходит шквал. Сперва – чуть лизнет. Зашевелятся листочки на пригнувшихся деревьях, обдаст мокрое тело горячим воздухом… и снова тишина… А потом как даст еще раз, ну прямо над тобой: «Трах!» – аж земля вздрогнет, а у тебя внутри уже пусто… все в пятках… ослепило, оглушило… И – шум. Шум нарастает, катится волной, чувствуется, что идет стена – закрывай окна! Кто не успел – вырвало из рук, зазвенели стекла – ударил жесткий ветер, пыль столбом… не дай Бог оказаться в это время на улице! Деревья согнуло, трещат сучья, летят ветки; вот тополь расчахнуло пополам и бросило поперек улицы; столбы пыли, мусор, листья – все завертелось, закружилось и унеслось за несколько минут. Шквал прошел.
Нарастает гул. Ровный, мощный, вселенский. То идет стена долгожданного дождя. Да только несет она не столько прохладу, как благоговейный ужас: сколько воды! Сначала как из пулемета ударит в пыль крупными каплями – и тут же – поток, подсвечивающийся молниями чуть не каждую секунду. Рев воды сливается с ревом разрядов; кажется, нет цивилизации, нет строений, нет вокруг ничего – только Гроза и ты!
Через полчаса, открыв окно, уже ежишься от холода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83