Конечно, как и все белые офицеры, был на особом учете в ОГПУ. Чекисты присматривали за ним, и для такого присмотра основания были. По своим политическим взглядам Кобылкин был враждебен советской власти, мечтал о буржуазной республике. Взглядов своих не скрывал и вел антисоветскую агитацию. Конечно, эта деятельность была замечена. Его вызвали в Читинский оперативный отдел ОГПУ, побеседовали, предупредили, что такая деятельность подпадает под соответствующие статьи уголовного кодекса РСФСР со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Но предупреждение не подействовало, и в 1927 году Кобылкин был арестован за антисоветскую агитацию и отбыл шесть месяцев тюремного заключения. Приговор по тем временам был мягким. И, очевидно, после этого заключения и произошел перелом в его мировоззрении и политических взглядах. Человек он был умный, наблюдательный, перемены в жизни видел хорошо. А суровый урок, полученный за антисоветскую агитацию, показал ему, что советская власть прочная и ни о какой буржуазной реставрации не может быть и речи. Нужно было делать выбор в дальнейшей жизни и не ошибиться. И бывший полковник сделал свой выбор.
Таким был человек, которого чекисты ввели в состав «контрреволюционной» организации. Человек крупный, пользовавшийся известностью и влиянием в Чите, боевой офицер, имевший и знания, и опыт. Такая солидная фигура могла произвести впечатление на белогвардейские эмигрантские организации в Маньчжурии. Но если учитывать его прошлое, недавние политические взгляды, то для включения его в операцию «Мечтатели» нужна была смелость. Чекисты, разрабатывавшие легенду, такой смелостью обладали.
В организацию был включен и экономист треста «Сибзолото» Борис Павлович Гудков. Человек он был в Чите известный, жил с женой в отдельном доме, и его квартира в дальнейшем использовалась для приема «гостей» из-за кордона. К советской власти относился хорошо и при первой же беседе с чекистами согласился помогать им. Таким был костяк «организации» в Чите и Иркутске. Людей немного, но каждый известен и на виду. Каждого можно было проверить, а возможность проверки со стороны белогвардейских организаций и японских миссий не исключалась, и убедиться в его существовании.
Но нужны были свои люди не только в Чите и Иркутске, но и у границ. Найти их здесь было гораздо труднее. Населения в пограничных районах было мало, все жители были на виду, все друг друга знали, и малейшее отклонение в поведении любого из них сразу же было бы замечено. Поэтому подбор людей непосредственно у границы с «независимым» государством представлял особые трудности. Нужно было найти человека, местного жителя, которому чекисты абсолютно бы доверяли и который мог бы успешно действовать.
Было предложено несколько кандидатур, и Гудзь обратил внимание на одного человека. Это был бывший священник Василий Терентьевич Серебряков, который бросил церковную службу и учительствовал в поселке Абагайтуй у самой границы. Было ему тогда 35 лет, и с Гудзем были почти ровесниками. Присматривался он к учителю, беседовал, изучал. Если привлекать его к операции, то нужно было полностью довериться бывшему священнику, раскрыть ему структуру и подлинное значение «организации», связи, пароли, явки. Довериться настолько, чтобы не сомневаться, что, будучи за кордоном, а поездка Серебрякова туда предусматривалась в ходе операции, он не предаст, не обманет, не скажет ни одного лишнего слова. Риск был огромным – ведь бывшему священнику доверялась судьба крупной контрразведывательной операции, от результатов которой зависело многое. Нужно было отстоять эту кандидатуру перед руководством, убедить, доказать необходимость полного доверия именно этому человеку. И взять на себя всю ответственность в случае провала, а предательство Оперпута и его последствия для операции «Трест» были Гудзю хорошо известны.
Нужно было обладать большим чекистским опытом, умением распознавать людей, верой в них и, конечно, интуицией, чтобы не ошибиться в человеке. И Серебряков полностью оправдал доверие. Он отлично работал, а работа была и трудной и опасной, во время всей операции «Мечтатели» до самого ее конца.
Небольшое отступление от повествования.
Борис Игнатьевич был отозван в Москву в конце 1935 года. Конечно, Василий Терентьевич не мог знать, куда его отзывали и для какой работы. Пути их разошлись, и больше они никогда не виделись и ничего не знали друг о друге. И только через 35 лет в московскую квартиру Гудзя в мае 1968 года пришло письмо из Новосибирска от Василия Терентьевича. С разрешения Гудзя я привожу начало этого письма.
«Здравствуйте, Борис Игнатьевич!
Добрый человек сообщил мне Ваш адрес. Я несказанно обрадовался.
Вы ведь первый дали мне задание. Прежде всего благодарю Вас за доверие. Задание я выполнил. Троих диверсантов судили, двоих убили на нашей земле. С нашей стороны потерь не было. Один, правда, был ранен, но он быстро поправился в госпитале Даурии. Сам я продолжал переписку с «ними» из Свердловска до 1945 года.
Несколько слов о себе. В 1935 году весной уехал в Ташкент под псевдонимом. Осенью этого же года перебрался в Новосибирск, где учительствовал один год. Моя фамилия попала в протокол суда…»
В это время Василию Терентьевичу был уже 71 год. Все годы проработал учителем, вышел на пенсию. За многолетнюю работу в школе был награжден орденом Ленина. Но не суждено было старым соратникам ни встретиться, ни продолжать переписку. В этом же году Василий Терентьевич скончался. Такой была судьба одного из главных действующих лиц операции «Мечтатели».
Кроме Серебрякова привлекли в «организацию» и фельдшера, тоже жившего в поселке Абагайтуй. Его квартира использовалась для приема «гостей» из-за кордона. Положение учителя и фельдшера было удобно тем, что по характеру своей работы и тот и другой могли принимать людей, ездить в любые места, отлучаться из поселка на длительное время, не привлекая к себе внимания местных жителей. Это обстоятельство в полной мере использовалось во время операции. «Организация» была создана, люди расставлены, и началась повседневная чекистская работа.
Первое письмо, написанное членом «организации» Кобылкиным своему младшему брату Иннокентию, тщательно проверенное и отредактированное чекистами, было отправлено в Маньчжурию. Письмо было сугубо личного характера. Вопросы о житье, настроении, сообщения о родственниках и близких знакомых. Ответ Алексей Кобылкин просил отправить на пограничную станцию Маньчжурия до востребования и на конверте указать фамилию проводника вагона экспресса. Проводник был вовлечен в организацию и выполнял роль почтальона. По почтовым штемпелям Инокентий Кобылкин должен был понять, что письмо отправлено не из Советской России, а со станции Маньчжурия. Это значило, что у брата была возможность посылать письмо нелегально, минуя границу.
Потекли дни томительного и тревожного ожидания. Ответит ли харбинский корреспондент? Что будет в этом письме? Будет ли оно сугубо личного характера? Ведь все-таки родной брат отвечает родному брату. И хотя они были по разные стороны границы, родственные чувства нельзя было сбрасывать со счетов. А может быть, в нем будут темы политического характера? Вопросы, вопросы, вопросы… Но для того, чтобы получить на них ответы, нужно было набраться терпения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161