Обращался в магазин в Москве 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


С тех пор как я сюда приехал, фортепьяно Вольфганга много раз перевозили в театр, в казино Мельгрубе и к бесконечным знатным любителям музыки.
Он стал очень популярен, в этом нет никакого сомнения, но надолго ли? На него огромный спрос как на пианиста, поменьше – как на композитора, и повсюду он желанный гость.
Мне кажется, не будь у него долгов, он мог бы теперь положить в банк две тысячи гульденов. Такую сумму он, несомненно, заработал: за один только концерт в Мельгрубе получил 559 гульденов, а домашние расходы, во всяком случае расходы на питание, довольно скромные.
Но ты знаешь, как легкомыслен бывает твой брат с деньгами, и я боюсь, что по крайней мере тысяча гульденов по небрежности разлетится у него по ветру. Но я молчу, пока со мной не советуются, потому что он не разрешает мне ни за что платить, и, коль скоро я не спрашиваю, сколько он на меня тратит, как же я могу проверять его? Но беспечное отношение к деньгам меня беспокоит, и, если в такое благоприятное время, как сейчас, он ничего не откладывает, я вовсе не уверен, долго ли продлится это благоденствие. Твой брат понимает мою тревогу и утешает, что, когда умрет Глюк, он получит место при дворе, и еще говорит, будто ведет точный учет прихода и расхода, но мне своих записей не показывает, и я сомневаюсь, покажет ли.
Я лично думаю, до тех пор пока он пользуется популярностью, трудностей у него не возникнет, но стоит только вкусам измениться, и он окажется в опасном положении. Но все это между нами. С божьей помощью, может, брат твой и останется навсегда любимцем Вены. Хотелось бы верить, что публика будет верна своему вкусу. Его новые концерты превосходны».
Вольфганг просил Папу пожить в Вене, сколько ему захочется, а еще лучше – остаться навсегда.
– Это очень благородно с твоей стороны, но я привык ни от кого не зависеть, – сказал Леопольд.
– Никто вас здесь стеснять не будет. Вы можете вести дом…
– У тебя огромная концертная программа, – перебил его Леопольд, – тебе приходится жить на широкую ногу. Я только помешаю.
– Вы могли бы давать мне советы, как прежде.
– И ты к ним будешь прислушиваться? Сомневаюсь. Да и по отношению к твоей жене несправедливо. Она подумает, что уже не хозяйка в своем доме, хоть, может, ничего и не скажет. И мне надо быть возле Наннерль, когда придет время ее ребенку появиться на свет.
А вот вступить в масонскую ложу Леопольд согласился, понимая, какое значение придает этому Вольфганг.
Вольфганг остался доволен – в ложе к его отцу проявили особое внимание: Леопольд был принят в степень ученика, а через несколько недель по просьбе Вольфганга состоялась церемония возведения его во вторую степень – подмастерья.
И хотя Леопольд не питал к масонству столь сильных чувств, как Вольфганг, ему, однако, было приятно, что сын стал обращаться с ним, как с ровней.
А затем пришло извещение от зальцбургского казначея – если Леопольд, получивший от Колоредо отпуск на шесть недель и самовольно продливший его до четырнадцати, не вернется немедленно, жалованья ему по распоряжению его светлости платить больше не будут.
Леопольд решил уезжать, и как можно скорее.
День отъезда прошел в хлопотах, и, когда Леопольд уселся наконец в экипаж, Констанца вздохнула с облегчением. Порой ей начинало казаться, что свекор от них вовсе не уедет. Для нее это было трудное время, но, слава богу, хоть обошлось без ссор – Леопольд не позволял себе никаких замечаний и даже проникся симпатией к Софи, которая к ним несколько раз заглядывала.
Все утро у Вольфганга ушло на сборы Папы. Присутствие Папы в доме создавало напряженную атмосферу и даже грозило испортить его отношения с Констанцей при самых благих намерениях обоих – в глубине души Вольфганг это хорошо понимал, – но ему не хотелось, чтобы Папа уезжал, он так нуждался в нем, так его любил. И почему всегда что-то должно стоять между ними? Со временем Папа с Констанцей поймут друг друга. Какое это будет счастье!
– Не уезжай, побудь с нами еще немного, – сказал Вольфганг.
– Мне самому не хочется, но я должен, – печально проговорил Леопольд. – Из нашей совместной жизни ничего хорошего не получится. Все равно я буду вам помехой, как бы мы ни притворялись друг перед другом.
Стук подъехавшей кареты прервал их разговор. Все слова уже сказаны, расставание затягивать не следует – так лучше для всех.
И когда Вольфганг вел отца вниз по лестнице, Леопольд, при всем желании сохранять хладнокровие, невольно сжал руку сына. Он думал о своих годах, о том, что жить уже осталось немного, и к сердцу подступал страх – а вдруг он больше никогда не увидит сына?
Такое же предчувствие охватило и Вольфганга; спускаясь по лестнице, Папа дрожал как в лихорадке. Рука Папы была холодна как лед, как сама смерть.
Констанца осталась наверху – пусть Вольфганг последние минуты побудет с отцом наедине, но он крикнул ей снизу:
– Станци, разве ты не попрощаешься с Папой?
В тоне Вольфганга была настойчивость, не допускающая возражений, и она поспешила вниз. Констанца стояла в растерянности, не зная, что бы такое сказать на прощание.
Леопольд взял Констанцу за руку – но как трудно проявлять чувства, которых не испытываешь, и он спросил, лишь бы что-то спросить:
– Чуть не забыл, почему вы забросили уроки пения? Голос у вас такой приятный.
– Времени нет. Карл Томас и Вольфганг требуют столько к себе внимания.
– У вас же есть служанка.
– Хлопот хватает всем. За Вольфгангом нужен глаз да глаз – он такой неаккуратный, и последнее время мы принимаем много гостей. День занят с утра до вечера.
Нет, наверное, истинная причина не в том, подумал Леопольд, музыкальности Констанца не лишена, а вот настоящего дарования, да и тяги к музыке у нее не хватает.
Вольфганг и не заметил, как очутился в карете рядом с Папой.
– Мы проводим вас до Пуркерсдорфа, – заявил он, – садись, Констанца!
Местечко Пуркерсдорф находилось в нескольких милях от Вены, и Леопольду, да и Констанце это показалось неразумным. Но Папа должен знать, как тяжко у сына на душе, как страшна для него минута расставания. Карета наконец скрылась из виду, и Вольфгангом овладела тоска. Теперь он хорошо понимал, какие чувства испытывал Папа, когда провожал его с Мамой в Париж.
Леопольд не обернулся. Никогда не следует оглядываться назад, сказал он себе, даже если впереди у тебя не так уж много осталось. Заглушая скрип колес, в ушах у него раздавались вступительные пассажи фортепьянного концерта ре минор, они звучали властно и взволнованно. Это была не та музыка, которой он учил своего Вольфганга, но чувства, выраженные в ней, находили отклик и в его душе. Он вдруг припомнил слова Гайдна. Да, это его сын.
75
Как ни опечалил Вольфганга отъезд Папы, но он решил отозваться на него сочинением веселой музыки. Фортепьянный концерт до мажор, законченный вскоре, весь так и искрился радостью, концерт получился чуть ли не самым жизнеутверждающим его творением. Закончил он его как раз вовремя: граф Орсини-Розенберг устраивал в Бургтеатре большой праздничный концерт в честь императора – покровителя музыки. В программу директор включил сочинения Глюка, Сальери, Диттерсдорфа, Моцарта, Гайдна и Вангаля и пригласил всех композиторов на концерт.
Композиторы занимали отдельную ложу – здесь находились все, кроме принимавших участие в исполнении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
 https://sdvk.ru/Dushevie_kabini/kabini/EAGO/ 

 Керамик Империал Агатовый фон