Когда овцы мрут, например, от бескормицы, то только совхозные, а не их личное поголовье. Пасут те, кто в серых юртах. А поскольку единоплеменникам даже в пустыне доверять нельзя, бай и сидит в кочевье. Человека видно сразу: чапан красивый, на корсачьем меху, не в фуфайке. Возле него водовозка. Не понравишься – может и воды не дать, хоть подыхай… На юрте красный флаг, внутри телефон (без проводов). Ему же свозят и каракулевые шкурки. Те хранятся в КУНГах, вокруг целый городок. Детишки возятся, младшие доят козу и тут же пьют молоко. Старшие дерут ту же козу за юртой. Хлопцы лет двенадцати уже забавляются с ослицей.
Кочевой быт скромен; от прошлого наследия вековой культуры сохранились кое-где медные чайники или лужёные котлы и самовары – все тульского производства. Казаху нужен нож, чтобы барана зарезать. Топор уже ни к чему: в пустыне, если что и растёт – не порубишь. Кроме кизяка, разбирают на топливо технологические трущобы, могут украсть шпалы. Когда в 1972г. из пустыни начали выселяться ссыльные немцы, после них остались обработанные поля, сады, виноградники и шикарные дома под черепичной крышей. Продать их не представлялось никакой возможности. Немцы действительно содержали подпольные силы самообороны и свирепых овчарок. Чрезмерно приблизившегося к их поселению казаха могли и убить. Казахи смертельно боялись немцев и именовали их «фасист». Такой же страх испытывали они и перед дунганами или корейцами. Они так же могли запросто убить казаха. Изумлял казахов и факт поедания собак корейцами.
Когда казахи, наконец, заняли немецкие поселения, они вытравили овцами поля и бахчи, вырубили деревья, запустили овец в дома, превратив их в окотные кошары и гордо поставили во дворах юрты. Через год, за ненадобностью, поскольку дождей там мало, разобрали крыши и все деревянные части на топливо. Учитывая их привычку, открыто отправлять естественные надобности, всё вокруг было загажено, как во времена Чингиз-Хана.
Вошли в быт и ванны (солдаты привезли, не выбрасывать же), только не для мытья – слив забивали колом, – а чтобы туши разделывать или муку хранить… Возле юрт стояли КУНГи от машин. Их использовали как кладовки. Хранили комбикорм, чтобы животные мешки не раздирали.
Я был воплощением колониальной администрации в самой уродливой форме. Прежде всего, в отличие от всех прочих, я не боялся казахов. Мог в четыре утра провести «шмон» по юртам, наловить безпаспортных родственников. Мы действовали по методу царских исправников: зацепляли юрту тросом и сдёргивали машиной.
Кроме того, я занимался и просвещением, исполняя нелёгкое бремя «белого человека» по Киплингу. Я научил некоторых гнать самогон, что повлекло за собой изменение социальной структуры общества. Пока казашата носили кизяки для топки, «ата» пил горячий самогон ложкой из-под змеевика. А «апа» в это время была вынуждена пасти овец, что прежде считалось неслыханным. Процесс самогоноварения в степи определяется издали. Поскольку казашки не ездят верхом на лошадях, (только незамужние ещё рискуют скакать), они удовлетворяются верблюдами, притом одногорбыми. Эту «коломенскую версту» видно издали, да ещё из юрты, вместо мяса, несёт дрожжами. Казахи прежде пекли пресный хлеб, но благодаря мне выторг на дрожжях и сахаре в «военторгах» резко пошёл вверх. Продавщицы меня обожествляли.
Район назывался Кармакчинский, но посёлка с таким названием в природе не существовало. Данный факт вызывал удивление у казахов, формально там прописанных. Я думаю, печать с соответствующей надписью тоже у кого-то хранилась. Это было сделано с целью сохранения военной тайны и затрудняло привязку полигона к местности. Противник, а вместе с ним и финансовые органы, вводились в заблуждение. Станция Тюратам не входила ни в какой административный район, а центром нашего, Кармакчинского, был город союзного подчинения Ленинск.
Кармакчинский район официально не относился к местам с тяжёлыми климатическими условиями. Доходило до маразма: две площадки, находившиеся на расстоянии трёх километров, имели разные льготы. На одной из них год шёл за полтора, и это порождало лицемерие и двуличие. Все, как коммунисты, «не могли быть в стороне» и просили их туда перевести. В конце концов, власть сдалась и объявила район зоной стихийного бедствия. Все вопросы решали из Москвы люди, никогда там не бывавшие.
Я быстро смекнул, что казахи, как и прочие граждане СССР, никаких прав не имеют и ограничены в передвижениях. Я мог позволить отдельным избранным семьям кочевать вокруг воинских частей, что давало им неоспоримые преимущества. С воинскими частями вёлся интенсивный обмен. Прапорщики носились по пустыне на машинах, как сейчас продавцы по электричкам. Ценился брезент. Как-то с заправщика – цистерны с жидким кислородом – украли прорезиненный тент. Нашли на юрте… Колёса для «ЗИЛов» и масло шли на машины совхозных бастыков. Солдаты тащили всевозможные предметы вещевого довольствия. Можно было увидеть казашку, одетую в телогрейку с протравленной извёсткой надписью на спине «Шестая рота». Советская оккупация коренным образом изменила быт кочевников. Перейти назад от солдатского бушлата к чапану и бешмету им будет непросто. Я так и не видел «апу» в халате. Даже на Украине не смогли сразу вернуться к вышиванкам.
На почве обмена доходило и до злоупотреблений. Вместо говяжьей тушёнки неискушённым кочевникам подсовывали аналогичные по весу и внешнему виду консервы «Щи-Борщи». Казахи оберегали незаконно добытое имущество от моих набегов, зарывая его, (и даже ружья), в песок, подальше от юрты. Основным платёжным средством у казахов была водка. Ценность последней особенно возросла в период антиалкогольной кампании, когда стали проводиться специальные рейды. Обычно водка хранилась в какой-нибудь мазанке на отшибе. Ящики прикрывала кошма, на которой возлежала какая-нибудь ветхая «апа»; никаких иных функций по хозяйству она уже выполнять не могла, ей не доверяли даже внуков нянчить. Процесс обмена протекал примерно следующим образом: «апа» лежит на спине, со сложенными на груди руками, почти холодная.
– Апа, арак бар?
– Десять рублей, тебе много?
«Апа» из-под себя достаёт бутылку и лежит дальше. Когда вместо денег стали всучивать облигации, деньги брал сопровождающий.
Советские органы на местах выполняли функцию колониальной администрации. Одни требовали справки, другие их выдавали. Все кочевники были прописаны в посёлке Кармакчи, по улицам Абая Кунанбаева, Момыш-Улы и Шевченко. Одна из них плавно перетекала в другую. Так как мазанки были построены в шахматном порядке, не зная казахского языка разобраться было невозможно. Впервые после покорителя Туркестана Перовского, я потребовал с местных документы, чем поверг всех в изумление. Казахов после войны никто толком не ущемлял. Я даже видел пастуха с партбилетом. Подобная свобода – положить на власть – в тридцатые годы была невозможна. Даже во времена Сталина паспортов у местных не было: куда казах убежит в пустыне? Совхоз в степи – не древне-египетский ном, не административно-хозяйственная единица, а место, куда он был прописан.
Свидетельства о рождении выдавались казашатам при поступлении в школы. Там бедных детей пробовали приучить сидеть за столом, они, конечно, разбегались обратно в кочевья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Кочевой быт скромен; от прошлого наследия вековой культуры сохранились кое-где медные чайники или лужёные котлы и самовары – все тульского производства. Казаху нужен нож, чтобы барана зарезать. Топор уже ни к чему: в пустыне, если что и растёт – не порубишь. Кроме кизяка, разбирают на топливо технологические трущобы, могут украсть шпалы. Когда в 1972г. из пустыни начали выселяться ссыльные немцы, после них остались обработанные поля, сады, виноградники и шикарные дома под черепичной крышей. Продать их не представлялось никакой возможности. Немцы действительно содержали подпольные силы самообороны и свирепых овчарок. Чрезмерно приблизившегося к их поселению казаха могли и убить. Казахи смертельно боялись немцев и именовали их «фасист». Такой же страх испытывали они и перед дунганами или корейцами. Они так же могли запросто убить казаха. Изумлял казахов и факт поедания собак корейцами.
Когда казахи, наконец, заняли немецкие поселения, они вытравили овцами поля и бахчи, вырубили деревья, запустили овец в дома, превратив их в окотные кошары и гордо поставили во дворах юрты. Через год, за ненадобностью, поскольку дождей там мало, разобрали крыши и все деревянные части на топливо. Учитывая их привычку, открыто отправлять естественные надобности, всё вокруг было загажено, как во времена Чингиз-Хана.
Вошли в быт и ванны (солдаты привезли, не выбрасывать же), только не для мытья – слив забивали колом, – а чтобы туши разделывать или муку хранить… Возле юрт стояли КУНГи от машин. Их использовали как кладовки. Хранили комбикорм, чтобы животные мешки не раздирали.
Я был воплощением колониальной администрации в самой уродливой форме. Прежде всего, в отличие от всех прочих, я не боялся казахов. Мог в четыре утра провести «шмон» по юртам, наловить безпаспортных родственников. Мы действовали по методу царских исправников: зацепляли юрту тросом и сдёргивали машиной.
Кроме того, я занимался и просвещением, исполняя нелёгкое бремя «белого человека» по Киплингу. Я научил некоторых гнать самогон, что повлекло за собой изменение социальной структуры общества. Пока казашата носили кизяки для топки, «ата» пил горячий самогон ложкой из-под змеевика. А «апа» в это время была вынуждена пасти овец, что прежде считалось неслыханным. Процесс самогоноварения в степи определяется издали. Поскольку казашки не ездят верхом на лошадях, (только незамужние ещё рискуют скакать), они удовлетворяются верблюдами, притом одногорбыми. Эту «коломенскую версту» видно издали, да ещё из юрты, вместо мяса, несёт дрожжами. Казахи прежде пекли пресный хлеб, но благодаря мне выторг на дрожжях и сахаре в «военторгах» резко пошёл вверх. Продавщицы меня обожествляли.
Район назывался Кармакчинский, но посёлка с таким названием в природе не существовало. Данный факт вызывал удивление у казахов, формально там прописанных. Я думаю, печать с соответствующей надписью тоже у кого-то хранилась. Это было сделано с целью сохранения военной тайны и затрудняло привязку полигона к местности. Противник, а вместе с ним и финансовые органы, вводились в заблуждение. Станция Тюратам не входила ни в какой административный район, а центром нашего, Кармакчинского, был город союзного подчинения Ленинск.
Кармакчинский район официально не относился к местам с тяжёлыми климатическими условиями. Доходило до маразма: две площадки, находившиеся на расстоянии трёх километров, имели разные льготы. На одной из них год шёл за полтора, и это порождало лицемерие и двуличие. Все, как коммунисты, «не могли быть в стороне» и просили их туда перевести. В конце концов, власть сдалась и объявила район зоной стихийного бедствия. Все вопросы решали из Москвы люди, никогда там не бывавшие.
Я быстро смекнул, что казахи, как и прочие граждане СССР, никаких прав не имеют и ограничены в передвижениях. Я мог позволить отдельным избранным семьям кочевать вокруг воинских частей, что давало им неоспоримые преимущества. С воинскими частями вёлся интенсивный обмен. Прапорщики носились по пустыне на машинах, как сейчас продавцы по электричкам. Ценился брезент. Как-то с заправщика – цистерны с жидким кислородом – украли прорезиненный тент. Нашли на юрте… Колёса для «ЗИЛов» и масло шли на машины совхозных бастыков. Солдаты тащили всевозможные предметы вещевого довольствия. Можно было увидеть казашку, одетую в телогрейку с протравленной извёсткой надписью на спине «Шестая рота». Советская оккупация коренным образом изменила быт кочевников. Перейти назад от солдатского бушлата к чапану и бешмету им будет непросто. Я так и не видел «апу» в халате. Даже на Украине не смогли сразу вернуться к вышиванкам.
На почве обмена доходило и до злоупотреблений. Вместо говяжьей тушёнки неискушённым кочевникам подсовывали аналогичные по весу и внешнему виду консервы «Щи-Борщи». Казахи оберегали незаконно добытое имущество от моих набегов, зарывая его, (и даже ружья), в песок, подальше от юрты. Основным платёжным средством у казахов была водка. Ценность последней особенно возросла в период антиалкогольной кампании, когда стали проводиться специальные рейды. Обычно водка хранилась в какой-нибудь мазанке на отшибе. Ящики прикрывала кошма, на которой возлежала какая-нибудь ветхая «апа»; никаких иных функций по хозяйству она уже выполнять не могла, ей не доверяли даже внуков нянчить. Процесс обмена протекал примерно следующим образом: «апа» лежит на спине, со сложенными на груди руками, почти холодная.
– Апа, арак бар?
– Десять рублей, тебе много?
«Апа» из-под себя достаёт бутылку и лежит дальше. Когда вместо денег стали всучивать облигации, деньги брал сопровождающий.
Советские органы на местах выполняли функцию колониальной администрации. Одни требовали справки, другие их выдавали. Все кочевники были прописаны в посёлке Кармакчи, по улицам Абая Кунанбаева, Момыш-Улы и Шевченко. Одна из них плавно перетекала в другую. Так как мазанки были построены в шахматном порядке, не зная казахского языка разобраться было невозможно. Впервые после покорителя Туркестана Перовского, я потребовал с местных документы, чем поверг всех в изумление. Казахов после войны никто толком не ущемлял. Я даже видел пастуха с партбилетом. Подобная свобода – положить на власть – в тридцатые годы была невозможна. Даже во времена Сталина паспортов у местных не было: куда казах убежит в пустыне? Совхоз в степи – не древне-египетский ном, не административно-хозяйственная единица, а место, куда он был прописан.
Свидетельства о рождении выдавались казашатам при поступлении в школы. Там бедных детей пробовали приучить сидеть за столом, они, конечно, разбегались обратно в кочевья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79