Водитель в кабине на табуретке подпрыгивает. Задача – направить ВАИшку в барханы и оторваться. Однажды я сам кинул гаечным ключом в строителя, попал в лобовое стекло. КРАЗ – в пасынок (бетонный столб, к которому крепится наземная часть конструкции. – Авт.), аж «обнял» его – всю «морду» смяло. Я, признаться, испугался. Думал убил. Куда там! Выскочил из кабины и сиганул в барханы, мы его так и не поймали. КРАЗ этот стоял на месте аварии года четыре.
Дело было в апреле, жарко, а лежать пришлось целый день, так как не знали когда именно проедет «Горби». Лежим, бдим, и тут на дорогу выходит «террорист» – казах в военной форме. Рубашка засалена, на пузе еле сходится, глаза навыкат, тащит за собой мешок с чем-то дребезжащим. Одна из машин сопровождения останавливается, выскакивают охранники – и за мешок. Неизвестный ещё пробовал отбиваться. Сволокли его в станцию. Мне, по рации:
– Бегом! Сюда! Немедленно!
Я – по-за насыпью. У охранников морды деревянные, глаза не мигают, начальник спрашивает:
– Кто (он -Ред.) такой?
– «Жан» – прапорщик зенитчиков, начальник столовой.
Тот пререкается, никак не въедет. Начальник меня спрашивает:
– Что он там делал?
Я – «Жану»:
– Что ты там делал?
– Тарельки собирал.
Вытрусили из мешка кучу грязной посуды, которую он собрал в автопарке и нёс к себе в столовую. Ясно, что не диверсант. «Особист» плачет – происшествие в его зоне ответственности, моя, до будки ВАИ, 10 метров как кончилась. Моих было 7 километров, следующих 7 – оперуполномоченного, а ему майора получать. Начальник охраны прапорщику:
– Через семь минут проедет Генеральный секретарь. Он обязательно остановился бы – на тебя, идиота, посмотреть.
Мне:
– Уберите этого дурака отсюда.
Я его так с мешком и сволок на гауптвахту.
Вследствие инцидента командир полка получил несоответствие. Зам по тылу, хитрый татарин, спрятался за стрельбищем – под горячую руку расправиться не смогли. Явился на службу только на следующий день. Инцидент всем перепортил службу, кроме самого «Жана». У него пятый разряд, котлы в столовой топятся скатами, белая поварская форма выглядит кирзовой. В супе плавает сажи на палец, в казарме жабы прыгают. Что с него взять?
Я имел честь лицезреть Михаила Сергеевича и Раису Максимовну, но к ручке допущен не был. Охрана не пустила. Для нас, туземцев, августейший визит имел сугубо утилитарное значение: потрогать машину, посмотреть крепление зеркала на «Чайке», изумиться тому, что охрана, выходя из машины, «дворники» не снимает. Полапать за зеркальные стекла – интересно, что не видно, кто внутри сидит. Может, и нас не видят. У меня, признаться, была тайная мечта: взять бы тот автомат в дипломате и пострелять сусликов за барханом. А что до самого Горбачёва, то скорее бы он, сука, отсюда убрался. Он для меня не был никаким авторитетом. Я сам себе был генеральный секретарь. Кроме того, меня ждали девки из военторга.
Кабацкие жёнки.
На позицию – девушка, а с позиции – мать.
На позицию – честная, а с позиции – блядь.
В армии не было женщин, только девушки (судя по оборотам речи). Из саратовского ПТУ завозили шестнадцати – семнадцатилетних девчонок-поваров и за неделю их растлевали. Хотя, что её ждало в Саратове? Постепенное опускание.
С разделением полов по социальному признаку я столкнулся ещё в училище. Танцевали в актовом зале, за время танца нужно было успеть соблазнить партнёршу. Парочки поочередно уединялись в антисанитарных условиях за кадкой с фикусом. Всего времени был час, а жаждущих человек пятнадцать, так что могли и морду набить. Групповой секс тогда ещё был не в моде.
Постепенно мы плюнули на сословные перегородки и обратились к пролетаркам. Благо те привозили с хуторов цимлянское вино, огромные хлеба и жареных кочетов. Некоторые опустились до того, что ходили к училищным поварихам, умудряясь прожить у них по четырнадцать дней, – все зимние каникулы – не выходя из комнаты. Еду им таскали с кухни. Поварихи практиковали даже групповой секс, но это не находило понимания. Курсовой офицер орал:
– Ходят в женские общежития, даже в рабочие!!! Как вы к этому относитесь?
– Нет, товарищ капитан, больше не буду.
– Я вам покажу военторговских блядей! Сошлю туда, где только они и будут.
Всех уличённых действительно сослали в самые дальние гарнизоны.
Чем хороши бабы из военторга, – к ним приносишь в общагу только своё бренное тело и минимум внимания. Продавщицы из военторга спали с офицерами бескорыстно. В армии майора любили за то, что он майор. Когда заваливал в общежитие, его неделю не могли оттуда выбить. Продавщицы имели один недостаток – беременели в секунду. Конкуренция самцов. В армии выращивалась порода советских людей, там шёл естественный отбор, как во времена Темучжина. Из ста призванных солдат, зачатых на гражданке, было сорок корявых, со следами вырождения. Побеждало народное, звериное начало: рядовое лицо кавказской национальности, все заросшее шерстью. Повариха, сидя на подоконнике, орала:
– Хочу чеченца!
Теперь они добивают Страну Советов.
Подполковник Власенков бывало кричит:
– Где эта блядь, Корицкая?
– Я здесь, Василий Иванович.
А «блядь Корицкая» – уважаемая женщина бальзаковского возраста, завпроизводством.
Партия обо всем подумала. На вещевом складе мы нашли пеленки и распашонки, оставшиеся с войны. Из армии, после победоносного завершения третьей мировой войны, должна была начаться новая поросль советских людей.
Как-то ночью я задержался на службе. В комендатуру прибежал испуганный лейтенант – начальник патруля.
– Там баба голая гуляет по плацу.
– Вязать пробовали?
– Она вся склизкая, не дается – царапается.
– А за волосы?
– Прическа короткая.
Мне стало интересно.
– Так возьмите одеяло, заверните в него и несите сюда.
Занесли, бросили в клетку, закрыли дверцу. Она – сразу к решётке, только что зубами за прутья не кусает. Включили воду, мои помощники стояли наготове со шлангом. Давление воды отбросило её к задней стенке. Та была выкрашена серебрянкой на солярке, чтобы мазалась. Когда человек испачкается такой краской, она не отмывается и чернеет. Ходит как негр. К утру нужно было бабу выпустить – ей на раздачу, людей кормить. Баба, как чёрт измазавшись в краске, вконец озверела.
– Не выйду!
Я – на солдат:
– Одевайте на неё шинель и выкиньте её отсюда!
На плацу уже шёл развод. Люди стали свидетелями невиданного зрелища. В кои-то веки в комендатуру не затаскивали, а пинками выбивали оттуда. Наконец выпинали. Баба ломится в дверь, плюется в глазок:
– Пустите, сволочи!
Наконец опомнилась, гордо вскинула голову и пошла по плацу. Через пятнадцать минут меня вызывает начальник политотдела.
– Что вы наделали?
– Срок задержания истёк. Два часа как неопознанной, для установления личности. Хотите, чтобы она меня к прокурору таскала?
– А одежда?
– Я ей предлагал х/б, солдата посылал в общежитие за вещами.
В общем, закосил под дурачка, выкрутился. В обед на раздаче она меня уже херами обкладывала. Я потом недели две боялся есть, думал она мне что-нибудь подсыплет.
Среди военторговских были и отпетые. На почве ревности одна повариха засадила разделочный нож прапорщику в печенку. Тот скончался по дороге в госпиталь. Её судили, но так как она оказалась беременная и в состоянии аффекта, то отделалась лёгким испугом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Дело было в апреле, жарко, а лежать пришлось целый день, так как не знали когда именно проедет «Горби». Лежим, бдим, и тут на дорогу выходит «террорист» – казах в военной форме. Рубашка засалена, на пузе еле сходится, глаза навыкат, тащит за собой мешок с чем-то дребезжащим. Одна из машин сопровождения останавливается, выскакивают охранники – и за мешок. Неизвестный ещё пробовал отбиваться. Сволокли его в станцию. Мне, по рации:
– Бегом! Сюда! Немедленно!
Я – по-за насыпью. У охранников морды деревянные, глаза не мигают, начальник спрашивает:
– Кто (он -Ред.) такой?
– «Жан» – прапорщик зенитчиков, начальник столовой.
Тот пререкается, никак не въедет. Начальник меня спрашивает:
– Что он там делал?
Я – «Жану»:
– Что ты там делал?
– Тарельки собирал.
Вытрусили из мешка кучу грязной посуды, которую он собрал в автопарке и нёс к себе в столовую. Ясно, что не диверсант. «Особист» плачет – происшествие в его зоне ответственности, моя, до будки ВАИ, 10 метров как кончилась. Моих было 7 километров, следующих 7 – оперуполномоченного, а ему майора получать. Начальник охраны прапорщику:
– Через семь минут проедет Генеральный секретарь. Он обязательно остановился бы – на тебя, идиота, посмотреть.
Мне:
– Уберите этого дурака отсюда.
Я его так с мешком и сволок на гауптвахту.
Вследствие инцидента командир полка получил несоответствие. Зам по тылу, хитрый татарин, спрятался за стрельбищем – под горячую руку расправиться не смогли. Явился на службу только на следующий день. Инцидент всем перепортил службу, кроме самого «Жана». У него пятый разряд, котлы в столовой топятся скатами, белая поварская форма выглядит кирзовой. В супе плавает сажи на палец, в казарме жабы прыгают. Что с него взять?
Я имел честь лицезреть Михаила Сергеевича и Раису Максимовну, но к ручке допущен не был. Охрана не пустила. Для нас, туземцев, августейший визит имел сугубо утилитарное значение: потрогать машину, посмотреть крепление зеркала на «Чайке», изумиться тому, что охрана, выходя из машины, «дворники» не снимает. Полапать за зеркальные стекла – интересно, что не видно, кто внутри сидит. Может, и нас не видят. У меня, признаться, была тайная мечта: взять бы тот автомат в дипломате и пострелять сусликов за барханом. А что до самого Горбачёва, то скорее бы он, сука, отсюда убрался. Он для меня не был никаким авторитетом. Я сам себе был генеральный секретарь. Кроме того, меня ждали девки из военторга.
Кабацкие жёнки.
На позицию – девушка, а с позиции – мать.
На позицию – честная, а с позиции – блядь.
В армии не было женщин, только девушки (судя по оборотам речи). Из саратовского ПТУ завозили шестнадцати – семнадцатилетних девчонок-поваров и за неделю их растлевали. Хотя, что её ждало в Саратове? Постепенное опускание.
С разделением полов по социальному признаку я столкнулся ещё в училище. Танцевали в актовом зале, за время танца нужно было успеть соблазнить партнёршу. Парочки поочередно уединялись в антисанитарных условиях за кадкой с фикусом. Всего времени был час, а жаждущих человек пятнадцать, так что могли и морду набить. Групповой секс тогда ещё был не в моде.
Постепенно мы плюнули на сословные перегородки и обратились к пролетаркам. Благо те привозили с хуторов цимлянское вино, огромные хлеба и жареных кочетов. Некоторые опустились до того, что ходили к училищным поварихам, умудряясь прожить у них по четырнадцать дней, – все зимние каникулы – не выходя из комнаты. Еду им таскали с кухни. Поварихи практиковали даже групповой секс, но это не находило понимания. Курсовой офицер орал:
– Ходят в женские общежития, даже в рабочие!!! Как вы к этому относитесь?
– Нет, товарищ капитан, больше не буду.
– Я вам покажу военторговских блядей! Сошлю туда, где только они и будут.
Всех уличённых действительно сослали в самые дальние гарнизоны.
Чем хороши бабы из военторга, – к ним приносишь в общагу только своё бренное тело и минимум внимания. Продавщицы из военторга спали с офицерами бескорыстно. В армии майора любили за то, что он майор. Когда заваливал в общежитие, его неделю не могли оттуда выбить. Продавщицы имели один недостаток – беременели в секунду. Конкуренция самцов. В армии выращивалась порода советских людей, там шёл естественный отбор, как во времена Темучжина. Из ста призванных солдат, зачатых на гражданке, было сорок корявых, со следами вырождения. Побеждало народное, звериное начало: рядовое лицо кавказской национальности, все заросшее шерстью. Повариха, сидя на подоконнике, орала:
– Хочу чеченца!
Теперь они добивают Страну Советов.
Подполковник Власенков бывало кричит:
– Где эта блядь, Корицкая?
– Я здесь, Василий Иванович.
А «блядь Корицкая» – уважаемая женщина бальзаковского возраста, завпроизводством.
Партия обо всем подумала. На вещевом складе мы нашли пеленки и распашонки, оставшиеся с войны. Из армии, после победоносного завершения третьей мировой войны, должна была начаться новая поросль советских людей.
Как-то ночью я задержался на службе. В комендатуру прибежал испуганный лейтенант – начальник патруля.
– Там баба голая гуляет по плацу.
– Вязать пробовали?
– Она вся склизкая, не дается – царапается.
– А за волосы?
– Прическа короткая.
Мне стало интересно.
– Так возьмите одеяло, заверните в него и несите сюда.
Занесли, бросили в клетку, закрыли дверцу. Она – сразу к решётке, только что зубами за прутья не кусает. Включили воду, мои помощники стояли наготове со шлангом. Давление воды отбросило её к задней стенке. Та была выкрашена серебрянкой на солярке, чтобы мазалась. Когда человек испачкается такой краской, она не отмывается и чернеет. Ходит как негр. К утру нужно было бабу выпустить – ей на раздачу, людей кормить. Баба, как чёрт измазавшись в краске, вконец озверела.
– Не выйду!
Я – на солдат:
– Одевайте на неё шинель и выкиньте её отсюда!
На плацу уже шёл развод. Люди стали свидетелями невиданного зрелища. В кои-то веки в комендатуру не затаскивали, а пинками выбивали оттуда. Наконец выпинали. Баба ломится в дверь, плюется в глазок:
– Пустите, сволочи!
Наконец опомнилась, гордо вскинула голову и пошла по плацу. Через пятнадцать минут меня вызывает начальник политотдела.
– Что вы наделали?
– Срок задержания истёк. Два часа как неопознанной, для установления личности. Хотите, чтобы она меня к прокурору таскала?
– А одежда?
– Я ей предлагал х/б, солдата посылал в общежитие за вещами.
В общем, закосил под дурачка, выкрутился. В обед на раздаче она меня уже херами обкладывала. Я потом недели две боялся есть, думал она мне что-нибудь подсыплет.
Среди военторговских были и отпетые. На почве ревности одна повариха засадила разделочный нож прапорщику в печенку. Тот скончался по дороге в госпиталь. Её судили, но так как она оказалась беременная и в состоянии аффекта, то отделалась лёгким испугом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79