— Ну, может быть, и так, — ответил он.
Я была в этом уверена. Я не была той жертвой, которую наметил Спарацино. Его целью была месть. Спарацино не мог докучать непосредственно главному прокурору. Он бы никогда не пробрался через охранников, адъютантов, секретарей. Поэтому Спарацино докучал мне и добился желаемого. Мысль о том, что меня использовали таким образом, только разозлила меня еще больше, и тут неожиданно я вспомнила Марка. Какова его роль во всем этом?
— Ты раздражена, и я не виню тебя, — сказал Итридж. — Тебе просто надо проглотить свою гордость, справиться с эмоциями, Кей. Мне нужна твоя помощь.
Я внимательно слушала.
— Я сильно подозреваю, что эта рукопись, которой все так интересуются, поможет нам вмешаться в игры Спарацино, прекратить его аттракционы. У тебя есть хоть какая-то возможность найти ее след?
Я почувствовала, что мое лицо начинает гореть.
— Она никогда не проходила через мой отдел, Том...
— Кей, — сказал он твердо, — я спрашиваю тебя не об этом. Много чего никогда не проходило через отдел медицинской экспертизы, но главный медицинский эксперт как-то умудрялся находить следы. Прописанное лекарство; жалоба на боль в груди, случайно подслушанная прежде, чем человек упал замертво; склонность к самоубийству, которую члены семьи «ненароком» разгласили. Ты не можешь никого принудить давать показания, у тебя нет такой власти, но ты можешь выяснить такие детали, которые никто никогда не расскажет полиции.
— Я не хочу быть обычным свидетелем, Том.
— Ты свидетель-эксперт. Конечно, ты не хочешь быть обычным свидетелем — это расточительство, — сказал он.
— А полицейские обычно допрашивают лучше, — добавила я. — Они не ожидают услышать от людей правду.
— А ты?
— Большинство врачей не предполагают, что пациент будет врать, они ожидают услышать от людей то, что они считают правдой...
— Кей, ты говоришь слишком общо, — сказал он.
— Я не хочу оказаться в ситуации...
— Кей, закон говорит, что медицинский эксперт должен проводить расследование причины и способа смерти и излагать обнаруженное в письменном виде. Это очень широко. Это дает тебе полное право на расследование. Единственное, что ты на самом деле не можешь делать, это арестовать кого-нибудь. Тебе это известно. Полиция никогда не найдет эту рукопись. Ты — единственный человек, кому это под силу. — Итридж невозмутимо посмотрел на меня. — Это нужно скорее для тебя, чем для них, для твоего доброго имени.
Я ничего не могла поделать. Итридж объявил войну Спарацино, и я была поставлена под ружье.
— Найди эту рукопись, Кей. — Главный прокурор взглянул на часы. — Я тебя знаю — ты приложишь к этому делу свои мозги и найдешь ее или, по крайней мере, выяснишь, что с ней случилось. Три человека умерли. Один из них — лауреат Пулитцеровской премии, автор моей любимой книги. Мы должны докопаться до дна. Кроме того, все, что ты выяснишь относительно Спарацино, сообщай мне. Ты попробуешь, не так ли?
— Да, сэр, — ответила я, — конечно, я попробую.
* * *
Я начала с того, что принялась изводить экспертов.
Исследование документов — одна из немногих экспертиз, позволяющая получить ответ буквально на ваших глазах. Она так же конкретна, как бумага, и столь же реальна, как чернила. В среду вечером начальник отдела Уилл, Марино и я уже несколько часов занимались этой проблемой.
Я сама не знала, что я ищу. Если бы мы сразу же определили, что в камине мисс Харпер сожгла пропавшую рукопись Берил, это было бы, пожалуй, слишком просто. Тогда мы могли бы заключить, что Берил отослала ее на хранение своей подруге. Мы могли бы предположить, что книга содержала некие пикантные подробности, которыми мисс Харпер решила не делиться с миром. И самый важный вывод, который мы могли бы сделать, — рукопись не была похищена с места преступления.
Но количество и тип бумаги, которую мы исследовали, не соответствовали такому предположению. Не сгоревших фрагментов было довольно мало, все они размером не превышали десятицентовую монету и не стоили того, чтобы класть их под инфракрасный объектив видеокомпаратора. Никакие технические средства или химические тесты не помогли бы нам в исследовании оставшихся тонких белых завитков пепла. Они были такие хрупкие, что мы не только не рискнули достать их из мелкой картонной коробки, в которую их собрал Марино, но даже закрыли дверь и вентиляционные отверстия в лаборатории, чтобы исключить, насколько возможно, движение воздуха.
Вся наша деятельность сводилась к кропотливому перебору с помощью пинцета невесомых кусочков пепла в попытках составить слово. Таким образом мы выяснили, что мисс Харпер сожгла листы двадцатифунтовой хлопковой бумаги, на которых были отпечатаны буквы через карбоновую ленту. Мы были уверены в этом по нескольким причинам. Бумага, сделанная из древесной массы, при сжигании становится черной, тогда как бумага из хлопка невероятно чистая, ее пепел представляет собой легкие белые клочки, как те, что находились в камине мисс Харпер. Несколько не сгоревших кусочков, которые мы разглядывали, соответствовали двадцатифунтовому артикулу. Карбон вообще не сгорает. Тепло только сжимает отпечатанные буквы так, что они становятся похожи на мелкий шрифт. Некоторые слова были представлены целиком, контрастно выделяясь на тончайшем белом пепле. Другие были безнадежно раздроблены и покрыты пятнами, как закопченные крошечные билетики судьбы из китайского печенья.
— ПРИБЫ, — прочитал Уилл по буквам. Его воспаленные глаза за стеклами немодных очков в черной оправе выглядели утомленными, и ему требовались некоторые усилия, чтобы сохранить терпение.
Я добавила этот фрагмент слова к тем, что уже заполняли полстраницы моего блокнота.
— Прибыл, прибывающий, прибываю, — со вздохом добавил он. — Не могу представить, что это еще может быть.
— Прибытие, прибыль, — подумала я вслух, мечтая о пузырьке «Адвила», оставшегося внизу в моей сумочке, и проклиная непрекращающуюся головную боль от чрезмерного напряжения глаз.
— О Боже! Слова, слова, слова, — пожаловался Марино. — За всю свою чертову жизнь не видел такого количества слов, а половины из них и не слышал, о чем совершенно не жалею.
Он откинулся на вращающемся стуле, положив ноги на стол и продолжая изучать расшифровку ленты печатной машинки Кери Харпера, которую удалось сделать Уиллу. Лента была не карбоновой, а это означало, что страницы, сожженные мисс Харпер, отпечатаны не на машинке ее брата. Писатель, похоже, работал урывками, пытаясь предпринять очередную попытку. Большая часть того, что просматривал Марино, не имела никакого смысла, и когда я, в свою очередь, читала это, у меня возникал вопрос, не со дна ли бутылки черпал Харпер свое вдохновение?
— Меня удивит, если такое дерьмо удастся продать, — сказал Марино.
Уилл выудил очередной фрагмент предложения из ужасно закопченной путаницы, и я, наклонилась, чтобы поближе его рассмотреть.
— Знаешь, — продолжал Марино, — после смерти знаменитого писателя они всегда выпускают подобную чепуху. Хотя не сомневаюсь, что большую часть этого дерьма бедный парень никогда бы не захотел опубликовать.
— Да. И название может быть что-то вроде «Записки на салфетках с литературного банкета».
— Что?
— Не обращай внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82