Но все к лицу, что правда, то правда. Вы же знаете, какая Дольфинка хорошенькая, чертовка! Мамаша тоже, чтоб в грязь лицом не ударить, вся в черном атласе, воротничок белый... Я, значит, к пану поворачиваюсь — куда он, мол, там подевался?.. А он, Боже милостивый, с ноги на ногу переминается, букетом лицо прикрывает! Дай, думаю, руку ему от лица отведу, но тут Дольфи сама к нему — прыг! — и заставила его руку опустить. Поглядела на него, горько так вздохнула, отступила назад и шепчет ему: «Это не вы!..» Поняли, сударыня? На «вы» к нему, хотя, сколько себя помню, они всегда на «ты» были... Мать как гаркнет на нее: «Дольфи!» Ну, и я тоже влезла. «Дольфинка,— говорю,— ведь он теперь во сто раз краше, а что на себя не похож — так это ж свыкнется, не беда!» Но она как баран уперлась, бельмы свои выпучила и ни в какую, а стоит Рудольфу шаг сделать — пятится от него, как от привидения какого... Да-а, думаю, смотреть-то ты на него смотришь, только взгляд у тебя не тот, не любящий. Ну и парочка! Со стороны глянуть — смех один, а меня мороз по коже подирает... Бедный наш пан то на меня, то на нее глядит, ждет, что надумаем, и уж так мне его жалко стало!.. Но и ему, видать, надоела эта комедия, сколько ж можно; он возьми да и скажи: «Т-ты знаешь, зачем я пришел, и потому я спрашиваю те... вас, барышня Малиржова, желаете ли вы стать моей женой согласно последней воле моего умершего отца?» С минуту такая тишина стояла, что слышно было, как мухи кашляют. Наконец Дольфи пропищала: «Да!» Бедный пан Рудольф, ясное дело, набрался смелости и хотел было ее обнять, но будь у него даже вместо букета топор, и то, думаю, кончилось бы все куда лучше... Заорала она как резаная, в дальний угол забилась: «Нет, только не целоваться, я не могу!» Рудольф стоит как вкопанный, а старуха давай дочь уламывать: «Ну, чего упрямишься, Дольфи? Можно подумать, ты с ним не целовалась! Стоит ли перед свадьбой такую недотрогу из себя корчить?» Все ждут, что Дольфи скажет. Бубнила, бубнила она что-то себе под нос, а потом уж сказала так сказала: «Раз этого не миновать — выйду я за него, но целоваться с ним вы меня ни за что не заставите!» И в слезы — ровно дитя малое. Ну, думаю, люди добрые, хороша же у них будет брачная ночка!.. Мамаша аж руки заломила, только что не вывернула: «Дольфи, Дольфи, опомнись!..» Чует, что-то еще у дочки на уме крутится. Насели мы на нее — тут же все и выложила: «Никто не заставит меня чужую кожу целовать, которую от какой-то девки взяли, да притом с того самого места!» — «С какого это того самого?» — подивилась старуха. «А вот с такого,— говорит,— спроси свою пани Резу, она тебе объяснит, как мне давеча!» Я ведь ей и правда все выболтала сдуру, ох и сдуру!..
— Как, пани Реза?! — прервала ее хозяйка.— Неужто кожу для его лица взяли е.?
— Ну так а я о чем? — подтвердила Реза догадку своей хозяйки, которая хохотала так, что чуть было не выпала из кресла, и все никак не могла успокоиться.
Реза отнюдь не разделяла ее веселья, горя, кроме того, нетерпением продолжить свой рассказ.
— Вольно ж вам смеяться, сударыня, но Люцка, бесстыдница наша, десять тысяч крон получила, а денежки-то эти — мои! Я их сорок лет копила, ну, и одолжила вчера Рудольфу. У меня на них вексель есть и облигации, что после смерти его матери остались... Вроде бы чего бояться, но, знаете, в жизни всякое бывает...
— Пани Реза,— голос хозяйки потеплел,— если до свадьбы дело так и не дойдет — один день остался, и бес их знает, что может случиться, да? — так вот, если свадьба расстроится, вот вам моя рука: эти десять тысяч я лично верну вам в тот самый день, когда мы будем расплачиваться с Рудольфом... Ну так, что там было дальше у Малиржовых? Не томите...
Кухарка, пожав протянутую руку — к слову сказать, особых иллюзий насчет хозяйских посулов она не строила,— продолжила:
— Ух, и разозлилась я, когда такое от Дольфи услышала. «Барышня,— говорю,— все только от вас зависело, вы могли бы целовать кожу с собственной задницы!» Я» правда, покрепче выразилась... «И вообще,— говорю,— вам с матерью надо было все заранее обговорить, чтобы не мучить и без того несчастного человека и не разыгрывать тут комедий. От вас, Дольфи, я этого никак не ожидала!» Рудольф совсем пришибленный стоит. Потом зырк-зырк! — на меня да на мамашу Дольфину. «Пани Малиржова,— а ведь раньше тетушкой величал! — пани Малиржова, раз такое дело, свадьбы не будет, и ничего у нас с Адольфиной не получится!» А в руке букет. И все ждут — куда он букет этот денет? Я, грешным делом, думала, швырнет его бывшей невесте в лицо, ан нет — в ящик у печки выкинул. Не успела я обернуться — Рудольфа уж и след простыл! А девчонка-то все бежала за ним в слезах до самых до ворот и кричала: «Рудольф, Рудольф!..»
В самый напряженный момент Резиного повествования в кухне громко хлопнула дверь.
Хозяйка, выслушав такие сча'стливые для себя новости и облегченно вздохнув, обернулась:
— Кажется, на кухне кто-то есть!
— Видать, дворничиха. Откуда там чужим взяться? В кухне кто-то намеренно кашлянул.
— Говорю ведь, она!
Дворничиха закашляла настойчивее, и, поскольку этот нарочитый кашель явно преследовал определенную цель, Реза кинулась в кухню.
— Ну что вам невтерпеж?
— Пани Реза, скорее, Люцка уже с полчаса у хозяина в комнате! Поначалу уж так они кричали! А теперь утихло все, я прямо не знаю, что и делать!..
— Как же вы сразу не дали знать, что они там кричат, сокровище вы мое?!
— Только они заперлись, я и прибежала,— оправдывалась дворничиха.
Но махнувшая рукой Реза уже ковыляла наверх так быстро, как только могла, ибо лестница значила для нее то же самое, что Альпы для Ганнибала...
Люцка и вправду была у Рудольфа, но уж, конечно, меньше получаса.
...Осторожно неся в сумочке пробкой наружу пузырек с вонючей жидкостью, она шла к Рудольфу с намерением, которое все больше укреплялось в ней. Если бы только люди, у которых она спрашивала дорогу, могли читать ее мысли...
С каждым шагом дышать становилось все труднее, и чем ближе подходила она к Смихову, тем громче колотилось ее сердце, тем сильнее сжимали его тиски... Невыносимо! Но она должна сделать это. Ах, если бы все в жизни было так ясно и просто, как ее решение... Конечно, Рудольфа ей было жаль, и чем ближе подходила она к дому, тем искреннее сокрушалась. Но и тем быстрее росла в ней уверенность, что правда на ее стороне, что придавало ей решимости. Она очертя голову неслась вперед, даже в боку закололо. С утра ни крошки в рот не брала, и до самой смерти уже не возьмет... Смерть — единственное, что ей осталось!..
Она совершит задуманное, хотя любит Рудольфа больше всего на свете... Еще как любит! Только теперь Люцина поняла, что полюбила его с той минуты, когда впервые подкараулила у дверей чердачной каморки, и сколько потом пролила она горьких слез — слез настоящей, неразделенной любви, всем сердцем страдая оттого, что он такой страшный, несчастный и одинокий. Потому, не задумываясь, отважилась она на помощь. И вот теперь, когда счастье Рудольфа было так близко, Дольфи разбивает его... Ну же, невеста, раз уж так суждено, получай того урода, каким он был раньше!
Что ему стоило сказать Люцке сегодня утром хоть одно нежное словечко! Она бы не подкачала, молча бы приняла... Так нет же, в спину его толкали, чтобы он соизволил ее поблагодарить, руку ей подал! Да Люцке от него, кроме поцелуя в знак благодарности, ничего и не надо было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54