Хотя все в руках у Дольфинки. Ежели выйдет она за Рудольфа, оба, считай, в выигрыше. Она пока ничего не решила, видно, ждет, попросит ли он ее руки; но, по-моему, коль девка в обморок падает, завидев своего жениха, а потом еще две недели с постели не встает, много ума не надо, чтобы понять, чем дело кончится. А Рудольфу тогда останется пустить себе пулю в лоб. Только одно может его спасти: если Дольфи решится сто граммов тела своего пожертвовать, чтобы он на человека стал похож...
— Сто граммов те...ла??? — поперхнулась Люцка.
Видимо, у Резы не было сил продолжать этот жутковатый рассказ стоя, она тяжело опустилась на лавку и, положив руку на стол, несколько раз сжала пальцы в кулак.
— Да-да, ровно сто граммов, дорогая Люция! Рот закрой, ворона влетит...
6Й0
— И... и что же она? — от ужаса у Люцки зуб на зуб не попадал.
— Хе, что она... Она, понятное дело, соглашается, но как дело доходит до операции, никак не решится. Эх, мне бы ее годы! Вот и приходится докторам обращаться к другим людям с просьбой пожертвовать эти самые сто граммов. Сперва пять тысяч крон сулили, теперь уже десять, но пока что-то не нашлось охотников. Кровь — ту покупают и продают, а вот тела кусочек... Да и не всякий человек для этого дела подходит. Лучше всего, говорят, девка молодая — кожа должна быть гладкая, для лица ведь, Люценька, не для чего-нибудь... По правде говоря, у Дольфи такой кусочек и взять-то неоткуда, не то что у тебя, негодница! — рассмеялась кухарка и дважды отвесила Люцине по самому мягкому месту — с одной и с другой стороны.
— Мамочки родные! — вскрикнула Люцка, обеими руками схватилась за ягодицы и, брякнувшись на стул, стала егозить по нему, стараясь приглушить жгучую боль.
Еще бы, рука у пани Резы оказалась тяжелой! Наконец она поднялась, все еще потирая зад и для вящей уверенности поглядывая на него через плечо. Реза вдруг тихо проворчала:
— Держи только, ради бога, язык за зубами! — Она сознательно понизила голос, ибо на кухню вошла хозяйка, пани Могизлова.
Благодаря мягким туфлям на толстой войлочной подошве, похожим на котурны, Могизлова передвигалась по дому бесшумно и везде, в том числе и на кухне, требовала тишины, как в костеле во время причастия. Она слыла самой нервной булочницей во всей Праге, и, как говаривала Реза, чихни муха на потолке — хозяйку даже это вывело бы из себя.
С тоской глядя припухшими глазами на кухарку, булочница уныло спросила:
— Ну, что у вас тут опять?
— Нет, ничего, сударыня,— кротко и как можно вежливее ответила Реза.— Учу вот Люцку, чтоб зря не болтала, о людях попусту не судила не рядила... Ишь, много вас тут таких — из грязи в князи!
«В иных домах, бывает, слуги потихонечку воруют у хозяев — это вроде как платные грабители... А наша Реза — платная губительница, мне на погибель!» —
жаловалась ророй хозяйка за спиной кухарки, не отваживаясь открыто отвечать на ее колкости. Еще бы, Реза за словом в карман не лезла, на слово отвечала двумя и многое себе языком позволяла. Обе хорошо знали почему: Реза была беззаветно предана хозяевам, в особенности бедняге Рудольфу. Бывают же такие слуги, верные как собаки!
Но если что было не по ней — поистине лай поднимался в доме!
В такие-то минуты и могли посторонние люди невзначай узнать кое-какие подробности из жизни пани Могизловой, которые та за семью печатями ото всех держала: кухарка была живой историей дома и в стычках с хозяйкой не раз и не два одним залпом выкладывала все, что знала.
Однажды она запросто обратилась к молодой вдове «Милая Юлька!», как обращалась к ней еще при жизни первой жены покойного Могизла, когда эта самая Юлька безропотно посыпала испеченные для господ калачи и пышки сахарной пудрой и еще не превратилась из обыкновенной служанки в хозяйку дома. При этом оказалось, что у страдавшей одышкой Резы — кто бы мог подумать! — дивное меццо-сопрано, которое прекрасно слышно не только в нижнем, но и на всех четырех этажах старинной пекарни «Могизл и сын»!
В другой раз она столь же фамильярно напомнила хозяйке кое-что из ее любовных похождений со старым Могизлом еще при его жене, коснувшись таких подробностей, которые нынешняя владелица пекарни по праву считала самыми что ни на есть интимными.
Сперва кухарка позволила себе лишь намекнуть, весьма недвусмысленно, что ей многое известно. На кухне они были одни, но Реза, зная, что в этом доме и у стен есть уши, была беспощадна.
«Пани Реза, пани Реза, прошу вас, не надо!» — ломая руки, умоляла ее хозяйка, но кухарка, в отместку за умершую первую жену Могизла, непреклонно довершила свою месть.
Поскольку хозяйке не удалось заткнуть Резе рот, она кинулась закрывать хотя бы окна, но тем громче разразилась воспоминаниями Реза, подойдя наконец к самому пикантному моменту и стараясь весь свет оповестить о том, что ни в одной семье еще не бывало, чтобы женщина на шестой неделе после родов и всего через неделю после смерти первой жены будущего супруга объявила о помолвке...
Ей-богу, она добилась бы своего, если бы хозяйка не набросилась на нее и не оттащила, как припортовой буксир трансатлантическое судно, к себе в комнату, где заперлась с ней на ключ.
Силы теперь были равные. Реза, раскрыв от неожиданности рот, прислонилась к двери спиной, ожидая, что последует дальше.
Рассохшийся паркет трещал под ногами хозяйки, стекло и фарфор зазвенели, когда она приблизилась к горке. Могизлова сунула руку в давно неиспользуемую по прямому назначению супницу и вытащила из нее огромных размеров «браслетку», которую Реза, не успев даже глазом моргнуть, тотчас ощутила на запястье. Ни в одном американском детективе не надевают наручников быстрее.
Был это тяжелый, старинной работы браслет, одной своей формой способный поразить воображение простого человека; его разъемная дужка, увитая коралловыми змейками, сходилась на запястье двумя золотыми узорными бляшками. Редкая вещица, об истинной цене которой ни одна, ни другая не имели никакого понятия.
Кухарке браслет показался и вовсе бесценным, поскольку принадлежал прежней хозяйке.
Неожиданный щедрый дар буквально ошеломил Резу, и на глазах ее выступили слезы. Она и представить не могла, что придется когда-нибудь целовать руку этой пройдохе Юльке — и вот, поди ж ты...
Всхлипывая и едва сдерживая слезы, она вернулась на кухню, где вволю наплакалась от нахлынувших воспоминаний о своей первой, горячо любимой хозяйке, а еще более — от злости на самое себя...
С той поры, как старый Могизл привез вторую жену со щитровицкои мельницы (где она дожидалась смерти старой Могизловой и венчания со вдовцом в деревенском костеле), Реза постоянно была готова свести с ней счеты, и теперь, когда Могизл уснул навеки и можно было никого не бояться, кухарка требовала от нее «выплаты по старым векселям». К примеру, не уставала приставать с вопросом, почему Карличек считается десятимесячным младенцем, хотя рот у него давным-давно полон зубов.
Правда, та первая стычка оказалась в своем роде единственной, хотя впоследствии пани Резе довольно часто случалось выходить за рамки дозволенного и напоминать, как сегодня, пани Могизловой о ее отнюдь не княжеском происхождении. И все прекрасно понимали, что для нее, для Резы, все равны, что ни перед кем в долгу она не останется и потому лучше с ней вообще не связываться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54