Потрясенная, не похожая на себя прежнюю, она говорила не иначе как шепотом.
В остальном Юленька принимала перемены в своей жизни и мое гостеприимство как нечто должное, не задаваясь вопросами, как, что и почему. Я совершенно уверен, что до самой своей смерти она не испытывала ни малейшего побуждения выказывать мне благодарность хотя бы за то, что я, к примеру, одевал и обувал ее как даму, да и мне в голову не приходило требовать от нее проявления подобных чувств, поскольку я производил эксперимент, по крайней мере сначала, и преследовал четко поставленную цель. Юленька была для меня объектом научного исследования, на которое, ради достижения результата, средств не жалеют.
За ней ухаживали не меньше, чем за китайской розой в моем саду, и она была столь же прекрасна, но в отличие от цветка сознавала свою красоту...
Она не задумывалась над тем, что в жизни ее не только произошли явные перемены, но и образовалась глубокая пропасть между настоящим и прошлым, которое Юленька, казалось, смертельно ненавидела, как и свою тетку. Впрочем, ей удавалось избегать какого-либо общения и встреч с тетушкой, хотя такая возможность представлялась. Раз в неделю та приходила в клинику стирать больничное белье — я позаботился об этом, чтобы побольше узнать о прошлом Юленьки.
Конкретные вопросы, а тем более допросы эксперимент исключал, ибо при этом экспериментатор, как правило, сталкивается с заведомой ложью.
Невозможна была и очная ставка: когда однажды старуха-мегера сама явилась спросить «милостивого пана, не шалит ли Юлька», племянница, бросив уборку кабинета и приемной (это входило в круг ее основных обязанностей), убежала в сад (она следила и за садом) и вернулась лишь через час с заплаканными глазами.
На все мои настоятельные вопросы, отчего она так ведет себя, Юленька только фыркала и строила плаксивые гримасы — не знаю, как еще описать подвижную мимику ее лица.
Для меня же в той стадии эксперимента не было ничего важнее анамнеза, то есть сведений об условиях жизни пациентки, резвившейся и хлопотавшей возле меня, как это бывает с пациентами, уже не нуждающимися в лечении, но находящимися в клинике на реабилитации и как объекты дальнейшего наблюдения.
Что же касается девиц такого сорта (относительно ее «сорта» я вскоре убедился в обратном), то статистика свидетельствует: задолго до того, как они полностью посвящают себя известному ремеслу (а я встретился с Юлькой именно в такой момент), они привержены ему, говоря по-научному, спорадически, то есть от случая к случаю.
Но даже самый невинный намек на возлюбленного, на какую-либо прошлую интимную связь оскорблял Юленьку, вызывая у нее настоящий пароксизм стыдливости. Можно подумать, это я вытащил на свет божий афоризм о двенадцати женщинах на десять мужчин, две из которых общедоступны.
В эти минуты она умолкала, лицо ее, столь смуглое, что она походила на гавайку, заливал румянец, который спускался по шее на грудь и, видимо, ниже, чем позволял видеть вырез платья — может быть, она краснела вся, с головы до пят.
— Так как же, Юленька? — повторял я свой вопрос.— Ведь в этом еще нет ничего дурного.
Тогда она, наоборот, бледнела, смуглость кожи становилась более явной. Вскинув голову, она рассерженно трясла ею, шепча:
— Никак!
Нет, она упорно молчала, лишь мышцы лица подрагивали от сильных внутренних переживании.
О том, насколько она была стыдлива, я еще расскажу вам, и вы будете потрясены.
Но тогда, с высоты своих научных познаний, я думал: «лжешь, милая девочка!» и упорно сомневался в ее физическом целомудрии.
Я считал, что девушка столь броской, соблазнительной наружности не могла остаться незамеченной, нетронутой в среде, где ее не только не берегли, но и всячески толкали к распутству.
Надо сказать, что и в новом окружении она производила очевидный, настоящий, вульгарно выражаясь, фурор.
Я нарочно водил ее по заведениям, где было полным-полно молодых мужчин, и следил за ее реакцией. Именно потому, дорогой мой, вам порой дьявольски везло в игре. Ведь вы частенько выигрывали даже с никудышными картами, пока я не спускал с нее глаз.
Я отлично знал, что происходит за моей спиной: взоры всех посетителей кафе были устремлены на Юленьку.
Когда она появлялась и подсаживалась к нам, самая оживленная беседа замирала. Юленьку попирали взглядами, полными греховного желания и одновременно трепета, без коего ни один из парней и взглянуть на нее не смел.
Знаменательно, что откровенно наглые взгляды были редкостью.
Но нечто вроде трепетного страха выражало и лицо несчастной Юленьки. Обычно сперва она сидела с опущенной головой, и ресницы прикрытых век почти касались щек, потом веки, словно нехотя, приподымались, и она — невольно или сознательно — кокетливым кивком начинала отвечать на знаки всеобщего внимания.
Как я уже отметил, в кивке ее, в нахмуренных бровках был неподдельный испуг и даже упрек зевакам,— но тем не менее!
В такие моменты ее тоскливый взгляд частенько встречался с моим, и что же? Она неизменно чувствовала себя застигнутой врасплох, словно на месте преступления.
Оттого и следовали ее вечные просьбы:
— Ну пойдемте же домой!
Как-то при этом Юленька, набравшись смелости, положила свою руку на мою.
Тогда-то я и запретил ей приходить за мной в кафе, но она не послушалась и, как вы знаете, по-прежнему каждый вечер появлялась там. В остальном мое слово было для нее заповедью божьей.
К тому времени столь же хитроумное, сколь и безуспешное расследование Юленькиного прошлого потеряло всякий смысл.
Все выяснилось само собой.
Впрочем... об этой деликатной главе моей исповеди вы узнаете чуть позже. И тогда поймете, что экспериментальная психология для врача может иметь последствия не менее опасные, чем лечение рентгеном.
Сказав, что Юленька нуждалась в моих указаниях, я был не совсем точен, честнее было бы сказать, что она не всегда следовала им — так же как и заповедям божьим...
Дабы поточнее определить ее отношение ко мне, следует снова обратиться к царству Флоры, царству цветов, в котором встречается известное, но мало изученное явление — гелиотропизм, то есть способность цветов принимать определенное положение под воздействием солнечного света. Самое активное в этом отношении растение, цветок которого следует за светилом круглые сутки, даже когда оно за тучей, получило от солнца свое название.
Ну, а Юленька превзошла даже подсолнух,— она неотступно следовала за мною по пятам.
И совсем перестала повиноваться.
Я мог десятки раз твердить ей, что уборка моего кабинета и приемной должна производиться исключительно в мое отсутствие.
Раздосадованная, она выслушивала меня, но на следующий день снова вкрадывалась ко мне, как мышка,— легонький нажим на дверную ручку я слышал прежде замочного щелчка — и принималась вытирать пыль, с предельной осторожностью перекладывая с места на место книги и прочие предметы.
Если я прогонял ее, через полчаса она снова, уже босиком, неслышно проскальзывала в мой кабинет, специально оставив дверь приотворенной.
Я уже упомянул, что, несмотря на врожденную утонченность натуры, духовно она была совершенно неразвита, интеллект ее был инфантилен, однако именно девушки такого склада бывают наиболее эротичными и легко становятся жертвами первого встречного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54