..— завела Марта, на этот раз опустившись на колени возле койки и резко притиснув Люцкину руку к четкам.
Люцина повторила за ней эту, потом еще две других молитвы, снова сладко зевнула и, прежде чем монашка закончила первый десяток, заснула как убитая.
Достопочтенная сестра тихонько молилась возле нее до удара монастырского колокола, оповещавшего об
обеде. Взяв деревянный поднос, на котором Люцка подписала роковой документ, она вышла из палаты.
А Люцина, выждав некоторое время, подняла голову и прислушалась.
В коридоре ни звука...
Тогда, дважды или трижды бестолково дернувшись туда-сюда, точно кролик перед тем, как вылезти из норки, она соскочила с постели и стала лихорадочно собираться. Достав из тумбочки чулки, поспешно натянула их; вынула туфли на высоких каблуках и так же быстро обулась; вытащив из шкафа вязаную кофту, надела ее и тут же сбросила, чтобы снять с себя казенную рубашку, ибо идти в ней Люцка не хотела, дабы не обвинили в воровстве. Правда, собственная, уже довольно ветхая, оставалась в клинике.
Ничем больше не смущаясь, она надела обе юбки, кофту и, схватив потертую сумочку, бросилась прочь.
Уже в дверях Люцка вдруг, слава богу, вспомнила, что чуть было не забыла самое главное, о чем только и думала, когда притворялась спящей.
Ей пришлось вернуться, подойти к шкафу возле окна, где среди разных склянок, стоявших на мраморной полке, она выбрала одну побольше с плотной стеклянной крышкой, сунула ее в сумочку и, как мышка, выскользнула в коридор.
Поскольку ее палата находилась на первом этаже, а весь обслуживающий персонал обедал в кухне, да и входная дверь была широко распахнута навстречу чудесному апрельскому дню, Люцине удалось незаметно прошмыгнуть на улицу, где за углом она вскочила в трамвай.
Около часу дня она была уже в Страшницах. Сделав по поселку сотню шагов, Люцка оказалась перед домом, построенным зятем пани Резы специально для производства уксуса.
В доме была только хозяйка, так как сам он отправился развозить товар. Хозяйство у него было довольно большое — доставляя клиентам готовую, разлитую по бутылкам продукцию, он даже запрягал двух собак, и чем больше продавал, тем больше уксуса мог потом изготовить.
— Пустяки, все уже позади, пани Горнова! — успокаивала хозяйку Люцка, свалившаяся как снег на голову.— Вот двадцать крон, принесите мне из деревни что-нибудь поесть!
— Так как... здоровье? Все в порядке? — спросила наконец пани Горнова.
— Да вроде бы...— ответила Люцка, вытащив в доказательство из-за пазухи набитый деньгами мешочек и помахав им у хозяйки перед носом.— Но об этом потом. А сейчас я просто умираю с голоду!
В третий раз пани Горнову не нужно было уговаривать.
Люцка вышла следом. Сердце у нее ёкнуло от радости: в дверях погреба торчал ключ! Хозяйка и полдороги до деревни не успела пройти, как Люцка, отворив дверь, уже спускалась в подпол.
Сундучок ее был на месте, но нижней рубашки — единственной вещи, которая в нем хранилась,— не оказалось. Видно, пани Горнова одолжила ее кому-нибудь, раз Люцка не появлялась целый месяц, и два, и три... Ну нет так нет!
В конце концов, это было не главное, за чем пришла сюда Люцка.
Нужная ей вещь стояла рядом на широком чурбаке. Была это огромная, вмещавшая несколько литров керамическая бутыль, плотно оплетенная, словно вставленная в корзину с двумя ручками. В ней хранилась уксусная кислота, которая и распространяла по всему дому резкий, кислый запах.
Когда Люцка впервые спустилась в подвал, пани Горнова предупредила ее, что с сосудом надо обращаться крайне осмотрительно, а хозяин даже показал многочисленные язвы на руках — следы ожогов. Поэтому они строго-настрого запретили ей прикасаться к бутыли, если — не дай бог! — она окажется в подвале.
А Люцка и не вспоминала о ней до сегодняшнего утра.
Подойдя к бутыли, она с осторожностью отвинтила керамическую крышку — из горлышка со свистом вырвались пары так называемого «ледяного» уксуса,— и ей стало не по себе. Она собралась с силами, взяла плетенку за одну ручку и, наклонив бутыль, отлила в пузырек немного зловонной, едкой жидкости. Тщательно закупорив, спрятала его в сумочку. Больше ей здесь делать было нечего.
Раскашлявшись, она выбежала на воздух и со всех ног бросилась прочь, поскольку с этой минуты не без основания считала себя преступницей!
Деревню она намеренно обогнула стороной, ближе к Бржевнову, чтобы не попасться на глаза пани Горновой. А оттуда уже все дороги вели вниз, к Праге, но Люцка пошла наугад по первой, к несчастью, самой длинной из них, и в Смихове оказалась только к вечеру.
К тому времени молодой Могизл уже успел посвататься к Дольфи, получить отказ и теперь, запершись в своей комнате, размышлял о своей горькой судьбе.
Несмотря на то что он отправился к нареченной в полной уверенности, которую вселила в него Реза, будто Дольфи сгорает от нетерпения и дождаться его не может, а значит — с определенными надеждами, что его новое лицо произведет впечатление, и несмотря на то что именно за ним было последнее слово, он сам сорвал предстоящую свадьбу, сбежав от невесты и нарушив главное условие отцовского завещания, а следовательно, лишился большей части наследства.
Пока он сидел у себя взаперти, пани Реза, без которой Рудольф отказался идти к невесте, подробно рассказывала хозяйке обо всем, что стряслось, прежде в общих чертах, потом обстоятельно:
— Приехали мы, значит, на Шванценбергскую. Пан Рудольф расплатился с извозчиком и к пану Дрозду за цветами пошел, да накупил столько роз, что, ей-богу, в этот таз не уместятся! Что ж, думаю, так и положено, раз парень девку обхаживает... До Дольфиного дома пешком шли, но перед самой лавкой Рудольф говорит: «Нам лучше через другой вход, пани Реза, а то здесь мастерская, работниц много». Я ему — дело, мол, ваше... А, с другой стороны, он вроде и прав: их там теперь четверо вяжут на машинах, но, как ни приду,— ни старые, ни молодые от стульев зады свои оторвать не могут, чтоб ключ в дверях повернуть!.. В лавке, к счастью, никого — хозяева, мол, важных гостей ждут! Ага, думаю, в самый раз поспели, и прямехонько в дальний конец дома — в покои ихние. Но хозяин наш перед самой дверью опять канитель развел. Я ему говорю: «Пан Рудольф, неужто со страху камень на сердце налег?» В дверь-то он постучал, а сам за мою спину — нырк! — и вперед себя толкает... Вот, стало быть, зачем с собою брал! В двери — окошко, занавеска висит батистовая, застиранная такая, но мы все ж разглядели, как Дольфи из-за стола вскочила... Ей-богу, я бы три раза «Отче наш» прочесть успела, пока нам не сказали «Войдите!». Ну, войдите так войдите. Наперед я иду. Поздоровались — опять же я поздоровалась, а молодой пан вроде как воды в рот набрал. Старуха-то, мать Дольфина, рада без ума: «Проходите, проходите, гости дорогие, мы уж и не надеялись...» Раньше, может, действительно и не ждали, и не надеялись, а сегодня-то как раз предпоследний день, сами понимаете, на столе черешневый пирог, здоровущий, что купол святого Микулаша, но скатерть, скажу я вам, вся латаная-перелатаная, это ж стыд какой!.. Зато девка-то вся из себя: руки голые, вырез аж по самые лопатки; по мне — так платье у ней никудышное, подумаешь, маркизет, коленки маленько, прикрыты; ну, и чулки ажурные — это можно себе позволить, коль за стеной таких кучу плетут!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Люцина повторила за ней эту, потом еще две других молитвы, снова сладко зевнула и, прежде чем монашка закончила первый десяток, заснула как убитая.
Достопочтенная сестра тихонько молилась возле нее до удара монастырского колокола, оповещавшего об
обеде. Взяв деревянный поднос, на котором Люцка подписала роковой документ, она вышла из палаты.
А Люцина, выждав некоторое время, подняла голову и прислушалась.
В коридоре ни звука...
Тогда, дважды или трижды бестолково дернувшись туда-сюда, точно кролик перед тем, как вылезти из норки, она соскочила с постели и стала лихорадочно собираться. Достав из тумбочки чулки, поспешно натянула их; вынула туфли на высоких каблуках и так же быстро обулась; вытащив из шкафа вязаную кофту, надела ее и тут же сбросила, чтобы снять с себя казенную рубашку, ибо идти в ней Люцка не хотела, дабы не обвинили в воровстве. Правда, собственная, уже довольно ветхая, оставалась в клинике.
Ничем больше не смущаясь, она надела обе юбки, кофту и, схватив потертую сумочку, бросилась прочь.
Уже в дверях Люцка вдруг, слава богу, вспомнила, что чуть было не забыла самое главное, о чем только и думала, когда притворялась спящей.
Ей пришлось вернуться, подойти к шкафу возле окна, где среди разных склянок, стоявших на мраморной полке, она выбрала одну побольше с плотной стеклянной крышкой, сунула ее в сумочку и, как мышка, выскользнула в коридор.
Поскольку ее палата находилась на первом этаже, а весь обслуживающий персонал обедал в кухне, да и входная дверь была широко распахнута навстречу чудесному апрельскому дню, Люцине удалось незаметно прошмыгнуть на улицу, где за углом она вскочила в трамвай.
Около часу дня она была уже в Страшницах. Сделав по поселку сотню шагов, Люцка оказалась перед домом, построенным зятем пани Резы специально для производства уксуса.
В доме была только хозяйка, так как сам он отправился развозить товар. Хозяйство у него было довольно большое — доставляя клиентам готовую, разлитую по бутылкам продукцию, он даже запрягал двух собак, и чем больше продавал, тем больше уксуса мог потом изготовить.
— Пустяки, все уже позади, пани Горнова! — успокаивала хозяйку Люцка, свалившаяся как снег на голову.— Вот двадцать крон, принесите мне из деревни что-нибудь поесть!
— Так как... здоровье? Все в порядке? — спросила наконец пани Горнова.
— Да вроде бы...— ответила Люцка, вытащив в доказательство из-за пазухи набитый деньгами мешочек и помахав им у хозяйки перед носом.— Но об этом потом. А сейчас я просто умираю с голоду!
В третий раз пани Горнову не нужно было уговаривать.
Люцка вышла следом. Сердце у нее ёкнуло от радости: в дверях погреба торчал ключ! Хозяйка и полдороги до деревни не успела пройти, как Люцка, отворив дверь, уже спускалась в подпол.
Сундучок ее был на месте, но нижней рубашки — единственной вещи, которая в нем хранилась,— не оказалось. Видно, пани Горнова одолжила ее кому-нибудь, раз Люцка не появлялась целый месяц, и два, и три... Ну нет так нет!
В конце концов, это было не главное, за чем пришла сюда Люцка.
Нужная ей вещь стояла рядом на широком чурбаке. Была это огромная, вмещавшая несколько литров керамическая бутыль, плотно оплетенная, словно вставленная в корзину с двумя ручками. В ней хранилась уксусная кислота, которая и распространяла по всему дому резкий, кислый запах.
Когда Люцка впервые спустилась в подвал, пани Горнова предупредила ее, что с сосудом надо обращаться крайне осмотрительно, а хозяин даже показал многочисленные язвы на руках — следы ожогов. Поэтому они строго-настрого запретили ей прикасаться к бутыли, если — не дай бог! — она окажется в подвале.
А Люцка и не вспоминала о ней до сегодняшнего утра.
Подойдя к бутыли, она с осторожностью отвинтила керамическую крышку — из горлышка со свистом вырвались пары так называемого «ледяного» уксуса,— и ей стало не по себе. Она собралась с силами, взяла плетенку за одну ручку и, наклонив бутыль, отлила в пузырек немного зловонной, едкой жидкости. Тщательно закупорив, спрятала его в сумочку. Больше ей здесь делать было нечего.
Раскашлявшись, она выбежала на воздух и со всех ног бросилась прочь, поскольку с этой минуты не без основания считала себя преступницей!
Деревню она намеренно обогнула стороной, ближе к Бржевнову, чтобы не попасться на глаза пани Горновой. А оттуда уже все дороги вели вниз, к Праге, но Люцка пошла наугад по первой, к несчастью, самой длинной из них, и в Смихове оказалась только к вечеру.
К тому времени молодой Могизл уже успел посвататься к Дольфи, получить отказ и теперь, запершись в своей комнате, размышлял о своей горькой судьбе.
Несмотря на то что он отправился к нареченной в полной уверенности, которую вселила в него Реза, будто Дольфи сгорает от нетерпения и дождаться его не может, а значит — с определенными надеждами, что его новое лицо произведет впечатление, и несмотря на то что именно за ним было последнее слово, он сам сорвал предстоящую свадьбу, сбежав от невесты и нарушив главное условие отцовского завещания, а следовательно, лишился большей части наследства.
Пока он сидел у себя взаперти, пани Реза, без которой Рудольф отказался идти к невесте, подробно рассказывала хозяйке обо всем, что стряслось, прежде в общих чертах, потом обстоятельно:
— Приехали мы, значит, на Шванценбергскую. Пан Рудольф расплатился с извозчиком и к пану Дрозду за цветами пошел, да накупил столько роз, что, ей-богу, в этот таз не уместятся! Что ж, думаю, так и положено, раз парень девку обхаживает... До Дольфиного дома пешком шли, но перед самой лавкой Рудольф говорит: «Нам лучше через другой вход, пани Реза, а то здесь мастерская, работниц много». Я ему — дело, мол, ваше... А, с другой стороны, он вроде и прав: их там теперь четверо вяжут на машинах, но, как ни приду,— ни старые, ни молодые от стульев зады свои оторвать не могут, чтоб ключ в дверях повернуть!.. В лавке, к счастью, никого — хозяева, мол, важных гостей ждут! Ага, думаю, в самый раз поспели, и прямехонько в дальний конец дома — в покои ихние. Но хозяин наш перед самой дверью опять канитель развел. Я ему говорю: «Пан Рудольф, неужто со страху камень на сердце налег?» В дверь-то он постучал, а сам за мою спину — нырк! — и вперед себя толкает... Вот, стало быть, зачем с собою брал! В двери — окошко, занавеска висит батистовая, застиранная такая, но мы все ж разглядели, как Дольфи из-за стола вскочила... Ей-богу, я бы три раза «Отче наш» прочесть успела, пока нам не сказали «Войдите!». Ну, войдите так войдите. Наперед я иду. Поздоровались — опять же я поздоровалась, а молодой пан вроде как воды в рот набрал. Старуха-то, мать Дольфина, рада без ума: «Проходите, проходите, гости дорогие, мы уж и не надеялись...» Раньше, может, действительно и не ждали, и не надеялись, а сегодня-то как раз предпоследний день, сами понимаете, на столе черешневый пирог, здоровущий, что купол святого Микулаша, но скатерть, скажу я вам, вся латаная-перелатаная, это ж стыд какой!.. Зато девка-то вся из себя: руки голые, вырез аж по самые лопатки; по мне — так платье у ней никудышное, подумаешь, маркизет, коленки маленько, прикрыты; ну, и чулки ажурные — это можно себе позволить, коль за стеной таких кучу плетут!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54