Между тем слава, за которую собирались сражаться соперники – Альфонсо, Паоло и Лебофор, – словно по какому-то высшему велению убегала от них. Несчастный неаполитанский король, пораженный множеством ополчившихся против него врагов, решил защищаться только в укрепленных городах. Ближайшим из них была Капуя. Цезарь объявил теперь во всеуслышание, что по тайному уговору между гарнизонными войсками он возьмет город, как только появится перед его воротами. Было известно, что в гарнизоне Капуи преобладали немецкие наемники, что там недоставало выдающегося вождя, что город переполнен напуганными беглецами, и французские полководцы твердо верили обещанию своего хитрого союзника, хотя он не сообщил им, на чем основывались его расчеты.
А между тем, весь его план зиждился на том, что в Капуе находилась его возлюбленная Фиамма. Он послал ее туда для того, чтобы она уговорами и подкупом склонила начальников наемных немецких войск сдать город войскам папы.
План был составлен хитро, но осуществление его произошло не совсем так, как рассчитывал Цезарь, о чем рассказано ниже.
Войско подвигалось вперед, не встречая ни малейшего признака сопротивления, и, когда достигло спуска с гор, господствующих над равниною Вольтурно, перед ним открылась Капуя со своими башнями и зубчатыми стенами у подножия высокого холма. Вокруг нее цвел рай Италии, счастливая Кампанья. На каждом склоне зеленели виноградники. Рощи померанцев, лимонов и гранат наполняли воздух благоуханием, блестящая зелень лугов была так густо усеяна цветами, что они казались одинокими садами, тогда как на далеком горизонте виднелась вершина Везувия и полоса Средиземного моря.
После своих заявлений Цезарь двинулся с итальянцами к городу, чтобы добиться сдачи. Его сопровождала многочисленная свита полководцев, между которыми находились и Альфонсо, Паоло и Реджинальд, смотревшие с неудовольствием на возможность мирной сдачи города. Герольд в белом предшествовал им. Дорога окаймлялась с обеих сторон померанцевыми рощами и цветущими липами и вела к роскошным лугам и садам под самыми городскими стенами. Фиалки и жасмин цвели даже в крепостных рвах у подножия земляных валов, и от всего окружающего веяло такой мирной идиллией, что было странно увидать на валах множество вооруженных людей, петарды, пушки и солдат с горящими фитилями в руках. Удивление нападающих возросло еще более, когда на требование герольда над воротами появился вооруженный предводитель и воскликнул:
– Перемирие? Послушаем герцога Болонского!
Это был хорошо знакомый голос Фабрицио Колонна. Повсюду носились слухи, что партия рода Колонна удалилась с войском короля Федерико, и присутствие страшного Фабрицио сулило неудачу плану Цезаря. Однако, он бесстрашно опередил на несколько шагов свою свиту, придержал коня и предложил городу сдаться его законному главе, папе.
– Я не удивляюсь вашему требованию, мой любезнейший и учтивый убийца из-за угла, умертвивший родного брата, тиран и притеснитель! Ведь вы воображаете, что ведете переговоры с предателем Филиппе Маасом, а не с Фабрицио Колонна, который находится в Капуе, чтобы защищать город, принадлежащий его государю, королю неаполитанскому, против целого света, против святого отца и самого черта в придачу! – воскликнул Колонна. – По этой причине, сиятельный Борджиа, я вынужден отказать вам в приюте, но не в угощении. Вот вам дыни, чтобы утолить вашу жажду после утомительной езды до Капуи.
Тут он кивнул нескольким солдатам. Те появились с большой корзиной, подняли ее над насыпью и поставили перед конем Цезаря, где она раскрылась, причем из нее выкатились шесть окровавленных голов. Даже Цезарь побледнел при этом ужасном зрелище и, с трудом успокоив лошадь, устремил взор на окровавленные лица казненных с неподвижными стеклянными глазами и слипшимися от крови волосами.
– Разве тут не все те подлые негодяи, которые под влиянием твоих происков хотели сдать тебе этот город? Или ты ищешь между ними безусые уста твоей любовницы, чтобы расцеловать их? – с горьким смехом спросил Фабрицио. – Подожди несколько часов, и я пришлю ее голову с помощью одной из этих бомб к тебе в палатку и сердечно поблагодарю тебя за то, что своим последним вероломством ты дал мне предлог смыть ее кровью выродка позорное пятно с племени Колонна.
– Как тебе угодно, – ответил Цезарь. – По крайней мере, ты спровадишь ее в рай правоверных турок, и султан будет стоять у входа, чтобы приветствовать свою возлюбленную. Как тебе угодно! А мое равнодушие при этом засвидетельствует миру, насколько были несправедливы твои обвинения.
– Собака! – воскликнул Колонна. – Ведь она грозит мне твоим мщением, только твоим, как влюбленного в нее любовника, если я вырву ее из святилища, куда она скрылась, чтобы оградить себя от моей мести. Но я вправду сделаю это, если бритые головы не выдадут мне ее до заката солнце!
– Вот я и опровергну твои слова, – возразил Цезарь. – Святилище находится в соборном храме, в центре Капуи, которую я передаю самой грубой ярости солдат и клянусь, что не пойду ни на какие уступки. Как представитель церкви, я лишаю всяких прав убежища каждый храм, каждую часовню в этих стенах, предаю проклятью весь город и отлучению всех, кто окажет сопротивление нашему повелителю, папе. Итак, ступай и делай, что хочешь с изменницей, с языческой любодейкой, со своею племянницей, из-за которой ты нападаешь на меня, чтобы Италия поверила твоей лжи о смерти султана Зема.
– Даю тебе сроку, пока догорит этот фитиль, после чего наши пушки очистят воздух от твоего тлетворного присутствия, – ответил Фабрицио, взяв у одного из солдат горящий фитиль.
Цезарь презрительно засмеялся и упрямо погрозил кулаком, однако счел нужным удалиться и не спеша отъехал назад, к своей свите.
Фитиль догорел.
– Пли! – загремел Колонна, поддавшись своему бешенству, и швырнул фитиль за насыпь.
Все бросившие ему вызов удалились, исключая Лебофора.
– Еще один удар в честь веселой старой Англии! – воскликнул он и, подняв коня в галоп, метнул своим копьем, как молнией, в высокие зубцы городских стен и сам помчался к городу.
В продолжение нескольких секунд только сверканье его меча и его ободряющий клич давали знать, что он еще жив в вихре дыма и пламени, окружившем храбреца. Это зрелище пробудило дух соревнования в рыцарях и, не дожидаясь ни совета, ни приказа, они решили моментально идти на приступ. Войско хлынуло к городу, и только одни швейцарцы соблюдали свою строгую дисциплину, тогда как осажденные сыпали градом пушечных ядер и стрел со своих укреплений, высота которых почти удваивалась глубиною рвов.
Однако, эти преграды не замечались в первом пылу штурма. Некоторые из нападающих, очертя голову, кидались верхом в ров, чтобы переправиться через него вплавь, другие запасались приставными лестницами и осадными орудиями, отчаянно стараясь взобраться на валы, и только когда много смельчаков утонуло, было пронзено стрелами или раздавлено громадными камнями, с изумительной силой брошенными в них с валов, люди рассудительные отчаялись в успехе предприятия.
Между тем, пушки французов стали отвечать на неприятельский огонь и под защитой порохового дыма войско продвигалось ближе для возобновления приступа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148