Их прельщает больше красота духовная, чем плотская. Этим объясняется, что они поддаются сильнее влиянию духовных особ, чем мы, грешники. В своей любви к служителю Бога они не видят ничего дурного. Это для них преддверие к любви небесной!
– Да, небо и земля так перемешаны в человеке, как золото и шлаки между собой. Что бы ни говорили последователи Платона, но в человеке гораздо больше животного, чем духовного, и животные радости ему доступнее духовных, – с горькой улыбкой промолвил доминиканец, – духовная любовь может длиться вечно. Она чиста, как кристалл, женщины будут восторгаться ею, но предпочтут любовь телесную!
– Как счастлив тот, кто пришел к этому заключению путем наблюдения, а не по собственному опыту, – заметил Альфонсо, вполне убежденный, что устами монаха говорит ревность.
– Да, самые счастливые те люди, которые заглядывают в душу человека с беспристрастием врача, – спокойно согласился Бруно. – Впрочем, мы уклонились от темы нашего разговора. Итак, я обязан вам своей жизнью. Если бы я не боялся, что вы сочтете меня неблагодарным, я сказал бы вам, что нисколько не дорожу ею.
– Не говорите о благодарности, святой отец! Я думаю, вы сейчас в состоянии будете вознаградить меня больше, чем я того заслуживаю. Действительно, насильственная смерть не может казаться страшной для человека, который ведет такое спокойное, лишенное страстей существование, как вы.
– Вы думаете, что в жизни отшельника одно спокойствие? – с горькой улыбкой спросил доминиканец. – Вы не знаете, сколько волнений выпадает и на нашу долю! Вы полагаете, что легко видеть у своих ног коленопреклоненную прекрасную женщину и ледяными устами касаться ее лба во время благословения, когда сердце пожирает пламя страсти? Впрочем, оставим это. Вы говорите, сын мой, что в моей власти вознаградить вас?
– Да, отец Бруно. Награда, на которую я рассчитываю, так необычайна, что я не знаю, как изложить вам свою просьбу. Во всяком случае, могу ли я надеяться, что этот разговор останется для всех тайной? – спросил Альфонсо.
– Говори, сын мой, твои слова будут знать лишь я один на этом свете, и Господь на небе.
– Я хотел узнать от вас, не преступно ли предлагать такие вопросы, которые – если вы ответите на них, – могут поколебать доверие к церкви?
Монах помолчал несколько мгновений, причем его лицо приняло странное выражение, и, наконец, произнес:
– Правда, – это та твердая скала, на которую опирается церковь. Поэтому никакая правда не может поколебать доверие к ней. Я слушаю вас, сын мой.
– Должен сказать вам, отец Бруно, – начал рыцарь, – что я тайно послан сюда принцем Альфонсо Феррарским. Король французский, сердечно любящий Альфонсо желает, чтобы принц женился на дочери Борджиа, а между тем, этот брак настолько противен Альфонсо, что он специально послал меня в Рим, навести справки о Лукреции и представить ему доказательства ее позорного поведения, о котором так много говорят. Имея эти доказательства в руках, Альфонсо получит возможность убедить отца, что брак с дочерью Борджиа для него невозможен. Вы состоите духовником этой дамы, поэтому – если никакая правда не может поколебать доверие к церкви – вы можете дать нужные мне сведения.
Монах слушал рыцаря с напряженным вниманием. Когда Альфонсо закончил свою речь, он с удивлением взглянул на него и, встретившись с ним взглядом, быстро потупился. Затем он помолчал еще несколько минут, и, наконец, проговорил:
– Да, действительно странная просьба!.. Но ведь вы видели донну Лукрецию и все-таки не отказываетесь от ужасного поручения, данного вам?
– О, она прекраснее всего в мире, – горячо воскликнул рыцарь, – и, если бы она могла опровергнуть возводимые на нее обвинения, Альфонсо Феррарский не мог бы устоять перед ней, точно так же, как и ни один из смертных.
– Ну, этого я не знаю! – резко заметил Бруно. – Вероятно, вам мало известны обязанности духовника, – продолжал он. – Как вы можете рассчитывать, что я выдам вам чужую тайну. Как же вы сами доверились мне в таком случае?
– Ваше уклонение от ответа служит ответом, – с грустью проговорил Альфонсо. – Если бы вы могли сказать только хорошее, то не считали бы, что нарушаете обязанности духовника.
– Я ничего не утверждаю и ничего не отрицаю, – возразил монах. – В чем же вы обвиняете донну Лукрецию?
– Не я, святой отец, а вся Италия, – ответил Альфонсо, не решаясь высказать свое подозрение. Говорят, что она имеет счастливых поклонников, пользующихся ее любовью.
– Она никого не любит и никогда не любила! – резко проговорил Бруно. – Что касается счастливых поклонников, то это – тоже ложь! Всякий знает, что эта женщина обладает какой-то демонической силой, от которой погибает каждый, кто только вздумает приблизиться к ней.
– Эта сила исчезла бы, если бы донна Лукреция вышла замуж за наследника Орсини?
– Этот брак приковал бы ее к Риму! – мрачно ответил монах.
Альфонсо пришла в голову мысль, что Бруно умышленно поддерживает в нем подозрение, из боязни, чтобы мнение принца Феррарского о Лукреции не изменилось в ее пользу, и чтобы он не перестал сопротивляться желанию своего отца.
– Между тем, папа в предложении, сделанном герцогу Феррарскому, совершенно откровенно высказал, что был бы очень доволен, если бы его дочь навсегда покинула Рим! – заметил Альфонсо.
– О, если бы Небо могло спуститься на землю, оно покрыло бы много грехов! – воскликнул монах, – Орсини избежал большой опасности, хотя донна Лукреция не выказала ему ни малейшего расположения и согласилась бы на предполагаемый брак лишь по принуждению.
– Он спасся благодаря вам, отец Бруно, – заметил Альфонсо. – Ведь вы – несомненно, тот самый доминиканец, который показал нам пещеру, где находился арестованный Паоло Орсини.
Монах на минуту смутился, но, увидев по глазам рыцаря, что ему известна истина, не стал отрицать свое участие.
– Я был бы удовлетворен, если бы вы сказали мне, отец Бруно, злоумышлял ли Цезарь против своего будущего зятя, когда увидел, что обстоятельства так складываются, что им необходимо породниться, – проговорил Альфонсо с сильно бьющимся сердцем.
– Я ничего не могу ответить вам на это!
– Если я даже скажу вам, что именно Цезарь посылал к вам убийцу, чтобы сегодня вечером лишить вас жизни! – воскликнул Альфонсо, забывая обычную осторожность.
Если вы все это знаете, то можно поздравить вашего Принца: он выбрал для своей цели весьма подходящее лицо! – заметил монах с видимым испугом. – Но, как бы там ни было, я не могу дать вам ответа. Весь свет судит людей по их поступкам, а Бог и церковь считаются с их побуждениями.
– Разрешите мне, по крайней мере, мое теологическое сомнение...
– Не искушайте меня больше! Уходите!
– Ведь я склоняю вас не к греху, а, наоборот, к доброму делу, – заметил рыцарь, – может быть, вы в состоянии будете вырвать заблудшую душу из пасти дьявола.
– Если дьявол является в образе ангела, кто может устоять против него? – проговорил отец Бруно с отчаянием в голосе. – Вот вы считаете меня оракулом, а послушайте, что я вам скажу: я не знаю, что я делаю, кто меня воодушевляет: Бог или нечистая сила. Может быть, пользуясь именем церкви, я веду людей к гибели и вместо блаженства сею семена раздора? Я не знаю, реформатор ли я, или просто разрушитель?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
– Да, небо и земля так перемешаны в человеке, как золото и шлаки между собой. Что бы ни говорили последователи Платона, но в человеке гораздо больше животного, чем духовного, и животные радости ему доступнее духовных, – с горькой улыбкой промолвил доминиканец, – духовная любовь может длиться вечно. Она чиста, как кристалл, женщины будут восторгаться ею, но предпочтут любовь телесную!
– Как счастлив тот, кто пришел к этому заключению путем наблюдения, а не по собственному опыту, – заметил Альфонсо, вполне убежденный, что устами монаха говорит ревность.
– Да, самые счастливые те люди, которые заглядывают в душу человека с беспристрастием врача, – спокойно согласился Бруно. – Впрочем, мы уклонились от темы нашего разговора. Итак, я обязан вам своей жизнью. Если бы я не боялся, что вы сочтете меня неблагодарным, я сказал бы вам, что нисколько не дорожу ею.
– Не говорите о благодарности, святой отец! Я думаю, вы сейчас в состоянии будете вознаградить меня больше, чем я того заслуживаю. Действительно, насильственная смерть не может казаться страшной для человека, который ведет такое спокойное, лишенное страстей существование, как вы.
– Вы думаете, что в жизни отшельника одно спокойствие? – с горькой улыбкой спросил доминиканец. – Вы не знаете, сколько волнений выпадает и на нашу долю! Вы полагаете, что легко видеть у своих ног коленопреклоненную прекрасную женщину и ледяными устами касаться ее лба во время благословения, когда сердце пожирает пламя страсти? Впрочем, оставим это. Вы говорите, сын мой, что в моей власти вознаградить вас?
– Да, отец Бруно. Награда, на которую я рассчитываю, так необычайна, что я не знаю, как изложить вам свою просьбу. Во всяком случае, могу ли я надеяться, что этот разговор останется для всех тайной? – спросил Альфонсо.
– Говори, сын мой, твои слова будут знать лишь я один на этом свете, и Господь на небе.
– Я хотел узнать от вас, не преступно ли предлагать такие вопросы, которые – если вы ответите на них, – могут поколебать доверие к церкви?
Монах помолчал несколько мгновений, причем его лицо приняло странное выражение, и, наконец, произнес:
– Правда, – это та твердая скала, на которую опирается церковь. Поэтому никакая правда не может поколебать доверие к ней. Я слушаю вас, сын мой.
– Должен сказать вам, отец Бруно, – начал рыцарь, – что я тайно послан сюда принцем Альфонсо Феррарским. Король французский, сердечно любящий Альфонсо желает, чтобы принц женился на дочери Борджиа, а между тем, этот брак настолько противен Альфонсо, что он специально послал меня в Рим, навести справки о Лукреции и представить ему доказательства ее позорного поведения, о котором так много говорят. Имея эти доказательства в руках, Альфонсо получит возможность убедить отца, что брак с дочерью Борджиа для него невозможен. Вы состоите духовником этой дамы, поэтому – если никакая правда не может поколебать доверие к церкви – вы можете дать нужные мне сведения.
Монах слушал рыцаря с напряженным вниманием. Когда Альфонсо закончил свою речь, он с удивлением взглянул на него и, встретившись с ним взглядом, быстро потупился. Затем он помолчал еще несколько минут, и, наконец, проговорил:
– Да, действительно странная просьба!.. Но ведь вы видели донну Лукрецию и все-таки не отказываетесь от ужасного поручения, данного вам?
– О, она прекраснее всего в мире, – горячо воскликнул рыцарь, – и, если бы она могла опровергнуть возводимые на нее обвинения, Альфонсо Феррарский не мог бы устоять перед ней, точно так же, как и ни один из смертных.
– Ну, этого я не знаю! – резко заметил Бруно. – Вероятно, вам мало известны обязанности духовника, – продолжал он. – Как вы можете рассчитывать, что я выдам вам чужую тайну. Как же вы сами доверились мне в таком случае?
– Ваше уклонение от ответа служит ответом, – с грустью проговорил Альфонсо. – Если бы вы могли сказать только хорошее, то не считали бы, что нарушаете обязанности духовника.
– Я ничего не утверждаю и ничего не отрицаю, – возразил монах. – В чем же вы обвиняете донну Лукрецию?
– Не я, святой отец, а вся Италия, – ответил Альфонсо, не решаясь высказать свое подозрение. Говорят, что она имеет счастливых поклонников, пользующихся ее любовью.
– Она никого не любит и никогда не любила! – резко проговорил Бруно. – Что касается счастливых поклонников, то это – тоже ложь! Всякий знает, что эта женщина обладает какой-то демонической силой, от которой погибает каждый, кто только вздумает приблизиться к ней.
– Эта сила исчезла бы, если бы донна Лукреция вышла замуж за наследника Орсини?
– Этот брак приковал бы ее к Риму! – мрачно ответил монах.
Альфонсо пришла в голову мысль, что Бруно умышленно поддерживает в нем подозрение, из боязни, чтобы мнение принца Феррарского о Лукреции не изменилось в ее пользу, и чтобы он не перестал сопротивляться желанию своего отца.
– Между тем, папа в предложении, сделанном герцогу Феррарскому, совершенно откровенно высказал, что был бы очень доволен, если бы его дочь навсегда покинула Рим! – заметил Альфонсо.
– О, если бы Небо могло спуститься на землю, оно покрыло бы много грехов! – воскликнул монах, – Орсини избежал большой опасности, хотя донна Лукреция не выказала ему ни малейшего расположения и согласилась бы на предполагаемый брак лишь по принуждению.
– Он спасся благодаря вам, отец Бруно, – заметил Альфонсо. – Ведь вы – несомненно, тот самый доминиканец, который показал нам пещеру, где находился арестованный Паоло Орсини.
Монах на минуту смутился, но, увидев по глазам рыцаря, что ему известна истина, не стал отрицать свое участие.
– Я был бы удовлетворен, если бы вы сказали мне, отец Бруно, злоумышлял ли Цезарь против своего будущего зятя, когда увидел, что обстоятельства так складываются, что им необходимо породниться, – проговорил Альфонсо с сильно бьющимся сердцем.
– Я ничего не могу ответить вам на это!
– Если я даже скажу вам, что именно Цезарь посылал к вам убийцу, чтобы сегодня вечером лишить вас жизни! – воскликнул Альфонсо, забывая обычную осторожность.
Если вы все это знаете, то можно поздравить вашего Принца: он выбрал для своей цели весьма подходящее лицо! – заметил монах с видимым испугом. – Но, как бы там ни было, я не могу дать вам ответа. Весь свет судит людей по их поступкам, а Бог и церковь считаются с их побуждениями.
– Разрешите мне, по крайней мере, мое теологическое сомнение...
– Не искушайте меня больше! Уходите!
– Ведь я склоняю вас не к греху, а, наоборот, к доброму делу, – заметил рыцарь, – может быть, вы в состоянии будете вырвать заблудшую душу из пасти дьявола.
– Если дьявол является в образе ангела, кто может устоять против него? – проговорил отец Бруно с отчаянием в голосе. – Вот вы считаете меня оракулом, а послушайте, что я вам скажу: я не знаю, что я делаю, кто меня воодушевляет: Бог или нечистая сила. Может быть, пользуясь именем церкви, я веду людей к гибели и вместо блаженства сею семена раздора? Я не знаю, реформатор ли я, или просто разрушитель?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148