– Я спокойно спал под грузом целой горы проклятий, которыми осыпали меня Колонна, и не думаю, чтобы проклятия рода Орсини вернее достигли неба, – возразил Цезарь, после чего повелительно повторил: – прочь их отсюда!
– Исполните только одну мою просьбу, которая касается моей души, а не тела, – робко взмолился Вителлоццо. – Его святейшеству было угодно отлучить меня от церкви. Обещайте, Цезарь, испросить мне от него прощение и отпущение хотя бы в загробном мире.
– Клянусь Пресвятой Богородицей, я сомневаюсь, простит ли он тебя, даже если ты будешь там. Ведь это ты болтал о том, чтобы лишить его папского пурпура и сжечь живым под предлогом, который оставляет тебе мало надежды на заступничество Лукреции, – ответил Цезарь, и крикнул еще раз грозным голосом: – увести их прочь!
Каждому из преданных и обреченных на гибель людей было строго приказано их стражей идти вперед. Паоло сделал машинально несколько шагов и посмотрел с разрывавшим сердце выражением лица на своего отца. Старый герцог стоял все время, словно окаменевший от страшной неожиданности, но взор сына заставил его опомниться и вернул ему врожденную гордость и злобу.
– Адский Борджиа, священник-расстрига! Смеешь ли ты помышлять о пролитии крови Орсини и Вителли? – воскликнул он, дрожа больше от бешенства и невозможности ничего изменить, чем от страха. – Вспомни, негодяй, рожденный вне брака изменник, что за каждую каплю моей крови восстанет мститель, который прольет до последней капли всю свою кровь, чтобы отомстить за предательство, подобного которому не бывало с сотворения мира.
– Старик, ты – мастер грозить, но я должен добраться и до Фабио, – спокойно возразил Цезарь. – А чтобы ты был доволен, я не пролью ни капельки вашей благороднейшей и вполне законной крови, но прикажу удавить вас, как заурядных воров, грабителей и опустошителей, каковыми вы всегда были и остались до сих пор.
Яростные возгласы старого герцога и подлые мольбы Оливеротто вскоре замолкли, потому что осужденных поспешно увели прочь. Но страшное молчание и взор, кинутый Паоло Орсини на изменника Цезаря Борджиа, когда он покидал комнату со своим стражем, долго нарушали одинокое раздумье Макиавелли.
– Вот мщение, которому я, как обещал тебе в Имоле, задумал подвергнуть врагов твоих повелителей, – сказал Борджиа своему бывшему наставнику, хохоча в избытке своего торжества. – В Риме у меня собственные враги. Они с содроганием услышат об этих событиях и запляшут теперь под мою дудку. А теперь, если у тебя хватит духа видеть применение в жизнь твоих уроков, то пойдем посмотрим, как будут уничтожены эти варвары в Борго.
Во время описанных происшествий и городе Синигалии Реджинальд был занят приготовлениями к очистке крепости, но ответ на его предложение сдаться растерзал ему сердце. Он надеялся, что его раскаяние и старания в пользу союзников должны были смягчить Паоло Орсини. Однако, бегство было невозможно для него, а потому он был бы вынужден настаивать на своих прежних условиях. Его беспокойство усиливалось при мысли, что он унизился перед своим заносчивым врагом, герцогом Романьи, и что ему нельзя рассчитывать на свою безопасность.
С зубцов своей башни он видел прибытие Цезаря с дворянами, а когда они скрылись во дворце, продолжил свои сборы к выступлению, которого, как ему казалось, от него должны вскоре потребовать. Поэтому Реджинальд не заметил, как Цезарь немного спустя снова показался из дворца, сел на коня и со всем своим конвоем поскакал в предместье Борго. Немецкие солдаты Оливеротто были захвачены врасплох, а потому, не будучи в силах оказать значительное сопротивление, были почти все перебиты. Тем временем войско, назначенное действовать против Синигалии, выступило под предводительством Мигуэлото для нападения на прочие места стоянок союзных дворян, а воины Цезаря, оставшиеся в городе, принялись за грабеж, считая себя в праве поживиться добычей по примеру своих собратий в предместье.
Лебофор снова поднялся на зубцы, заслышав шум в городе, и подумал, что дело дошло по стычек между горожанами и победителями. Это предположение подтвердилось, когда Цезарь, наконец, снова появился среди поднявшейся сумятицы и в своей ярости собственноручно положил на месте несколько грабителей. Наступила ночь, и шум как будто затих, но вдруг Реджинальд был извещен герольдом, что герцог Романьи ожидает получения ключей. Рыцарь не счел нужным передать ключи в золотой чаше, данной ему с этой целью повелительницей Синигалии, но просто положил их и свой шлем и поехал в замок в сопровождении лишь одного стрелка. Впрочем, Лебофор предварительно дал Бэмптону приказ не сдавать крепости, пока сам он не вернется назад.
Реджинальд ожидал, что враги встретят его насмешками за веселым пиром, и был удивлен, когда его ввели в пустую комнату, где только что произошло предательское нападение на трех вождей дворян. Цезарь беспокойно прохаживался взад и вперед.
– Добро пожаловать, Роланд... добро пожаловать, Ланселот или, скорее, все рыцари Круглого Стола, соединенные в одном лице! – воскликнул он и схватил руку Реджинальда в железной перчатке.
– Я – ни тот, ни другой, а комендант Синигалии и принес вам, нам уполномоченному церкви, ключи от крепости, потому что не могу долее сопротивляться вашему оружию, – холодно возразил Лебофор и поднес Цезарю свой шлем с меньшими изъявлениями почтительности, чем можно было ожидать от побежденного.
– Ну, да, и он должен поучиться манерам в моей школе! – сказал Цезарь вслух, но как будто разговаривая с самим собою. – Впрочем, твое напоминание еще не оскорбило моей шутливости. Дело в том, что я научился ценить тебя лучше, даже когда ты вредил мне, если ты захочешь сделаться моим полководцем, то подвесишь сегодня ночью к своему поясу ключи более благородного города, чем это собрание рыбачьих хижин.
– Я не намерен служить господину, стоящему ниже королевского величества, – гордо возразил Реджинальд.
– Вот именно это и было у меня на уме. Ты должен служить более высокому повелителю – императору, римскому императору, ответил Борджиа, кинув сверкающий взор на удивленного воина, – да, императору, который должен взойти на трон с помощью таких испытанных и усердных мечей, как твой, и который вознаградит по заслугам всех, потому что он обязан всем.
– Римский император? Как, разве Максимилиан и немецкие гибеллины призваны в Италию? – спросил крайне изумленный Лебофор.
– Можешь ли ты так бредить? Взгляни на мою секиру, которою я лихо крошил сейчас толстые черепа немецких наемников Оливеротто, – ответил Цезарь, поднимая окровавленное оружие, на которое он опирался.
– Я видел, как от вас понесли заслуженную кару несколько грабителей. Но какой же может быть император, если только не римский король явится в Рим требовать себе императорской короны? – спросил Лебофор, в душе которого шевельнулось подозрение.
– Ах, ты не хочешь поверить в другого императора, кроме того, который носит на голове корону? – презрительным тоном ответил Борджиа. – Ну, я должен поговорить с тобой ясно. Грабители, павшие от моей руки, принадлежали к моему собственному войску, но из немецких ландскнехтов Оливеротто лишь немногие избегли своей участи. Однако, ты говоришь, что императорская корона находится в Риме, и вот туда-то отправляется за нею император, имя, а, может быть, и деяния которого обещают сделаться отголоском первого Цезаря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148