Уже спустя пятьдесят метров показался следующий грот, колоссальных размеров.
В нем с высоты десяти метров свисали великолепные, искрящиеся, словно кристаллы, сталактиты.
В центре находился просторный естественный водоем, очень глубокий, спокойный, с прозрачной холодной водой.
Этот шедеврnote 162, созданный природой, при свете факелов выглядел волшебной сказкой. Однако дикари были абсолютно равнодушны к красоте.
Внутреннее озеро сверкало и переливалось, а сталактиты, в составе которых было, возможно, немало золота, излучали несказанно прекрасное сияние.
Воины до сих пор хранили молчание. Наконец колдун высоким голосом произнес несколько слов, которые прозвучали словно раскаты грома, и эхо разнесло их по пещере.
Паталосы тут же принялись зловеще рычать, и поднялся такой глухой рокот, что из-за вибрацииnote 163 сталактиты начали обламываться и с шумом падать в озеро.
Это явно считалось у индейцев доброй приметой, потому что на их свирепых лицах отразилась вдруг радость и непонятное вожделениеnote 164.
Не сон ли это? Показалось, что в ответ на их рычание послышался тонкий, едва уловимый звук, похожий на крик животного. Скорее всего на лай собаки.
Потом из глубины грота раздался человеческий шепот. Паталосы, явно его ожидавшие, вновь пустились в путь, обошли озеро и оказались перед массивной глыбой, похожей на жертвенник с небольшой канавкой посередине.
Индейцы окружили глыбу, подняли руки с факелами и застыли, словно кариатидыnote 165.
Рядом с огромной чашей лежали четыре человека, трое из которых – увы! – были одеты по-европейски. Четвертый – почти голый. Тут же находилась собака. Веревка, за которую ее привязали, оказалась столь короткой, что псине пришлось стоять не на лапах, а на коленях. Глаза ее слезились, шерсть стояла дыбом. Несчастное животное беспрерывно злобно лаяло.
– Мне кажется, – вполголоса по-французски произнес один из связанных, – что теперь наконец-то нам будет по-настоящему не до смеха. Как думаешь, Беник?
– Конечно, мой бедный Жан-Мари. Эй, Ивон!
– Слушаю, дядя!
– В паршивую переделку я вовлек тебя, малыш! У меня сердце разрывается.
– Не говорите так, – отозвался мальчик. В голосе его не было волнения. Он как будто бы наблюдал за происходившим со стороны. Ему было безразлично, когда придет смерть: чуть раньше или чуть позже.
– Ты ни о чем не жалеешь, мой мальчик?
– Я жалею о зеленых лесах, о прекрасном море, о моей профессии матроса, о жизни вместе с вами и… о месье Феликсе, нашем чудесном товарище. Но ничего не поделаешь. Будь что будет!
– Парень у нас смельчак, настоящий мужчина, – глухо зашептал Жан-Мари.
– Мужество ему пригодится, как, впрочем, и нам всем. Если не ошибаюсь, придется туго. Меня немного утешает лишь то, что бедный месье Феликс разбился там, на этой чертовой скале, и не будет мучиться здесь, когда проклятые язычникиnote 166 принесут нас в жертву. Генипа! Что ты думаешь об этом?
– Это паталосы…
– Ну и страшилища! Думаешь, они нас съедят?
– Да!
– Черт побери! Валяться здесь и не иметь возможности пошевельнуть ни рукой, ни ногой!.. Не иметь возможности врезать этим макакамnote 167, швырнуть в них камень… Только ждать, когда тебя поджарят и подадут с гарниром из вкусных бататов…
– А все-таки взгляните, как здесь красиво. Похоже, что это из золота, настоящего золота. Его здесь, наверное, столько, что хватило бы на сто тысяч кораблей! На целый флот!
– А уж на рыболовецкое судно и подавно! А, Беник?..
– Да!.. И махнуть бы в Роскоф!..
– В родную Бретань…
– А бедняга месье Феликс…
Тем временем паталосы с любопытством внимали разговору, в котором не понимали ни слова. Удовлетворив любопытство, они завопили еще сильнее прежнего. Вожделение вновь загорелось на их лицах. Скоро начнется праздник.
Колдун поднес к губам флейту и заиграл свою жуткую мелодию. Индейцы, и без того подогретые выпитым за день, постепенно начали раскачиваться из стороны в сторону и трясти головами.
Понемногу ритм ускорялся. Движения танцоров становились быстрее. Украшения из человеческих костей издавали зловещие звуки.
Внезапно все остановились, а затем выстроились друг за другом. Вперед вышли вождь и колдун и взялись за иксообразный инструмент. Вся церемония повторилась.
После этого паталосы на редкость синхронноnote 168 подняли вверх руки с кастетамиnote 169 и с грохотом швырнули оружие оземь, потом стали приподнимать то одну, то другую ногу, откидывались назад, нагибались вперед, падали на колени, вскакивали, замирали, подобно статуям, и кричали, страшно, воинственно кричали.
Схватив факелы, индейцы сгрудились вокруг пленников и снова начали свои пляски.
Они прохаживались между четырьмя мужчинами, лежавшими в метре один от другого. Бесконечная, неразрывная цепь вилась и вилась, как змея. Пламя факелов придавало этим демонам еще более страшный и свирепый вид.
Наконец их неистовство достигло верхней точки. Все бросились к пленникам, сумасшедше сверкая глазами, что-то крича, скрипя зубами. К лицам жертв поднесли факелы, да так близко, что едва их не спалили. Глазам пытаемых стало невыносимо больно.
Но это еще был не конец. Чудовищные приготовления продолжались.
Колдун подал знак своему помощнику, и тот протянул бутылочную тыкву, которая тоже, видимо, составляла элемент колдовской церемонии.
Чародей откупорил тыкву и опустил большой палец в белую жидкость. Затем подал сигнал вождю, который приблизился и замер с серьезным видом.
С необычайной ловкостью колдун провел по его рукам и груди пальцем, намоченным чем-то белым, нарисовав на теле кости скелета.
Вслед за вождем подошел другой индеец, потом еще и еще.
Вскоре целая группа одержимых была раскрашена таким образом. А если мы вспомним, что все тела имели иссиня-черный цвет, то легко представим себе, насколько впечатляющими казались белые скелеты на этом фоне.
Покончив с рисованием, индейцы вновь принялись кричать и дергаться в страшной пляске смерти, которая стала еще более исступленной.
Пленники поняли, что наступают последние минуты их жизни. С тревогой наблюдая за происходящим, они вполголоса простились и, собрав последние силы, приготовились к смерти.
Никто не проявил ни малейшей слабости, никто не просил о пощаде. Мужество и самообладание истощенных, измученных людей удивило даже индейцев.
Ах! Если бы с ними не было Ивона! Как спокойно простились бы с жизнью Беник, Жан-Мари и Генипа! Им нечего стыдиться, не о чем жалеть.
Теперь же все трое думали лишь об одном: как ободрить ребенка. Хотя, надо правду сказать, юнга демонстрировал чудеса стойкости, хладнокровия и выдержки, прямо-таки невероятные для ребенка.
– Ивон, мой мальчик, – чувствуя приближение смерти, боцман был суров и немногословен, – думаю, что это конец.
– Ну что ж! Прощайте, дядя! Прощай, Жан-Мари! Прощай, Генипа!
Тут голос паренька сорвался, но он быстро взял себя в руки:
– Бедная моя мама!..
– Ивон, сынок, я ведь всегда был добр к тебе, никогда не причинял зла, верно? Не так ли? Может, порой и покрикивал, но ведь ты матрос… Слово старого моряка, ты настоящий матрос!
– Дядя, вы заменили мне отца. Родного я ведь совсем не помню… Но теперь уже совсем скоро встречусь с ним, совсем скоро…
– Ивон, дитя мое, дорогой мой малыш! Я проклинаю себя!.. Одна вещь сейчас мучает меня…
– Что же, дядя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
В нем с высоты десяти метров свисали великолепные, искрящиеся, словно кристаллы, сталактиты.
В центре находился просторный естественный водоем, очень глубокий, спокойный, с прозрачной холодной водой.
Этот шедеврnote 162, созданный природой, при свете факелов выглядел волшебной сказкой. Однако дикари были абсолютно равнодушны к красоте.
Внутреннее озеро сверкало и переливалось, а сталактиты, в составе которых было, возможно, немало золота, излучали несказанно прекрасное сияние.
Воины до сих пор хранили молчание. Наконец колдун высоким голосом произнес несколько слов, которые прозвучали словно раскаты грома, и эхо разнесло их по пещере.
Паталосы тут же принялись зловеще рычать, и поднялся такой глухой рокот, что из-за вибрацииnote 163 сталактиты начали обламываться и с шумом падать в озеро.
Это явно считалось у индейцев доброй приметой, потому что на их свирепых лицах отразилась вдруг радость и непонятное вожделениеnote 164.
Не сон ли это? Показалось, что в ответ на их рычание послышался тонкий, едва уловимый звук, похожий на крик животного. Скорее всего на лай собаки.
Потом из глубины грота раздался человеческий шепот. Паталосы, явно его ожидавшие, вновь пустились в путь, обошли озеро и оказались перед массивной глыбой, похожей на жертвенник с небольшой канавкой посередине.
Индейцы окружили глыбу, подняли руки с факелами и застыли, словно кариатидыnote 165.
Рядом с огромной чашей лежали четыре человека, трое из которых – увы! – были одеты по-европейски. Четвертый – почти голый. Тут же находилась собака. Веревка, за которую ее привязали, оказалась столь короткой, что псине пришлось стоять не на лапах, а на коленях. Глаза ее слезились, шерсть стояла дыбом. Несчастное животное беспрерывно злобно лаяло.
– Мне кажется, – вполголоса по-французски произнес один из связанных, – что теперь наконец-то нам будет по-настоящему не до смеха. Как думаешь, Беник?
– Конечно, мой бедный Жан-Мари. Эй, Ивон!
– Слушаю, дядя!
– В паршивую переделку я вовлек тебя, малыш! У меня сердце разрывается.
– Не говорите так, – отозвался мальчик. В голосе его не было волнения. Он как будто бы наблюдал за происходившим со стороны. Ему было безразлично, когда придет смерть: чуть раньше или чуть позже.
– Ты ни о чем не жалеешь, мой мальчик?
– Я жалею о зеленых лесах, о прекрасном море, о моей профессии матроса, о жизни вместе с вами и… о месье Феликсе, нашем чудесном товарище. Но ничего не поделаешь. Будь что будет!
– Парень у нас смельчак, настоящий мужчина, – глухо зашептал Жан-Мари.
– Мужество ему пригодится, как, впрочем, и нам всем. Если не ошибаюсь, придется туго. Меня немного утешает лишь то, что бедный месье Феликс разбился там, на этой чертовой скале, и не будет мучиться здесь, когда проклятые язычникиnote 166 принесут нас в жертву. Генипа! Что ты думаешь об этом?
– Это паталосы…
– Ну и страшилища! Думаешь, они нас съедят?
– Да!
– Черт побери! Валяться здесь и не иметь возможности пошевельнуть ни рукой, ни ногой!.. Не иметь возможности врезать этим макакамnote 167, швырнуть в них камень… Только ждать, когда тебя поджарят и подадут с гарниром из вкусных бататов…
– А все-таки взгляните, как здесь красиво. Похоже, что это из золота, настоящего золота. Его здесь, наверное, столько, что хватило бы на сто тысяч кораблей! На целый флот!
– А уж на рыболовецкое судно и подавно! А, Беник?..
– Да!.. И махнуть бы в Роскоф!..
– В родную Бретань…
– А бедняга месье Феликс…
Тем временем паталосы с любопытством внимали разговору, в котором не понимали ни слова. Удовлетворив любопытство, они завопили еще сильнее прежнего. Вожделение вновь загорелось на их лицах. Скоро начнется праздник.
Колдун поднес к губам флейту и заиграл свою жуткую мелодию. Индейцы, и без того подогретые выпитым за день, постепенно начали раскачиваться из стороны в сторону и трясти головами.
Понемногу ритм ускорялся. Движения танцоров становились быстрее. Украшения из человеческих костей издавали зловещие звуки.
Внезапно все остановились, а затем выстроились друг за другом. Вперед вышли вождь и колдун и взялись за иксообразный инструмент. Вся церемония повторилась.
После этого паталосы на редкость синхронноnote 168 подняли вверх руки с кастетамиnote 169 и с грохотом швырнули оружие оземь, потом стали приподнимать то одну, то другую ногу, откидывались назад, нагибались вперед, падали на колени, вскакивали, замирали, подобно статуям, и кричали, страшно, воинственно кричали.
Схватив факелы, индейцы сгрудились вокруг пленников и снова начали свои пляски.
Они прохаживались между четырьмя мужчинами, лежавшими в метре один от другого. Бесконечная, неразрывная цепь вилась и вилась, как змея. Пламя факелов придавало этим демонам еще более страшный и свирепый вид.
Наконец их неистовство достигло верхней точки. Все бросились к пленникам, сумасшедше сверкая глазами, что-то крича, скрипя зубами. К лицам жертв поднесли факелы, да так близко, что едва их не спалили. Глазам пытаемых стало невыносимо больно.
Но это еще был не конец. Чудовищные приготовления продолжались.
Колдун подал знак своему помощнику, и тот протянул бутылочную тыкву, которая тоже, видимо, составляла элемент колдовской церемонии.
Чародей откупорил тыкву и опустил большой палец в белую жидкость. Затем подал сигнал вождю, который приблизился и замер с серьезным видом.
С необычайной ловкостью колдун провел по его рукам и груди пальцем, намоченным чем-то белым, нарисовав на теле кости скелета.
Вслед за вождем подошел другой индеец, потом еще и еще.
Вскоре целая группа одержимых была раскрашена таким образом. А если мы вспомним, что все тела имели иссиня-черный цвет, то легко представим себе, насколько впечатляющими казались белые скелеты на этом фоне.
Покончив с рисованием, индейцы вновь принялись кричать и дергаться в страшной пляске смерти, которая стала еще более исступленной.
Пленники поняли, что наступают последние минуты их жизни. С тревогой наблюдая за происходящим, они вполголоса простились и, собрав последние силы, приготовились к смерти.
Никто не проявил ни малейшей слабости, никто не просил о пощаде. Мужество и самообладание истощенных, измученных людей удивило даже индейцев.
Ах! Если бы с ними не было Ивона! Как спокойно простились бы с жизнью Беник, Жан-Мари и Генипа! Им нечего стыдиться, не о чем жалеть.
Теперь же все трое думали лишь об одном: как ободрить ребенка. Хотя, надо правду сказать, юнга демонстрировал чудеса стойкости, хладнокровия и выдержки, прямо-таки невероятные для ребенка.
– Ивон, мой мальчик, – чувствуя приближение смерти, боцман был суров и немногословен, – думаю, что это конец.
– Ну что ж! Прощайте, дядя! Прощай, Жан-Мари! Прощай, Генипа!
Тут голос паренька сорвался, но он быстро взял себя в руки:
– Бедная моя мама!..
– Ивон, сынок, я ведь всегда был добр к тебе, никогда не причинял зла, верно? Не так ли? Может, порой и покрикивал, но ведь ты матрос… Слово старого моряка, ты настоящий матрос!
– Дядя, вы заменили мне отца. Родного я ведь совсем не помню… Но теперь уже совсем скоро встречусь с ним, совсем скоро…
– Ивон, дитя мое, дорогой мой малыш! Я проклинаю себя!.. Одна вещь сейчас мучает меня…
– Что же, дядя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112