Увы, сам Дурново не удержался на своём посту в первые бурные месяцы 1906, а заменивший его грубиян выскочка Столыпин, совсем незаконоположно взлетевший сразу в министры с такого же губернаторского поста, как и Курлов сидел (и на два года моложе Курлова!), – Столыпин не знал (притворялся?) или не хотел выполнить обещания Дурново: как и ожидалось (верные сведения), нижегородская вакансия открылась, но назначено было туда лицо совсем другое.
То был момент роковой: ведь под началом этого выскочки и чужака предстояло теперь служить. Нельзя было дать себя так занизить: вырвать уже обещанное. Надо было твёрдо поставить, себя с самого начала. Да просто оставаться в революционном Минске в такие страшные месяцы значило в ту или иную сторону сломить карьеру, потерять имя, а может быть и голову. И ничего не оставалось, как подать прошение об увольнении в отпуск.
Во всякую другую пору то было бы самоубийство: самоперерыв службы, это навсегда. Но в нынешнее неустойчивое время – может быть, самое благоразумное: отстраниться и посмотреть, что из этого выйдет. Если всё рушится, то лучше выйти из-под угрозы заблаговременно. Если всё восстановится – то будет момент новых вакансий. (Курлов, естественно, не брал полной отставки, ибо был камергер Двора).
И, будучи особенно дальнозорким, Курлов использовал свой длительный отпуск для продолжительной отдыхательной поездки за границу, конечно – в la douce France. Оттуда он и наблюдал за развитием русских событий.
Тут надо оговориться, что хотя государственная иерархия есть органическая часть мироздания, корпус человечества, каменные устои, на которых держится мир, – всё же не она есть главная творческая и живительная ткань, та весёлая вода, которая струится между устоями. А – деньги. Деньги дают не только всю ту несравненную силу, что и власть, но ещё и – полную личную независимость, ещё и – розовый туман предвкушательного наслаждения. Жизнь и принципиально не могла бы быть ограничена одною службой: вся служба есть только фундамент для пользования дарами жизни.
Эту двойственность бытия Курлов понимал ещё в ранние свои годы, потому не без разумного выбора женился на дочери фабриканта, с богатым приданым. И вот теперь он мог разрешить себе больше, чем многие успешливые в службе генералы, он получал нравственную возможность из европейской дали, из Парижа, из Ниццы, со скорбью наблюдать за возможной гибелью императорской России, одновременно телесно вкушая блага мира. Даже если бы рушилось всё – он, при скромной жизни, мог бы ещё много лет прожить здесь.
Ход событий был безумный, восставали военные крепости, полки, целые области, под конец это всё осветилось огнём несравненного взрыва на Аптекарском острове (счастливчик Столыпин остался жить). Но к осени 1906 анархия пошла несомненно на убыль – и это был знак к возвращению в Россию, и на службу, и момент выдвинуться по министерству внутренних дел. Однако приходилось идти на поклон всё к тому же Столыпину.
Но уж раз отношения их начались неблагоприятно, Курлов избрал не линию угождения, но – деловой любезности, а за ней – неуклонного напора. Вдохновением к тому было ставшее известным Курлову расположение к нему Государя (после одной краткой аудиенции), не забывшего, как он пострадал в Минске и выражавшего в минувшие месяцы большое огорчение о потере столь ценного административного деятеля. И вот теперь Курлов, не давая забросать себя второстепенными предложениями, высказал Столыпину давно обдуманное желание стать петербургским или московским градоначальником – несмотря на то, что эти посты были в настоящее время заняты. Но Столыпин не подался (хотя не мог не знать о склонности Государя к Курлову) и уговаривал принять кратковременное назначение киевским губернатором (нынешнего требовал убрать генерал-губернатор Сухомлинов). Курлов согласился весьма нехотя: это не только не было крутым повышением, которого он заслуживал, но как бы даже понижением на долю ступеньки от прошлого (губернаторство несамостоятельное), что всегда подрывает человека в глазах чиновного мира. Он согласился – но только на короткий срок и по тяжести времени, и напомнил, что ожидает непременно должности петербургского градоначальника.
Вот тут-то в Киеве и создалась та сложная ситуация, из которой Курлов вышел великолепно, осадив зарвавшихся правых и польготив евреям. (Ему это было абсолютно необходимо после печальных минских событий: теперь на государственной лестнице действовал закон двойного осмотрения). Но назначение в Киев оказалось даже и очень счастливым. Укрепилась самая сердечная вечная дружба с выдающимся генералом Сухомлиновым, делавшим крупную карьеру. Там же свелась дружба и с другим выдающимся генералом Николаем Иудовичем Ивановым, кого задушевно любил Государь. В лице их двоих получал теперь Курлов тех постоянных добрых ходатаев при государевых ушах, которые могли бы время от времени напоминать его императорскому величеству о пострадавшем и честном Курлове.
Да, немаловажно, и по киевскому охранному отделению удалось узнать двух приятных и полезных людей: жандармского полковника Спиридовича, прославленного арестом эсеровского боевика Гершуни, а теперь после ранения возвышаемого на важный пост начальника дворцовой охраны (и на этом важном посту благоприятственно иметь доброжелателя), – и мужа его сестры, комичного (допустим, необразованного), тороватого (допустим, немного и вороватого), возможно не очень умного, но зато какого радушного Кулябку. Этого Кулябку после неудач военной и полицейской службы, перетрат и неосторожного использования неистинных документов Спиридович взял к себе вольнонаёмным писцом, затем поручил секретную агентуру, а теперь, по известной похвальной привычке всюду по своему пути помещать своих людей, оставлял после себя помощником начальника киевского охранного отделения. Кулябко был из тех милых верных простаков, которые и свою душу распахивают и как бы в вашу душу входят – своею беззаветной верностью, включая и денежные дела.
К вопросу о денежных делах. Это – очень тонкая грань: иному другому человеку вы можете во всём доверять, и собственную особу и свою семью, но только не в денежных делах, – и настоящей близости нет. Ткань денежных отношений, она даже гораздо интимнее, чем отношения любовные: те – можно разделить едва ли не со всякой миловидной дамой, а эти – только с душевно избранным человеком. Но зато уж он становится тебе воистину близок. (Так – и с Кулябкой. Когда Курлов получит возможность, он сделает этого верного человека – жандармским ротмистром, поднимет в начальники, освободит от лишнего подчинения, то оградит от нападок, иногда и пожурит, но всё более и более придаст ему прав и значения. Пренебрежёт ли Кулябко перепиской с Департаментом полиции, надерзит ли губернаторам или поставит начальником сыскного отделения – уголовника, во всём он искупит свои ошибки ретивостью и доверенностью).
А петербургский градоначальник всё не уходил, не уходил в отставку – и вдруг был убит террористами. (И самого Столыпина при том чуть не убили). Теперь Курлов естественно ожидал обещанного назначения на этот пост, но дни шли – назначение не поступало. Тогда он из Киева телеграфировал Столыпину, напоминая (со стороны Столыпина это был уже второй обман).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269
То был момент роковой: ведь под началом этого выскочки и чужака предстояло теперь служить. Нельзя было дать себя так занизить: вырвать уже обещанное. Надо было твёрдо поставить, себя с самого начала. Да просто оставаться в революционном Минске в такие страшные месяцы значило в ту или иную сторону сломить карьеру, потерять имя, а может быть и голову. И ничего не оставалось, как подать прошение об увольнении в отпуск.
Во всякую другую пору то было бы самоубийство: самоперерыв службы, это навсегда. Но в нынешнее неустойчивое время – может быть, самое благоразумное: отстраниться и посмотреть, что из этого выйдет. Если всё рушится, то лучше выйти из-под угрозы заблаговременно. Если всё восстановится – то будет момент новых вакансий. (Курлов, естественно, не брал полной отставки, ибо был камергер Двора).
И, будучи особенно дальнозорким, Курлов использовал свой длительный отпуск для продолжительной отдыхательной поездки за границу, конечно – в la douce France. Оттуда он и наблюдал за развитием русских событий.
Тут надо оговориться, что хотя государственная иерархия есть органическая часть мироздания, корпус человечества, каменные устои, на которых держится мир, – всё же не она есть главная творческая и живительная ткань, та весёлая вода, которая струится между устоями. А – деньги. Деньги дают не только всю ту несравненную силу, что и власть, но ещё и – полную личную независимость, ещё и – розовый туман предвкушательного наслаждения. Жизнь и принципиально не могла бы быть ограничена одною службой: вся служба есть только фундамент для пользования дарами жизни.
Эту двойственность бытия Курлов понимал ещё в ранние свои годы, потому не без разумного выбора женился на дочери фабриканта, с богатым приданым. И вот теперь он мог разрешить себе больше, чем многие успешливые в службе генералы, он получал нравственную возможность из европейской дали, из Парижа, из Ниццы, со скорбью наблюдать за возможной гибелью императорской России, одновременно телесно вкушая блага мира. Даже если бы рушилось всё – он, при скромной жизни, мог бы ещё много лет прожить здесь.
Ход событий был безумный, восставали военные крепости, полки, целые области, под конец это всё осветилось огнём несравненного взрыва на Аптекарском острове (счастливчик Столыпин остался жить). Но к осени 1906 анархия пошла несомненно на убыль – и это был знак к возвращению в Россию, и на службу, и момент выдвинуться по министерству внутренних дел. Однако приходилось идти на поклон всё к тому же Столыпину.
Но уж раз отношения их начались неблагоприятно, Курлов избрал не линию угождения, но – деловой любезности, а за ней – неуклонного напора. Вдохновением к тому было ставшее известным Курлову расположение к нему Государя (после одной краткой аудиенции), не забывшего, как он пострадал в Минске и выражавшего в минувшие месяцы большое огорчение о потере столь ценного административного деятеля. И вот теперь Курлов, не давая забросать себя второстепенными предложениями, высказал Столыпину давно обдуманное желание стать петербургским или московским градоначальником – несмотря на то, что эти посты были в настоящее время заняты. Но Столыпин не подался (хотя не мог не знать о склонности Государя к Курлову) и уговаривал принять кратковременное назначение киевским губернатором (нынешнего требовал убрать генерал-губернатор Сухомлинов). Курлов согласился весьма нехотя: это не только не было крутым повышением, которого он заслуживал, но как бы даже понижением на долю ступеньки от прошлого (губернаторство несамостоятельное), что всегда подрывает человека в глазах чиновного мира. Он согласился – но только на короткий срок и по тяжести времени, и напомнил, что ожидает непременно должности петербургского градоначальника.
Вот тут-то в Киеве и создалась та сложная ситуация, из которой Курлов вышел великолепно, осадив зарвавшихся правых и польготив евреям. (Ему это было абсолютно необходимо после печальных минских событий: теперь на государственной лестнице действовал закон двойного осмотрения). Но назначение в Киев оказалось даже и очень счастливым. Укрепилась самая сердечная вечная дружба с выдающимся генералом Сухомлиновым, делавшим крупную карьеру. Там же свелась дружба и с другим выдающимся генералом Николаем Иудовичем Ивановым, кого задушевно любил Государь. В лице их двоих получал теперь Курлов тех постоянных добрых ходатаев при государевых ушах, которые могли бы время от времени напоминать его императорскому величеству о пострадавшем и честном Курлове.
Да, немаловажно, и по киевскому охранному отделению удалось узнать двух приятных и полезных людей: жандармского полковника Спиридовича, прославленного арестом эсеровского боевика Гершуни, а теперь после ранения возвышаемого на важный пост начальника дворцовой охраны (и на этом важном посту благоприятственно иметь доброжелателя), – и мужа его сестры, комичного (допустим, необразованного), тороватого (допустим, немного и вороватого), возможно не очень умного, но зато какого радушного Кулябку. Этого Кулябку после неудач военной и полицейской службы, перетрат и неосторожного использования неистинных документов Спиридович взял к себе вольнонаёмным писцом, затем поручил секретную агентуру, а теперь, по известной похвальной привычке всюду по своему пути помещать своих людей, оставлял после себя помощником начальника киевского охранного отделения. Кулябко был из тех милых верных простаков, которые и свою душу распахивают и как бы в вашу душу входят – своею беззаветной верностью, включая и денежные дела.
К вопросу о денежных делах. Это – очень тонкая грань: иному другому человеку вы можете во всём доверять, и собственную особу и свою семью, но только не в денежных делах, – и настоящей близости нет. Ткань денежных отношений, она даже гораздо интимнее, чем отношения любовные: те – можно разделить едва ли не со всякой миловидной дамой, а эти – только с душевно избранным человеком. Но зато уж он становится тебе воистину близок. (Так – и с Кулябкой. Когда Курлов получит возможность, он сделает этого верного человека – жандармским ротмистром, поднимет в начальники, освободит от лишнего подчинения, то оградит от нападок, иногда и пожурит, но всё более и более придаст ему прав и значения. Пренебрежёт ли Кулябко перепиской с Департаментом полиции, надерзит ли губернаторам или поставит начальником сыскного отделения – уголовника, во всём он искупит свои ошибки ретивостью и доверенностью).
А петербургский градоначальник всё не уходил, не уходил в отставку – и вдруг был убит террористами. (И самого Столыпина при том чуть не убили). Теперь Курлов естественно ожидал обещанного назначения на этот пост, но дни шли – назначение не поступало. Тогда он из Киева телеграфировал Столыпину, напоминая (со стороны Столыпина это был уже второй обман).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269