Что такое? Памятник Александру Второму, 50 лет освобождения крестьян, памятник княгине Ольге – а в общем ищут повода утвердиться самодержавной пятой в Киеве, сделать его опорой русского национализма, – столыпинская же и мысль.
Вот так удача! Центральных людей России не надо искать по Петербургу – они катили в Киев сами!
Но будет царь со своей сворой-свитой – а будет ли Столыпин?
В каком сердце, хоть чуть касавшемся революции, не вспыхнет ненависть к этому наглому торжеству? Как удержаться – испортить врагам их праздник? посмеяться?
В июне родители ехали на дачу под Кременчуг – он с ними туда же. Там, над Днепром, он теперь ходил в одиночестве, ходил – и обдумывал. Степной воздух не успокаивал истерзанной изъеденной груди.
Приехал и брат с женой на дачу. Но ни с ним, ни с отцом Богров не поделился ни обрывком мысли.
В начале августа вернулись в Киев: родители ехали продолжать отдых в Европе, брат возвращался в Петербург. Младший Богров остался в многоэтажном родительском доме свободен, – ну, с наглядом над квартироснимательским делом, и один, – ну, со старой тёткой, с горничной, кухаркой, обслугой.
Один.
Большое облегченье груди, голове: не притворяться, не скрывать, никто не просит ничего рассказать. Всё – молча, всё – в себе.
Тем временем уже наехавшая из Петербурга и Москвы полиция подходила на улицах даже к людям солидной внешности и просила предъявлять документы. Производилась временная высылка из Киева неблагонадёжных лиц. По всем путям ожидаемого высочайшего проезда осматривались квартиры, чердаки, погреба, делались кое-где обыски.
Ну, готовьтесь, готовьтесь, свора!
Что не покидает Богрова все эти дни – самообладание. У него счастливое свойство: чем ближе опасность, тем полней самообладание. Он пишет обстоятельные деловые письма отцу (он вполне сумел бы хорошо вести коммерческие дела!): как дать взятку инженеру, чтобы кто-то получил выгодный заказ от городского самоуправления, и какие предосторожности принять, чтобы взятка, не осуществясь, не уплыла бы из рук, чтоб обе стороны имели гарантию. “Я надеюсь, папа, ты поверишь моей опытности”.
Тянут ли его сомненья, мученья, отчаяние – это не выходит наружу.
Так наступают – когда-то наступают – в каждой человеческой жизни главные дни.
64
Украсились киевские улицы и дома – флагами, царскими вензелями, портретами. Многие балконы драпировались коврами, тканями, уставлялись цветами, некоторые дома были иллюминованы. Обыватели телячье ждали зрелищ. К сведенью их (и Богрова) подробно была объявлена вся программа торжеств – с 29 августа по 6 сентября.
В одиночестве, в ожидании, в томлении Богров много сидел дома, лежал, ходил по комнатам, фантазируя, вырабатывая… А ещё – методически просматривал и уничтожал, что не должно было оставаться.
Всё это выглядело как колоссальный цирк, где зрителями был созван весь Киев, да по сути – вся Россия, да даже и весь мир. Сотни тысяч зрителей глазели из амфитеатра, а наверху на показной площадке, под самым куполом, в зените, выступали – коронованный дурак и Столыпин. А маленькому Богрову, чтобы нанести смертельный укол одному из них, надо было приблизиться к ним вплотную – значит вознестись, но не умея летать, взлезть, но не имея лестницы и в противодействии всей многотысячной охраны.
Образ цирка вызывает образ центрального шеста, поддерживающего вершину шатра. Вот по такому шесту – совершенно гладкому, без зазубрины, без сучка, надо будет всползти, никем не поддержанному, но всеми сбрасываемому, всползти, ни за что не держась. Задача – исключительно невозможная. Но посмотреть: нельзя ли изменить хоть одно исходное условие? Добавить себе крыльев? – не дано природой. Искать помощи у разных ЦК? – уже отвергнуто. Уменьшить высоту шеста? – она задана. Добавить ему шероховатостей? – сперва поискать на своём теле. А затем и на шесте: нейтрализовать сопротивление охраны? Это надо попытаться. К чему-то же, зачем-то же были эти несколько лет игры-сотрудничества?
Если охрана окажется умна – тогда пустой номер. Но опыт подсказывал, что – не окажется.
Лежал, ходил, откидывался в качалке, упражнялся с гантелями. Фантазировал, вырабатывал.
Было душно, окна нараспашку. К обеду мороженое, к напиткам лёд. Как во сне, сидел с тётей за обедом, за ужином у просторного стола. Не ездил в клубы, не играл в карты. Его задача требовала сосредоточения всего ума, всего тела.
Программа царских торжеств лежала перед ним. И ясно, что самый удобный центр её – 31 августа, Купеческий сад, на берегу Днепра.
Но если – там, то – Днепр рядом! Как не попробовать ещё и ускользнуть? Найти моторную лодку, добежать, спрыгнуть?…
И он ходил бродить по набережным, на пристань, по берегу.
Но легче было изобрести невообразимое – как дотянуться до председателя совета министров, чем найти способ и язык объясниться с чужими, грубыми, непонятными днепровскими лодочниками, внушить к себе доверие в такие подозрительные дни и самому доверить уголок своей конспирации. Он мог заплатить за моторку – сколько угодно. А правдоподобно уговориться – не умел. Это были люди с другой планеты.
Наконец, 26 августа он зашёл к доверенным знакомым, оставил письма: одно – родителям, два – в газеты.
И позвонил, от себя из дому, в Охранное отделение: дома ли хозяин ?
Не повезло: Кулябку не застал. Но – знал он там всех – и заведующему наружным наблюдением Самсону Демидюку предложил встретиться, срочно.
Они сошлись в Георгиевском переулке, в парадном. И Богров объявил Демидюку: во время торжеств готовится террористический акт против самых высоких особ !!!
Одной этой чрезвычайной фразы было достаточно, чтобы Демидюк побежал бегом к Кулябке. Но Богров не поскупился и на несколько деталей: приезжает группа из Петербурга, с оружием. Ищет способа безопасного въезда в Киев и устройства здесь. Богров должен получить инструкции.
Находка не просто дерзка – гениальная: двигаться почти напрямую и говорить почти правду! Какое ещё убийство готовилось так: всё время настаивая перед полицией, что именно это убийство произойдёт!?
Зацепка – во всяком случае. Для них – служебно невозможно пренебречь таким сенсационным донесением.
Вернулся домой, нервно ходил. Начало было важнее всего: вообще по шесту можно ли взбираться хоть сколько-нибудь, или тут же соскользнёшь?
Снова позвонил в Охранное, когда Кулябко уже был там. Обрадованный, блеющий, глупый голос! Полтора года пропадал – и вот объявился любимец и сразу с таким известием! Поверил, захвачен – первая удача. На первую сажень уже взобрался – держит, не скользит.
Ещё новое: назначает прийти не в Охранное, а – к себе домой. Небывало, что за изменение? Ловушка? Простодушно объясняет Кулябко: да обед уже назначен, переменить нельзя.
Радушный голос, человеческая слабость. Признак полного доверия.
Богров идёт к Кулябке однако с браунингом в кармане. (Так было задумано, когда собирался в Охранное: если версия не будет принята, а сразу разоблачение, – стрелять в него, стрелять в других, бежать, стрелять в себя?… Теперь, по домашности, как бы и лишнее. А может и не лишнее, незнакомый дом, незнакомый ход. По домашности – тем более не будет обыска. Взять).
В сообщеньи Богрова нет ни одной зазубринки факта, ни одного реального выступа – скользь, и разбился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269
Вот так удача! Центральных людей России не надо искать по Петербургу – они катили в Киев сами!
Но будет царь со своей сворой-свитой – а будет ли Столыпин?
В каком сердце, хоть чуть касавшемся революции, не вспыхнет ненависть к этому наглому торжеству? Как удержаться – испортить врагам их праздник? посмеяться?
В июне родители ехали на дачу под Кременчуг – он с ними туда же. Там, над Днепром, он теперь ходил в одиночестве, ходил – и обдумывал. Степной воздух не успокаивал истерзанной изъеденной груди.
Приехал и брат с женой на дачу. Но ни с ним, ни с отцом Богров не поделился ни обрывком мысли.
В начале августа вернулись в Киев: родители ехали продолжать отдых в Европе, брат возвращался в Петербург. Младший Богров остался в многоэтажном родительском доме свободен, – ну, с наглядом над квартироснимательским делом, и один, – ну, со старой тёткой, с горничной, кухаркой, обслугой.
Один.
Большое облегченье груди, голове: не притворяться, не скрывать, никто не просит ничего рассказать. Всё – молча, всё – в себе.
Тем временем уже наехавшая из Петербурга и Москвы полиция подходила на улицах даже к людям солидной внешности и просила предъявлять документы. Производилась временная высылка из Киева неблагонадёжных лиц. По всем путям ожидаемого высочайшего проезда осматривались квартиры, чердаки, погреба, делались кое-где обыски.
Ну, готовьтесь, готовьтесь, свора!
Что не покидает Богрова все эти дни – самообладание. У него счастливое свойство: чем ближе опасность, тем полней самообладание. Он пишет обстоятельные деловые письма отцу (он вполне сумел бы хорошо вести коммерческие дела!): как дать взятку инженеру, чтобы кто-то получил выгодный заказ от городского самоуправления, и какие предосторожности принять, чтобы взятка, не осуществясь, не уплыла бы из рук, чтоб обе стороны имели гарантию. “Я надеюсь, папа, ты поверишь моей опытности”.
Тянут ли его сомненья, мученья, отчаяние – это не выходит наружу.
Так наступают – когда-то наступают – в каждой человеческой жизни главные дни.
64
Украсились киевские улицы и дома – флагами, царскими вензелями, портретами. Многие балконы драпировались коврами, тканями, уставлялись цветами, некоторые дома были иллюминованы. Обыватели телячье ждали зрелищ. К сведенью их (и Богрова) подробно была объявлена вся программа торжеств – с 29 августа по 6 сентября.
В одиночестве, в ожидании, в томлении Богров много сидел дома, лежал, ходил по комнатам, фантазируя, вырабатывая… А ещё – методически просматривал и уничтожал, что не должно было оставаться.
Всё это выглядело как колоссальный цирк, где зрителями был созван весь Киев, да по сути – вся Россия, да даже и весь мир. Сотни тысяч зрителей глазели из амфитеатра, а наверху на показной площадке, под самым куполом, в зените, выступали – коронованный дурак и Столыпин. А маленькому Богрову, чтобы нанести смертельный укол одному из них, надо было приблизиться к ним вплотную – значит вознестись, но не умея летать, взлезть, но не имея лестницы и в противодействии всей многотысячной охраны.
Образ цирка вызывает образ центрального шеста, поддерживающего вершину шатра. Вот по такому шесту – совершенно гладкому, без зазубрины, без сучка, надо будет всползти, никем не поддержанному, но всеми сбрасываемому, всползти, ни за что не держась. Задача – исключительно невозможная. Но посмотреть: нельзя ли изменить хоть одно исходное условие? Добавить себе крыльев? – не дано природой. Искать помощи у разных ЦК? – уже отвергнуто. Уменьшить высоту шеста? – она задана. Добавить ему шероховатостей? – сперва поискать на своём теле. А затем и на шесте: нейтрализовать сопротивление охраны? Это надо попытаться. К чему-то же, зачем-то же были эти несколько лет игры-сотрудничества?
Если охрана окажется умна – тогда пустой номер. Но опыт подсказывал, что – не окажется.
Лежал, ходил, откидывался в качалке, упражнялся с гантелями. Фантазировал, вырабатывал.
Было душно, окна нараспашку. К обеду мороженое, к напиткам лёд. Как во сне, сидел с тётей за обедом, за ужином у просторного стола. Не ездил в клубы, не играл в карты. Его задача требовала сосредоточения всего ума, всего тела.
Программа царских торжеств лежала перед ним. И ясно, что самый удобный центр её – 31 августа, Купеческий сад, на берегу Днепра.
Но если – там, то – Днепр рядом! Как не попробовать ещё и ускользнуть? Найти моторную лодку, добежать, спрыгнуть?…
И он ходил бродить по набережным, на пристань, по берегу.
Но легче было изобрести невообразимое – как дотянуться до председателя совета министров, чем найти способ и язык объясниться с чужими, грубыми, непонятными днепровскими лодочниками, внушить к себе доверие в такие подозрительные дни и самому доверить уголок своей конспирации. Он мог заплатить за моторку – сколько угодно. А правдоподобно уговориться – не умел. Это были люди с другой планеты.
Наконец, 26 августа он зашёл к доверенным знакомым, оставил письма: одно – родителям, два – в газеты.
И позвонил, от себя из дому, в Охранное отделение: дома ли хозяин ?
Не повезло: Кулябку не застал. Но – знал он там всех – и заведующему наружным наблюдением Самсону Демидюку предложил встретиться, срочно.
Они сошлись в Георгиевском переулке, в парадном. И Богров объявил Демидюку: во время торжеств готовится террористический акт против самых высоких особ !!!
Одной этой чрезвычайной фразы было достаточно, чтобы Демидюк побежал бегом к Кулябке. Но Богров не поскупился и на несколько деталей: приезжает группа из Петербурга, с оружием. Ищет способа безопасного въезда в Киев и устройства здесь. Богров должен получить инструкции.
Находка не просто дерзка – гениальная: двигаться почти напрямую и говорить почти правду! Какое ещё убийство готовилось так: всё время настаивая перед полицией, что именно это убийство произойдёт!?
Зацепка – во всяком случае. Для них – служебно невозможно пренебречь таким сенсационным донесением.
Вернулся домой, нервно ходил. Начало было важнее всего: вообще по шесту можно ли взбираться хоть сколько-нибудь, или тут же соскользнёшь?
Снова позвонил в Охранное, когда Кулябко уже был там. Обрадованный, блеющий, глупый голос! Полтора года пропадал – и вот объявился любимец и сразу с таким известием! Поверил, захвачен – первая удача. На первую сажень уже взобрался – держит, не скользит.
Ещё новое: назначает прийти не в Охранное, а – к себе домой. Небывало, что за изменение? Ловушка? Простодушно объясняет Кулябко: да обед уже назначен, переменить нельзя.
Радушный голос, человеческая слабость. Признак полного доверия.
Богров идёт к Кулябке однако с браунингом в кармане. (Так было задумано, когда собирался в Охранное: если версия не будет принята, а сразу разоблачение, – стрелять в него, стрелять в других, бежать, стрелять в себя?… Теперь, по домашности, как бы и лишнее. А может и не лишнее, незнакомый дом, незнакомый ход. По домашности – тем более не будет обыска. Взять).
В сообщеньи Богрова нет ни одной зазубринки факта, ни одного реального выступа – скользь, и разбился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269