Отступления нет, браунинг несётся в кармане.
Через Золотоворотскую улицу, через чёрный ход, Демидюк провёл Богрова в квартиру Кулябки. Хозяин (стал подполковник теперь) встретил его в задней прихожей и провёл к себе в кабинет (доверие!)… через ванную, другого хода нет.
Сюда из гостиной довольно слышен оживлённый обеденный разговор. И у Кулябки – не совсем вытертый масляный рот, вкусный обильный обед ещё не докончен – и приятно его доканчивать, имея на десерт такого посетителя, о котором там сейчас и похвастаться близким гостям. Радушный, весёлый, доверчивый вид – кажется, и к столу бы позвал, если б не неприлично.
Хотел повторить ему тот же пунктир, уже расширяя в сюжет, но Кулябке хочется к обеду, к гостям, – “ты садись и напиши всё, голубчик!” Оставил Богрова в кабинете (ничему не научил его взрыв на Астраханской!) – и пошёл дообедывать.
Писать? Если донесение истинно и террористы нависают за спиной? Самоубийство. На что ж Кулябко рассчитывает, подавая перо? Догрызть утиное крылышко?
Когда мы в жизни проходим сквозь мелкое событие – никогда мы не знаем, насколько ещё оно может пригодиться нам впереди. А теперь вело чутьё: из прошлого – как можно больше правдоподобных деталей, каких сегодня нет, как можно больше истины в прошлом. И все последние дни удочкой памяти Богров выцеплял обломки этой незначительности: дама из Парижа на Троицу 1910, совсем забывши про Троицу… Кажется: подруга дочери Кальмановича… Почему-то через неё – второстепенные письма от ЦК эсеров… Кальманович, сам уезжая, поручил все передачи своему помощнику Богрову… Богров эти письма показывал фон-Коттену… А потом передал Егору Лазареву (про Лазарева знал Богров, что Столыпин заменил ему ссылку в Сибирь на заграницу, так что тому не опасно) и… были ж ещё два письма… Одному молодому революционеру… Скажем, “Николаю Яковлевичу”. (Такое имя в редакции назвал ему Лазарев, теперь всё годится).
Узелки завязаны, вперёд, моя исторья! Так вот этот Николай Яковлевич в начале лета вдруг прислал письмо: не изменились ли убеждения Богрова? С революционерами приходится настороже, опасно и смолчать, опасно и высказать правду. Нет, мол, не изменились. И вдруг! – в июле на дачу под Кременчугом (вот и дача пригодилась, уже покинутая, там томился, гулял, не знал, что так скоро пригодится, как можно больше реальных совпадений!) – явился сам “Николай Яковлевич”! И открыл…
(Если он серьёзный террорист, идёт на такое великое предприятие – и доверяется одной почтовой фразе неактивного подозрительного анархиста Богрова, и сразу едет к нему и открывается со всеми тайнами?… О, какой скользкий гладкий шест! Прижаться к его палочному телу самим собою, всем телом своим тереться и переползать по неправдоподобностям!)
… открыл: что едет их группа террористов, трое, из разных мест, в Киев, чтобы совершить акт во время празднеств. Говорят, на вокзале и на пристани строгая проверка документов. Так вот, не может ли Богров помочь им: перед самыми торжествами въехать в Киев – ну, например, моторной лодкой из Кременчуга? (Прицепился этот Кременчуг, как та дама из Парижа, очень удачно. И моторная лодка сюда перескочила, складывается само). Пусть добудет им моторную лодку, а потом в Киеве – конспиративную квартиру на троих. И – уехал.
И – пришли, весёлые, подвыпившие, неравновесные с обеда – жирный селезень Кулябко. Остроусый красивый проницательный, образованный, осмотрительный, струнно-служащий полковник Спиридович. И ещё какая-то бледная штатская немочь – действительный статский советник. Очевидно, за обедом уже было рассказано – да, вот он, тот интересный субъект, который работал у меня раньше несколько лет и давал всегда точные сведения. Какие же в этот раз?
Тёплыми пальцами брали бумагу с жаждой новости, полупьяными глазами читали, вертели, передавали, смотрели друг на друга понимающе: террор как будто давно заглох – и вдруг сейчас словить такую группу? – большие награды, большие повышения! И как легко шли террористы сами в сеть!…
(Ах, верно он изучил их клёв! Ах, знал Богров их душёнки! А – во что тут было поверить? Трезвому человеку – во что? Выпирал из кармана браунинг явно (зачем взял? проклинал), и в шесть глаз не видели, только спросить: а это – что у вас? И тогда – стрелять? Их – трое, и из квартиры не выскочишь.)…
Впрочем, они – полиция, и не забыли, что надо поморщить лоб, расспросить придирчиво: а откуда Николай Яковлевич узнал ваш дачный адрес?
Сперва приехал в Киев ко мне домой – и домашние сказали.
А… почему вы не пришли к нам с этим важным сообщением сразу?
(Почему он вообще пришёл – не пришло им спросить: разумеется, каждый обязан явиться. За четыре года Кулябко никогда не пытался понять: а зачем Богрову вся эта служба? что за человек Богров?)
Доверчиво смотрит на опытных полицейских через пенсне молодой интеллигент с удлинённой стиснутой головой, постоянно чуть изогнутой набок, с постоянно несомкнутыми губами, видно – и скрыть ничего не умеет: поскольку Николай Яковлевич тут же и уехал, у меня остались как бы пустые руки, мне было неловко так приходить. И я всё ждал, что он объявится. Но время идёт, подходят торжества. А в одной из газет (к тому же правых, которые так и читают взахлёб присяжные поверенные…) промелькнула заметка о возможности какого-то покушения. Я – просто взволновался, не знаю, что мне делать. Если они теперь нагрянут и потребуют, я под их наблюдением уже никак не прорвусь к вам спросить: добывать ли им лодку? искать ли им квартиру?
Нет, моторной лодки не давать, строго отводит Спиридович. А квартиру? Чтобы знать, где они будут, и легче их взять, отчего же? Кулябко думает – можно, и даже знает, какую: разведенной жены полицейского письмоводителя.
(Богрову это никак не годится: призраков нельзя поселить к реальной хозяйке).
Замялся: как бы чего не пронюхали, вдруг она вызовет у них подозрение, тогда всё провалится.
А чью бы вы предложили?
Да тут… одна знакомая уехала за границу. Да если разрешите – и мою: родители уехали.
Что ж, может быть и хорошо (легче наблюдать через Богрова).
(Держится! Держится!)
Ещё ближе к истине, ещё естественней: я так понял – акт будет не в начале торжеств, а – к концу, когда охрана ослабеет. (Как будет – так прямо и говорить! так прямо и предупреждать охрану, вот дерзость!)
Спиридович – самый профессиональный и единственный умный: но как Николай Яковлевич так легко вам доверился, все подробности?…
А! Я заявил Николаю Яковлевичу, что не хочу быть пешкой в их руках, а должен быть посвящён во все планы, это моё условие. (Я – не мелкий! Я буду всё знать! Верьте мне и держитесь за меня!)
Убедительно.
Но уж если все планы, – сверлит-таки усопронзительный Спиридович, – так тогда: на кого ? На Его Императорское Величество?
Нет! (Не только нет, потому что – нет, уж Богрову ли не знать, а и – нет, чтоб и в мыслях ни у кого не было! И если: только сейчас допустить о царе – слишком подхватятся!) Нет, в этом случае опасаются еврейского погрома. Поэтому план террористов: покушение на двух министров – на Столыпина (так-таки наоткрытую!) и Кассо. (Министр просвещения, лютая ненависть передового студенчества, очень реалитетно. И – раздвоить внимание охраны).
И – так и видно, как настороженность вся вышла из Спиридовича, и вернулось послеобеденное блаженное упитое состояние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269
Через Золотоворотскую улицу, через чёрный ход, Демидюк провёл Богрова в квартиру Кулябки. Хозяин (стал подполковник теперь) встретил его в задней прихожей и провёл к себе в кабинет (доверие!)… через ванную, другого хода нет.
Сюда из гостиной довольно слышен оживлённый обеденный разговор. И у Кулябки – не совсем вытертый масляный рот, вкусный обильный обед ещё не докончен – и приятно его доканчивать, имея на десерт такого посетителя, о котором там сейчас и похвастаться близким гостям. Радушный, весёлый, доверчивый вид – кажется, и к столу бы позвал, если б не неприлично.
Хотел повторить ему тот же пунктир, уже расширяя в сюжет, но Кулябке хочется к обеду, к гостям, – “ты садись и напиши всё, голубчик!” Оставил Богрова в кабинете (ничему не научил его взрыв на Астраханской!) – и пошёл дообедывать.
Писать? Если донесение истинно и террористы нависают за спиной? Самоубийство. На что ж Кулябко рассчитывает, подавая перо? Догрызть утиное крылышко?
Когда мы в жизни проходим сквозь мелкое событие – никогда мы не знаем, насколько ещё оно может пригодиться нам впереди. А теперь вело чутьё: из прошлого – как можно больше правдоподобных деталей, каких сегодня нет, как можно больше истины в прошлом. И все последние дни удочкой памяти Богров выцеплял обломки этой незначительности: дама из Парижа на Троицу 1910, совсем забывши про Троицу… Кажется: подруга дочери Кальмановича… Почему-то через неё – второстепенные письма от ЦК эсеров… Кальманович, сам уезжая, поручил все передачи своему помощнику Богрову… Богров эти письма показывал фон-Коттену… А потом передал Егору Лазареву (про Лазарева знал Богров, что Столыпин заменил ему ссылку в Сибирь на заграницу, так что тому не опасно) и… были ж ещё два письма… Одному молодому революционеру… Скажем, “Николаю Яковлевичу”. (Такое имя в редакции назвал ему Лазарев, теперь всё годится).
Узелки завязаны, вперёд, моя исторья! Так вот этот Николай Яковлевич в начале лета вдруг прислал письмо: не изменились ли убеждения Богрова? С революционерами приходится настороже, опасно и смолчать, опасно и высказать правду. Нет, мол, не изменились. И вдруг! – в июле на дачу под Кременчугом (вот и дача пригодилась, уже покинутая, там томился, гулял, не знал, что так скоро пригодится, как можно больше реальных совпадений!) – явился сам “Николай Яковлевич”! И открыл…
(Если он серьёзный террорист, идёт на такое великое предприятие – и доверяется одной почтовой фразе неактивного подозрительного анархиста Богрова, и сразу едет к нему и открывается со всеми тайнами?… О, какой скользкий гладкий шест! Прижаться к его палочному телу самим собою, всем телом своим тереться и переползать по неправдоподобностям!)
… открыл: что едет их группа террористов, трое, из разных мест, в Киев, чтобы совершить акт во время празднеств. Говорят, на вокзале и на пристани строгая проверка документов. Так вот, не может ли Богров помочь им: перед самыми торжествами въехать в Киев – ну, например, моторной лодкой из Кременчуга? (Прицепился этот Кременчуг, как та дама из Парижа, очень удачно. И моторная лодка сюда перескочила, складывается само). Пусть добудет им моторную лодку, а потом в Киеве – конспиративную квартиру на троих. И – уехал.
И – пришли, весёлые, подвыпившие, неравновесные с обеда – жирный селезень Кулябко. Остроусый красивый проницательный, образованный, осмотрительный, струнно-служащий полковник Спиридович. И ещё какая-то бледная штатская немочь – действительный статский советник. Очевидно, за обедом уже было рассказано – да, вот он, тот интересный субъект, который работал у меня раньше несколько лет и давал всегда точные сведения. Какие же в этот раз?
Тёплыми пальцами брали бумагу с жаждой новости, полупьяными глазами читали, вертели, передавали, смотрели друг на друга понимающе: террор как будто давно заглох – и вдруг сейчас словить такую группу? – большие награды, большие повышения! И как легко шли террористы сами в сеть!…
(Ах, верно он изучил их клёв! Ах, знал Богров их душёнки! А – во что тут было поверить? Трезвому человеку – во что? Выпирал из кармана браунинг явно (зачем взял? проклинал), и в шесть глаз не видели, только спросить: а это – что у вас? И тогда – стрелять? Их – трое, и из квартиры не выскочишь.)…
Впрочем, они – полиция, и не забыли, что надо поморщить лоб, расспросить придирчиво: а откуда Николай Яковлевич узнал ваш дачный адрес?
Сперва приехал в Киев ко мне домой – и домашние сказали.
А… почему вы не пришли к нам с этим важным сообщением сразу?
(Почему он вообще пришёл – не пришло им спросить: разумеется, каждый обязан явиться. За четыре года Кулябко никогда не пытался понять: а зачем Богрову вся эта служба? что за человек Богров?)
Доверчиво смотрит на опытных полицейских через пенсне молодой интеллигент с удлинённой стиснутой головой, постоянно чуть изогнутой набок, с постоянно несомкнутыми губами, видно – и скрыть ничего не умеет: поскольку Николай Яковлевич тут же и уехал, у меня остались как бы пустые руки, мне было неловко так приходить. И я всё ждал, что он объявится. Но время идёт, подходят торжества. А в одной из газет (к тому же правых, которые так и читают взахлёб присяжные поверенные…) промелькнула заметка о возможности какого-то покушения. Я – просто взволновался, не знаю, что мне делать. Если они теперь нагрянут и потребуют, я под их наблюдением уже никак не прорвусь к вам спросить: добывать ли им лодку? искать ли им квартиру?
Нет, моторной лодки не давать, строго отводит Спиридович. А квартиру? Чтобы знать, где они будут, и легче их взять, отчего же? Кулябко думает – можно, и даже знает, какую: разведенной жены полицейского письмоводителя.
(Богрову это никак не годится: призраков нельзя поселить к реальной хозяйке).
Замялся: как бы чего не пронюхали, вдруг она вызовет у них подозрение, тогда всё провалится.
А чью бы вы предложили?
Да тут… одна знакомая уехала за границу. Да если разрешите – и мою: родители уехали.
Что ж, может быть и хорошо (легче наблюдать через Богрова).
(Держится! Держится!)
Ещё ближе к истине, ещё естественней: я так понял – акт будет не в начале торжеств, а – к концу, когда охрана ослабеет. (Как будет – так прямо и говорить! так прямо и предупреждать охрану, вот дерзость!)
Спиридович – самый профессиональный и единственный умный: но как Николай Яковлевич так легко вам доверился, все подробности?…
А! Я заявил Николаю Яковлевичу, что не хочу быть пешкой в их руках, а должен быть посвящён во все планы, это моё условие. (Я – не мелкий! Я буду всё знать! Верьте мне и держитесь за меня!)
Убедительно.
Но уж если все планы, – сверлит-таки усопронзительный Спиридович, – так тогда: на кого ? На Его Императорское Величество?
Нет! (Не только нет, потому что – нет, уж Богрову ли не знать, а и – нет, чтоб и в мыслях ни у кого не было! И если: только сейчас допустить о царе – слишком подхватятся!) Нет, в этом случае опасаются еврейского погрома. Поэтому план террористов: покушение на двух министров – на Столыпина (так-таки наоткрытую!) и Кассо. (Министр просвещения, лютая ненависть передового студенчества, очень реалитетно. И – раздвоить внимание охраны).
И – так и видно, как настороженность вся вышла из Спиридовича, и вернулось послеобеденное блаженное упитое состояние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269