– Да тёплый.
– Нисколько не тёплый, застудите нерв.
– Подумаешь, нерв! Тут с головой неизвестно.
– А нерв – сам по себе, это вы не болели. Идите, идите.
Прапорщик нехотя поднялся, пересел рядом с врачом. Врач был статный, гладкий мужчина, усы пушистые, и мягкой шёрсткой, как чёрной тенью, баки по всей дуге, а вид – замученный.
– А с вами что?
– А… оперировал. Вчера. Ночь вот. И утро.
– Столько раненых??
– А как вы думали? Ещё и немцы, кроме наших. Всех видов ранения… Шрапнельная рана живота с выпадением желудка, кишок, сальника, а больной в полном сознании, ещё несколько часов живёт, и просит, чтоб мы ему непременно смазали, смазали в животе… Сквозное в черепе, часть мозга вывалилась… По характеру ранений – бой был не лёгкий.
– Разве по характеру ранений можно судить о бое?
– Конечно. Перевес полостных – значит, бой серьёзный.
– Но теперь-то кончились?
– А сколько было!
– Так – спать идите.
– Вот успокоюсь. От работы напряжение, – зевнул врач. – Расслабиться.
– Всё-таки – действует?
– Да ничего не действует, а – расслабиться. На смерть, на раны не реагируешь, иначе б не работа. У него глаза раскрыты, как плошки, одно спрашивает – будет ли жив, а ты холодно себе пульс считаешь, соображаешь план операции… Если был бы хороший транспорт, некоторых полостных ещё можно бы спасти: оперировать надо в тылу. А у нас какой транспорт? – две линейки да одна фурманка. Немцы свои подводы с лошадьми угоняют. Да и куда везти? за Нарев? Сто вёрст, десять по шоссе, а девяносто по российским дорогам, душегубство. А немцы на автомобилях отправляют, через час – в лучшей операционной.
Прапорщик построжел, посмотрел на врача.
– А изменись обстановка вот сейчас? – отступать? – сетовал тот. – Совершенно не на чем. Со всем лазаретом достанемся немцам… А наступать – так за нами забота трупы хоронить. Ведь там по полю лежат – жара, разлагаются.
– Чем хуже, тем лучше, – сурово сказал прапорщик.
– Как? – не понял врач.
Засветилось в глазах, только что лениво-безразличных:
– Частные случаи так называемого милосердия только затемняют и отдаляют общее решение вопроса. В этой войне, и вообще с Россией – чем хуже, тем лучше!
Бровные щётки врача в недоумении поднялись и держались:
– Как же?… Раненых – пусть трясёт, донимает жар, бред, заражение?… Наши солдаты пусть страдают и гибнут – и это лучше?
Всё строже, заинтересованней становилось энергичное умное лицо прапорщика:
– Надо иметь точку зрения обобщающую , если не хотите попасть впросак. Мало ли кто на Руси страдал, страдает! К страданиям рабочих и крестьян пусть добавляются страдания раненых. Безобразия в деле раненых – тоже хорошо. Ближе конец. Чем хуже, тем лучше!
Оттого что прапорщик держал голову чуть запрокинутой, он как будто имел в виду не только единичного этого собеседника, а оглядывал нескольких: “у кого ещё вопросы?”.
Врачу и спать перехотелось, всеми глазами он смотрел на уверенного прапорщика.
– Так тогда – и не оперировать? И повязок не накладывать? Чем больше умрёт – тем ближе освобождение? Вот с вашим черниговским знаменщиком мы сейчас… Повреждение крупных сосудов. Да полсуток на нейтральной пролежал, пока вынесли. Нитевидный пульс. Так зачем мы с ним возимся, да? Так я понял обобщающую мысль?
Коричневым огнём жгнули глаза прапорщика:
– А зачем они попёрли как бараны за нашим полковым, за мракобесом? Развёрнутое зна-амя!! – и обсюсюкивает теперь весь полк. Нашли за что драться – за тряпку! Потом уже – за одну палку. Навалили кучу трупов, это что! Играют нами как оловянными!
Но хирург был в тупике:
– Вы, простите, вы ведь не кадровый, вы – кто?
Прапорщик пожал узкими плечами:
– Какое это имеет значение? Гражданин.
– Нет, но по специальности?
– Юрист, если так вам нужно.
– Ах, юри-ист! – понял врач, и покивал, покивал, что так он и думал или мог бы догадаться. – Юри-ист…
– А что вам не нравится? – насторожился прапорщик.
– Да вот именно то. Юрист. Юристов у нас развелось, простите, как нерезаных собак.
– Если страна насквозь беззаконная, так ещё очень мало!
– Юристы – в судах, юристы – в Думе, – не слышал врач, – юристы в партиях, юристы в печати, юристы на митингах, юристы брошюры пишут… – растопырил он большие руки. – А спросить вас, – что это за образование – юрист?
– Высшее. Петербургский университет, – ледяно-любезно пояснил прапорщик.
– Ерундический факультет? Да какое там к чертям высшее! Десять учебничков вызубрить да сдать – вот и вся ваша… образование. Знал я студентов-юристов: все четыре года баклуши околачивали, листовки, конференции, будоражить…
– Так низко говорить интеллигенту! – предупредил прапорщик, темнея. – Подумайте, на чью мельницу… Порядочный человек должен сочувствовать левым.
Это верно. Врач почувствовал, что переступил меру, но и прапорщик его ж допёк.
– Я хочу сказать, – исправился врач, – поучились бы вы на медицинском или на инженерном, вы бы узнали, почём каждый экзамен. А с положительными знаниями рук тоже не сложишь – надо работать. России нужны работники, делатели.
– Как не стыдно! – всё с тем же горячим укором смотрел прапорщик. – Ещё эту гнусность достраивать! Ломать её нужно без сожаления! Открывать дорогу к свету!
Достраивать? – врач, кажется, так не говорил, он говорил: лечить.
– Да вы сами не медицинскую ли Академию кончили? – торопился допросить горячеглазый прапорщик.
– Академию.
– В каком году?
– В Девятом.
– Та-ак, – соображал быстро прапорщик, и прямой длинный нос его подрагивал в ноздрях. – Значит, в кризис Академии, в Пятом году, вы были уволены – и сдались, и подали верноподданное заявление?
Затмился врач, поморщился, концы усов вниз отогнул, но они сами вверх выторчнули:
– Как это у вас сразу топориком: верноподданное… А если ты хочешь быть военным врачом, а Академия в стране одна? И хоть бы раздемократическое правительство – в своей военной Академии оно может рассчитывать, что не будет антивоенных митингов? По-моему, это справедливо.
– И ношение формы? И студенты козыряют, как младшие чины?
– В Военной Академии? – ничего страшного.
– Сол-датчина! – всплеснул прапорщик. – Вот так мы всё уступаем, а потом удивляемся…
– А потом – раненых лечим! – сердился уже и врач. – Раненых вы мне оставьте! Солдатчина!… Смотрите, завтра сами явитесь. С раздробленным плечом.
Прапорщик усмехнулся. Совсем он не был зол, а юноша искренний, с убеждённостью лучших русских студентов:
– Да кто же против гуманности!? Лечите на здоровье! Это можно рассматривать как взаимопомощь. Но не надо теоретических оправданий этой пакостной войны!
– А я – нисколько… Я разве…?
– “Освободительная”!… Чем-то надо заинтересовать. “На выручку братьям-сербам”! – сербов пожалели! А сами по всем окраинам душим – этих не жалеем!
– Но всё-таки Германия на нас… – терялся врач перед уверенной молодостью, как принято в России теряться.
– Если хотите, очень, жаль, что Наполеон не побил нас в Восемьсот Двенадцатом, – всё равно б не надолго, а свобода была бы!
Накатывал, накатывал юрист, переодетый в гадкую военную форму, да мысли отдуманные, так сразу не поспоришь. И, всё больше идя на примирение, посочувствовал врач:
– И как же вас мобилизовали? – ни льгот, ни отсрочки?
– Вот так, застрял… Напра… отставить, нале… отставить, ноги на-пле… отставить, кругом, бегом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269