Лбом к евангелию в тиснёном переплёте, и справа серебряное распятие.
Евангелие и распятие – стерегли её исповедь. А аналой – сейчас поняла: крутой подъём! крутой тяжёлый изволок – и этим изволоком надо выволакивать, выволакивать свою жизнь против тяжести и против трения.
В гимназии исповедь – прыснуть, смешок. Уже с размаху – епитрахиль на голову, отпускать. Снисходительные вопросы, предполагающие ребёнка, чуть ли не конфету из буфета, – “грешна, батюшка, грешна”, и отпорхнула. А с тех пор – ни разу. И сейчас – ждала вопроса, и не дождалась.
Ждал – священник, невидимо нависая над нею. И лишённая поднять голову, посмотреть ему в глаза и говорить с ним как с человеком просто, как после панихиды, – она должна была отвечать существу высшему.
И хорошо, что не в глаза.
Да она и не видела его. Ни вообще человека ни одного. А – распятие только, из-под прижатого лба.
Никто не спрашивал её – и не на что было отвечать. Но – самой продираться через тьму.
Не хотела слушать ни тётку, ни её монашек, все слишком святые и не поймут, – а теперь говорить?
Говорить – но жгущего не сказать! Мыслями быстрыми провильнув, всё охватить (а что – пропустить). Для себя ты всё уже знаешь, что наделала, перебрано уже сто двадцать раз. А теперь единственный раз – но вырвать из своей спасительной, попустительной немоты и вывести вслух наружу? Невозможно! (Всё – уже можно, но – кроме одного!)
Безвыходно. Но и безвыходно было одной в пустом доме. Безвыходно будет и куда ещё придёшь. На этот изволок близ распятия – как себя вытянуть? Человеку другому, чужому, – всё, что было, – назвать ? И не смягчая словами, не хитря? (Сделать – легче, чем назвать!) Где же горло взять, где дыхание? Просто вот так, без объяснения, без вступления, горлом сухо-надтреснутым:
– Я – соблазнила женатого.
Уф, первый порог. Никакого порога: это всё уже прошлое. А – зачем?…
– Я… соблазнила его… собственно не любя… Любя – другого, а тут… Ну, просто… Ну, возраст пришёл… Ну, чувствам исход.
Хотя б вопрос над головою! Или – суждение, осуждение! Или звук сочувствия? Нет. Да слышат ли тебя?
– Я – заставила его открыться жене. И этим… думаю… разломала их жизнь… навсегда…
Второй порог. Свинцовая жизнь, как тебя вытягивать? Но с каждым назывом как будто и спадает что-то. Но ещё не всё, доказнить себя:
– Это – без цели, так, ни к чему… Я очень раскаиваюсь.
Неправда, цель была. Но не так же ясно, точно! Была… Наперёд знала, что расстанемся… Нет, не знала…
– С низкой целью. Оторвать его для себя… Нет, для самолюбия… Потому что другой не любил… Как легко вдруг сказалось.
– А я – того – всю жизнь любила.
На любовь – как крыльями! А сама, по изволоку, на каждом грехе как через камень перекатываясь, – и носом вниз, и носом в землю:
– Потом я… скрывала беременность от матери. Придумала уехать в деревню. А мать – заболела, умирала… Я не приехала. Предала её… ради ребёнка…
Неправда, вильнула.
– Нет, из-за позора. От самолюбия.
Нет, это – как колодезной бы кошкой, три крюка в три стороны, – и надо там, на тёмном дне души, найти горячий камень, нащупать, подцепить, а он не цепляется, а он срывается, он семьдесят раз срывается, пока ты его бережно, как лучшее своё сокровище, движениями точными, ни дрогом не ошибясь – поднимешь, поднимешь, дотянешь, дотянешь – хвать! – и, пальцы обжигая, выкинула из души!
– Я – младенца покинула… для свидания… Как безумная… И он заболел без меня… и вот отчего умер.
Так и этот – вытягивала, вытягивала, вывалила наружу, не дыша. Труд – испотивающий, пот холодный на лбу.
Что теперь священник думает?… Так жалел сокрушённую молодую мать…
Но заметила: каждый вываленный камень как будто уже и отделяется от неё – навсегда ли? нет ли? – и можно теперь хоть со стороны на него посмотреть, не в себе одной волоча.
Взглянуть на священника – она не подняла головы, она не смела, и никто так не делал до неё. Но не слыша от него ни звука, но вдруг с какого-то камня догадалась о незримом нависающем священнике: он – и не исповедует. Она – не ему исповедовалась! Он – только нужный свидетель.
Потому и трудно так, что: всё – сама. По тому и облегчение, что: всё – сама.
Облегчение – надолго ли? Разве сказанное слово перевесит вину, грех, зло?
Удивительно, непонятно, но: как выговоришь – так отваливается. Хоть – и пока.
А простить – кто ж это может всё простить такое? Кто другой человек может тебе отпустить? Сама и таскай, сама и трудись.
И в этом – движение. В живой груди всё сваленное – не может намертво остаться навсегда. Если бы всё так оставалось – мы бы тоже камни были.
Да что ж нависает он, молчит? Хотя бы помог вопросом, звуком, поощрением!
Но когда уже научаешься эти камни вытягивать крюком срывчатым – в сухом горле свободнеет речь и рассказ исповедный ускоряется. И сумятно спешишь выхватывать и называть свои предательства (свои! вот только что винила его, но это ложно!) – называть уже и по второму разу (а все оказались напрасны! все впустую! все не приняты!) – второй раз по этому месту – или это новое место – или это не второй раз? – да, второй раз предала! – уже не жизнь твою, а память свежую, неостывшую – ещё могилка не уряжена, будет ждать убора до весны – а мысли мои о ком опять? – опять о нём, опять о нём! – вот почему побежала, между вспышками, безумея, уклоняясь, где б не обжечься, а то и прыгая через огонь, не зная прямой, которой и нет, и по той же калёной земле, жгут подошвы, возвращаясь на то же место, – мне пальцы сбивал, отстань, оторвись, – шесть лет о нём и опять о нём, – спалила сына и, траура не доносив, – вот он, пятый, наносится как смерч, – вот когда камня не вытянуть, пылает!! Сама обуглена, а вьётся неупускаемо, огненной змейкой: ещё зародить! от него - зародить! он этой радости не знал – вместе !
И что б сейчас священник ей ни возразил, ни запретил, простил не простил, – она с ужасом видела, что обречена ему.
Но – ещё снова от кого-то отталкивать? отбирать, отнимать? Нет шагов по земле – не по людям? По траве, по земле – нет шагов, не бывает?
И – как зыбка земная кора! Везде, под каждым шагом плавится! Нигде не пробежать, не провалясь!
А пока меж огнями металась – обронила крюк, ушатнулась от колодца – да не грохнулись камни все туда опять?! О, Боже, помоги! Ты видишь, я выбраться хочу! Я хочу перемениться! Но слишком много бед…
И куда докарабкалась на изволоке, там и сникла, виском о распятие, исчерпав свои малые силы, одночеловеческие.
Молчала.
И на голову ей легла тканая тяжесть, затемнив последнее, что ещё видела. И через ткань слышные касанья крестящей руки.
И голос – необыденный, способный вскинуться за тысячу грудей под купол, молить, страдать, каяться, – а сейчас негромкий, для неё одной, но и со всем тем подкупольным значением:
– Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами своего человеколюбия…
Она – всё своё выкрикнула, как ни ужасно, она всё своё сделала, она была и прижата, виском к распятию, и бездыханна. Но – другое Дыхание, но Дух – плавал над ней и трепетанием проникал в неё.
– …да простит ти, чадо, вся согрешения твоя. И аз, недостойный иерей, властию Его, мне данною…
Он – не власть подчёркивал, но недостойность. Над её сокрушённым трудом он сокрушённо свидетельствовал о прощении.
– … прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих…
Он так веско, глубоко выговаривал, будто знал и взвесил ещё много подробностей, ею не сказанных, и, всё оценив, – уверенно прощал однако.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315
Евангелие и распятие – стерегли её исповедь. А аналой – сейчас поняла: крутой подъём! крутой тяжёлый изволок – и этим изволоком надо выволакивать, выволакивать свою жизнь против тяжести и против трения.
В гимназии исповедь – прыснуть, смешок. Уже с размаху – епитрахиль на голову, отпускать. Снисходительные вопросы, предполагающие ребёнка, чуть ли не конфету из буфета, – “грешна, батюшка, грешна”, и отпорхнула. А с тех пор – ни разу. И сейчас – ждала вопроса, и не дождалась.
Ждал – священник, невидимо нависая над нею. И лишённая поднять голову, посмотреть ему в глаза и говорить с ним как с человеком просто, как после панихиды, – она должна была отвечать существу высшему.
И хорошо, что не в глаза.
Да она и не видела его. Ни вообще человека ни одного. А – распятие только, из-под прижатого лба.
Никто не спрашивал её – и не на что было отвечать. Но – самой продираться через тьму.
Не хотела слушать ни тётку, ни её монашек, все слишком святые и не поймут, – а теперь говорить?
Говорить – но жгущего не сказать! Мыслями быстрыми провильнув, всё охватить (а что – пропустить). Для себя ты всё уже знаешь, что наделала, перебрано уже сто двадцать раз. А теперь единственный раз – но вырвать из своей спасительной, попустительной немоты и вывести вслух наружу? Невозможно! (Всё – уже можно, но – кроме одного!)
Безвыходно. Но и безвыходно было одной в пустом доме. Безвыходно будет и куда ещё придёшь. На этот изволок близ распятия – как себя вытянуть? Человеку другому, чужому, – всё, что было, – назвать ? И не смягчая словами, не хитря? (Сделать – легче, чем назвать!) Где же горло взять, где дыхание? Просто вот так, без объяснения, без вступления, горлом сухо-надтреснутым:
– Я – соблазнила женатого.
Уф, первый порог. Никакого порога: это всё уже прошлое. А – зачем?…
– Я… соблазнила его… собственно не любя… Любя – другого, а тут… Ну, просто… Ну, возраст пришёл… Ну, чувствам исход.
Хотя б вопрос над головою! Или – суждение, осуждение! Или звук сочувствия? Нет. Да слышат ли тебя?
– Я – заставила его открыться жене. И этим… думаю… разломала их жизнь… навсегда…
Второй порог. Свинцовая жизнь, как тебя вытягивать? Но с каждым назывом как будто и спадает что-то. Но ещё не всё, доказнить себя:
– Это – без цели, так, ни к чему… Я очень раскаиваюсь.
Неправда, цель была. Но не так же ясно, точно! Была… Наперёд знала, что расстанемся… Нет, не знала…
– С низкой целью. Оторвать его для себя… Нет, для самолюбия… Потому что другой не любил… Как легко вдруг сказалось.
– А я – того – всю жизнь любила.
На любовь – как крыльями! А сама, по изволоку, на каждом грехе как через камень перекатываясь, – и носом вниз, и носом в землю:
– Потом я… скрывала беременность от матери. Придумала уехать в деревню. А мать – заболела, умирала… Я не приехала. Предала её… ради ребёнка…
Неправда, вильнула.
– Нет, из-за позора. От самолюбия.
Нет, это – как колодезной бы кошкой, три крюка в три стороны, – и надо там, на тёмном дне души, найти горячий камень, нащупать, подцепить, а он не цепляется, а он срывается, он семьдесят раз срывается, пока ты его бережно, как лучшее своё сокровище, движениями точными, ни дрогом не ошибясь – поднимешь, поднимешь, дотянешь, дотянешь – хвать! – и, пальцы обжигая, выкинула из души!
– Я – младенца покинула… для свидания… Как безумная… И он заболел без меня… и вот отчего умер.
Так и этот – вытягивала, вытягивала, вывалила наружу, не дыша. Труд – испотивающий, пот холодный на лбу.
Что теперь священник думает?… Так жалел сокрушённую молодую мать…
Но заметила: каждый вываленный камень как будто уже и отделяется от неё – навсегда ли? нет ли? – и можно теперь хоть со стороны на него посмотреть, не в себе одной волоча.
Взглянуть на священника – она не подняла головы, она не смела, и никто так не делал до неё. Но не слыша от него ни звука, но вдруг с какого-то камня догадалась о незримом нависающем священнике: он – и не исповедует. Она – не ему исповедовалась! Он – только нужный свидетель.
Потому и трудно так, что: всё – сама. По тому и облегчение, что: всё – сама.
Облегчение – надолго ли? Разве сказанное слово перевесит вину, грех, зло?
Удивительно, непонятно, но: как выговоришь – так отваливается. Хоть – и пока.
А простить – кто ж это может всё простить такое? Кто другой человек может тебе отпустить? Сама и таскай, сама и трудись.
И в этом – движение. В живой груди всё сваленное – не может намертво остаться навсегда. Если бы всё так оставалось – мы бы тоже камни были.
Да что ж нависает он, молчит? Хотя бы помог вопросом, звуком, поощрением!
Но когда уже научаешься эти камни вытягивать крюком срывчатым – в сухом горле свободнеет речь и рассказ исповедный ускоряется. И сумятно спешишь выхватывать и называть свои предательства (свои! вот только что винила его, но это ложно!) – называть уже и по второму разу (а все оказались напрасны! все впустую! все не приняты!) – второй раз по этому месту – или это новое место – или это не второй раз? – да, второй раз предала! – уже не жизнь твою, а память свежую, неостывшую – ещё могилка не уряжена, будет ждать убора до весны – а мысли мои о ком опять? – опять о нём, опять о нём! – вот почему побежала, между вспышками, безумея, уклоняясь, где б не обжечься, а то и прыгая через огонь, не зная прямой, которой и нет, и по той же калёной земле, жгут подошвы, возвращаясь на то же место, – мне пальцы сбивал, отстань, оторвись, – шесть лет о нём и опять о нём, – спалила сына и, траура не доносив, – вот он, пятый, наносится как смерч, – вот когда камня не вытянуть, пылает!! Сама обуглена, а вьётся неупускаемо, огненной змейкой: ещё зародить! от него - зародить! он этой радости не знал – вместе !
И что б сейчас священник ей ни возразил, ни запретил, простил не простил, – она с ужасом видела, что обречена ему.
Но – ещё снова от кого-то отталкивать? отбирать, отнимать? Нет шагов по земле – не по людям? По траве, по земле – нет шагов, не бывает?
И – как зыбка земная кора! Везде, под каждым шагом плавится! Нигде не пробежать, не провалясь!
А пока меж огнями металась – обронила крюк, ушатнулась от колодца – да не грохнулись камни все туда опять?! О, Боже, помоги! Ты видишь, я выбраться хочу! Я хочу перемениться! Но слишком много бед…
И куда докарабкалась на изволоке, там и сникла, виском о распятие, исчерпав свои малые силы, одночеловеческие.
Молчала.
И на голову ей легла тканая тяжесть, затемнив последнее, что ещё видела. И через ткань слышные касанья крестящей руки.
И голос – необыденный, способный вскинуться за тысячу грудей под купол, молить, страдать, каяться, – а сейчас негромкий, для неё одной, но и со всем тем подкупольным значением:
– Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами своего человеколюбия…
Она – всё своё выкрикнула, как ни ужасно, она всё своё сделала, она была и прижата, виском к распятию, и бездыханна. Но – другое Дыхание, но Дух – плавал над ней и трепетанием проникал в неё.
– …да простит ти, чадо, вся согрешения твоя. И аз, недостойный иерей, властию Его, мне данною…
Он – не власть подчёркивал, но недостойность. Над её сокрушённым трудом он сокрушённо свидетельствовал о прощении.
– … прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих…
Он так веско, глубоко выговаривал, будто знал и взвесил ещё много подробностей, ею не сказанных, и, всё оценив, – уверенно прощал однако.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315