Мошенники, а не монархисты.
Первый раз Нечволодов не нашёлся. Молчал, ровный, лицом к царскому дому, держась за врытый сгнивший меч. Вот так. И Гучков – чтоб избежать революции. И Нечволодов в другую сторону – чтоб избежать революции.
Все думают врозь. Все тянут врозь. А Россия – ползёт по откосу.
– Как хотите, Алексан Дмитрич, но вокруг одного символа я объединяться не могу. Должна быть и голова достойная. И не должно быть тления возле неё.
– О-о-о! – гулко дохнул Нечволодов, – когда-нибудь, когда-нибудь мы оценим, что он – очень достоин! Его чистое сердце. Его любовь к русским святыням. Его простодушие небесное.
О да, простодушие – можно растрогаться. Посылать за ружья, за золото, или из одной имперской чести? – 60 тысяч русских душ на французский фронт?
Нет, Воротынцев не вступал в предлагаемое. Но всё ж: это дружное мужество под твёрдой рукой – что оно?
Пошли обратно по аллее. И Нечволодов, голову ниже, уже не колокольно, но заговорно – тайным заговором в пользу власти! – изложил существующий план. Не собственный свой, но выработанный в столице монархической группой Римского-Корсакова.
Простейшие самонапросные действия, всего только последовательные. Пересмотреть всех министров, начальников военных округов и генерал-губернаторов, не оставить ни одного случайного, равнодушного или труса, а только – преданных трону, смелых и решительных людей. От каждого принять клятву о готовности пасть в предстоящей борьбе. И на случай смерти каждый назначает достойного заместителя, подобного себе.
Усумнился Воротынцев: вот это самое трудное – найти в верхних слоях столько людей такого качества. Вот таких-то бескорыстных, жертвенных и отчаянных монархистов именно в том-то слое и не хватает.
– Ну, а если трёхсот верных и твёрдых людей в ведущем сословии не осталось – значит, трона не спасти, – мрачно согласился генерал.
Да вот он был уже здесь, один из трёхсот, губернатор или командующий военным округом, завидный воин, каждый вечер по Валу охраняющий царский дом избыточным часовым.
И полагал, что нашёл второго?…
Думу, как уже сказано, распустить манифестом – и бессрочно. В крупных городах ввести осадное положение. В Петербург возвратить часть гвардии, в Москву ввести кавалерийские части.
– Александр Дмитрич, вы должны отлично знать, что гвардию – перемололи. И не масоны, а Брусилов, Раух и Безобразов, лучший и старый друг Государя.
Заводы, работающие на оборону, перевести на военное положение и тем устранить стачки. Во все земгоровские и гучковские комитеты назначить правительственных комиссаров, поставить деятельность комитетов под государственный контроль и пресечь там революционную пропаганду.
Да как будто и не много. И вполне разумно.
И – быть готовыми к борьбе и к личной гибели, а не ждать государственной катастрофы, положась на милость Божью. Главное: не отступать. Не колебаться. Полумеры только напрягают озлобление. Не дать запугать себя к уступкам. Действовать осмотрительно, но и решительно, как у одра тяжёлого больного. И никакой революции не будет.
– Так ведь – уже пришла ?
– Отступит! Пришёл – кризис, но его можно решить в благополучную сторону. Только не закрывать глаза на край катастрофы!
А ветер измученный не утихал, так и кидался – то сверху, то из-под ног, то в грудь толкая, останавливая, то падая сам.
То ли уговаривал, то ли отговаривал.
Проекту нельзя было отказать в энергии, а в простоте – даже и крайней. И был он проще и ясней гучковского. И все требования естественны. (Только не спасал народ ни от войны, ни от союзников). Но зиял изъян, разъедающий весь замысел:
– Кто же будет этих губернаторов – проверять, переставлять, назначать? Брать клятву? Разве он – может?
Молчал Нечволодов.
– На такую решительность он не способен, вы же знаете. И чтобы к смерти готовить своих приближённых – надо быть в каком величии характера самому? В какой решимости?
Молчал Нечволодов.
Но Воротынцев добивался:
– И что ж Государь сказал на этот проект?
Ещё прошли.
– Проект передали Штюрмеру. А он… пока побоялся его подать в высочайшие руки.
– Побоялся?? Вот! вот! – оживился, как будто обрадовался Воротынцев – уж очень хорошо, уж очень плохо, проверка сходилась. – Во-от! Побоялся ведь – чего? Что самому придётся клятву смерти давать. Вот! Ничтожество на ничтожестве облепило трон – и как вы это расчистите? И – где ваши триста верных?
Нет, даже Гучков рассуждал реальней.
– Так – сами подайте кто-нибудь!
Генерал закинул голову, там, на своей высоте:
– Как это сделать? Глаза Государя застланы. И входы к нему закрыты.
Вот то-то. Стоял царский дом – рядом. И за каким-то из близких его светящих окон невыразительный венценосец дослушивал скучные гусарские истории, раскладывал пасьянс?
А прочесть проект своих монархистов не было у него времени.
И даже вернейшим бесстрашным генералам своим не мог найти он места и дела.
Огорчил, сбил одинокого генерала одинокий полковник. Но и сам же, как в том начальном повороте на 180 градусов, от полёта к похоронному маршу, – сам потерял, терял, терял, неделю не первую, свой катапультный вылет из Кымполунга в Петербург. Во всех этих переречиях Воротынцев как бы совершил полный круг и вернулся почти в прежнюю точку. Да лицом – не назад ли?…
Невозможно укрепить трон, даже легши трупом на его ступеньках!
Но допустимо ли – раскачивать?…
Ну, вот приедет ещё Гурко. Посмотрим.
69
В этом году так засиделся Государь в Ставке – пять месяцев, не отрываясь даже в Царское Село, не пускали военные действия, что съездив туда вокруг годовщины смерти отца 20 октября – и отстояв ежегодную панихиду в Петропавловском соборе, – он ощутил тяготение теперь поехать повидаться с матерью, в Киев. И воротясь из Царского в Могилёв, даже не переселялся полностью в губернаторский дом, а повлёк его поезд дальше на юг.
Ах, Киев! Сохранялось что-то неизбываемо, неотъемлемо святое в этом городе: каждый раз при въезде в него – высокое строгое древнее чувство охватывало сердце. И первой надобностью казалось: поехать и поклониться в Софийский собор. В этот раз с Алексеем так и сделали – прямо с вокзала, лишь потом во дворец к Мама.
По этому времени года здесь можно было ждать разливистой золотой осени. Но нет, стоял туман, хотя тёплый. И в этой задумчивой безветренности, безглядности тихого дня – как-то особенно строго и ответственно стояли шпалеры военных школ и войск, выстроенные вдоль улиц проезжания. Ещё предстояло ему в тот же день после завтрака произвести во дворцовом дворе в офицеры выпускников школы прапорщиков, и на другой день ещё посетить четыре военных училища, и многими улицами ещё прокатиться средь народа с Мама и наследником, – но самое сильное впечатление произвели вот эти войсковые вереницы по киевским улицам под надвинутым задумчивым туманом.
Государь даже не понял сперва – почему. И проезжая мимо театра – не понял, не вспомнил, всё так переменилось во времени, в людях, другое. А вот когда понял: войдя в знакомые комнаты дворца, где прожили несколько таких счастливых сентябрьских дней 1911 года, – вдруг ярко вспомнил всё ликующее настроение того киевского торжества, при флагах, гирляндах, царских вензелях, оркестрах, и такие же улицы, застроенные рядами, рядами войск, и такие же разголосы “ура”, – но и в этих комнатах, воротясь вечером к Аликс, рассказывал о ранении в театре несчастного Столыпина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315
Первый раз Нечволодов не нашёлся. Молчал, ровный, лицом к царскому дому, держась за врытый сгнивший меч. Вот так. И Гучков – чтоб избежать революции. И Нечволодов в другую сторону – чтоб избежать революции.
Все думают врозь. Все тянут врозь. А Россия – ползёт по откосу.
– Как хотите, Алексан Дмитрич, но вокруг одного символа я объединяться не могу. Должна быть и голова достойная. И не должно быть тления возле неё.
– О-о-о! – гулко дохнул Нечволодов, – когда-нибудь, когда-нибудь мы оценим, что он – очень достоин! Его чистое сердце. Его любовь к русским святыням. Его простодушие небесное.
О да, простодушие – можно растрогаться. Посылать за ружья, за золото, или из одной имперской чести? – 60 тысяч русских душ на французский фронт?
Нет, Воротынцев не вступал в предлагаемое. Но всё ж: это дружное мужество под твёрдой рукой – что оно?
Пошли обратно по аллее. И Нечволодов, голову ниже, уже не колокольно, но заговорно – тайным заговором в пользу власти! – изложил существующий план. Не собственный свой, но выработанный в столице монархической группой Римского-Корсакова.
Простейшие самонапросные действия, всего только последовательные. Пересмотреть всех министров, начальников военных округов и генерал-губернаторов, не оставить ни одного случайного, равнодушного или труса, а только – преданных трону, смелых и решительных людей. От каждого принять клятву о готовности пасть в предстоящей борьбе. И на случай смерти каждый назначает достойного заместителя, подобного себе.
Усумнился Воротынцев: вот это самое трудное – найти в верхних слоях столько людей такого качества. Вот таких-то бескорыстных, жертвенных и отчаянных монархистов именно в том-то слое и не хватает.
– Ну, а если трёхсот верных и твёрдых людей в ведущем сословии не осталось – значит, трона не спасти, – мрачно согласился генерал.
Да вот он был уже здесь, один из трёхсот, губернатор или командующий военным округом, завидный воин, каждый вечер по Валу охраняющий царский дом избыточным часовым.
И полагал, что нашёл второго?…
Думу, как уже сказано, распустить манифестом – и бессрочно. В крупных городах ввести осадное положение. В Петербург возвратить часть гвардии, в Москву ввести кавалерийские части.
– Александр Дмитрич, вы должны отлично знать, что гвардию – перемололи. И не масоны, а Брусилов, Раух и Безобразов, лучший и старый друг Государя.
Заводы, работающие на оборону, перевести на военное положение и тем устранить стачки. Во все земгоровские и гучковские комитеты назначить правительственных комиссаров, поставить деятельность комитетов под государственный контроль и пресечь там революционную пропаганду.
Да как будто и не много. И вполне разумно.
И – быть готовыми к борьбе и к личной гибели, а не ждать государственной катастрофы, положась на милость Божью. Главное: не отступать. Не колебаться. Полумеры только напрягают озлобление. Не дать запугать себя к уступкам. Действовать осмотрительно, но и решительно, как у одра тяжёлого больного. И никакой революции не будет.
– Так ведь – уже пришла ?
– Отступит! Пришёл – кризис, но его можно решить в благополучную сторону. Только не закрывать глаза на край катастрофы!
А ветер измученный не утихал, так и кидался – то сверху, то из-под ног, то в грудь толкая, останавливая, то падая сам.
То ли уговаривал, то ли отговаривал.
Проекту нельзя было отказать в энергии, а в простоте – даже и крайней. И был он проще и ясней гучковского. И все требования естественны. (Только не спасал народ ни от войны, ни от союзников). Но зиял изъян, разъедающий весь замысел:
– Кто же будет этих губернаторов – проверять, переставлять, назначать? Брать клятву? Разве он – может?
Молчал Нечволодов.
– На такую решительность он не способен, вы же знаете. И чтобы к смерти готовить своих приближённых – надо быть в каком величии характера самому? В какой решимости?
Молчал Нечволодов.
Но Воротынцев добивался:
– И что ж Государь сказал на этот проект?
Ещё прошли.
– Проект передали Штюрмеру. А он… пока побоялся его подать в высочайшие руки.
– Побоялся?? Вот! вот! – оживился, как будто обрадовался Воротынцев – уж очень хорошо, уж очень плохо, проверка сходилась. – Во-от! Побоялся ведь – чего? Что самому придётся клятву смерти давать. Вот! Ничтожество на ничтожестве облепило трон – и как вы это расчистите? И – где ваши триста верных?
Нет, даже Гучков рассуждал реальней.
– Так – сами подайте кто-нибудь!
Генерал закинул голову, там, на своей высоте:
– Как это сделать? Глаза Государя застланы. И входы к нему закрыты.
Вот то-то. Стоял царский дом – рядом. И за каким-то из близких его светящих окон невыразительный венценосец дослушивал скучные гусарские истории, раскладывал пасьянс?
А прочесть проект своих монархистов не было у него времени.
И даже вернейшим бесстрашным генералам своим не мог найти он места и дела.
Огорчил, сбил одинокого генерала одинокий полковник. Но и сам же, как в том начальном повороте на 180 градусов, от полёта к похоронному маршу, – сам потерял, терял, терял, неделю не первую, свой катапультный вылет из Кымполунга в Петербург. Во всех этих переречиях Воротынцев как бы совершил полный круг и вернулся почти в прежнюю точку. Да лицом – не назад ли?…
Невозможно укрепить трон, даже легши трупом на его ступеньках!
Но допустимо ли – раскачивать?…
Ну, вот приедет ещё Гурко. Посмотрим.
69
В этом году так засиделся Государь в Ставке – пять месяцев, не отрываясь даже в Царское Село, не пускали военные действия, что съездив туда вокруг годовщины смерти отца 20 октября – и отстояв ежегодную панихиду в Петропавловском соборе, – он ощутил тяготение теперь поехать повидаться с матерью, в Киев. И воротясь из Царского в Могилёв, даже не переселялся полностью в губернаторский дом, а повлёк его поезд дальше на юг.
Ах, Киев! Сохранялось что-то неизбываемо, неотъемлемо святое в этом городе: каждый раз при въезде в него – высокое строгое древнее чувство охватывало сердце. И первой надобностью казалось: поехать и поклониться в Софийский собор. В этот раз с Алексеем так и сделали – прямо с вокзала, лишь потом во дворец к Мама.
По этому времени года здесь можно было ждать разливистой золотой осени. Но нет, стоял туман, хотя тёплый. И в этой задумчивой безветренности, безглядности тихого дня – как-то особенно строго и ответственно стояли шпалеры военных школ и войск, выстроенные вдоль улиц проезжания. Ещё предстояло ему в тот же день после завтрака произвести во дворцовом дворе в офицеры выпускников школы прапорщиков, и на другой день ещё посетить четыре военных училища, и многими улицами ещё прокатиться средь народа с Мама и наследником, – но самое сильное впечатление произвели вот эти войсковые вереницы по киевским улицам под надвинутым задумчивым туманом.
Государь даже не понял сперва – почему. И проезжая мимо театра – не понял, не вспомнил, всё так переменилось во времени, в людях, другое. А вот когда понял: войдя в знакомые комнаты дворца, где прожили несколько таких счастливых сентябрьских дней 1911 года, – вдруг ярко вспомнил всё ликующее настроение того киевского торжества, при флагах, гирляндах, царских вензелях, оркестрах, и такие же улицы, застроенные рядами, рядами войск, и такие же разголосы “ура”, – но и в этих комнатах, воротясь вечером к Аликс, рассказывал о ранении в театре несчастного Столыпина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315