Она говорит и делает самые невероятные вещи. Но пишу я не поэтому. Мой отец очень нездоров. Боли в желудке, раздражительность, депрессия и т. п. Моя мать рисует мрачную картину. По-моему, у него снова разыгралась старая язва — его частная жизнь последних лет дает себя знать. Но давай не будем говорить об этом. Так вот, ему сделали все возможные рентгеновские снимки, — они все плохие, — но специалистов так и не приглашают… Пожалуйста, попробуй сделать что-нибудь… что угодно, лишь бы отца обследовали или хотя бы осмотрели. Держи связь с моей матерью и помогай ей. До сих пор единственные методы лечения, признаваемые им, — богохульства и брань».
Одного из ведущих итальянских врачей, профессора Чезаре Фругони, попросили, как бы случайно, обследовать дуче. Он подтвердил опасения Эдды Чиано, поставив точный диагноз — запущенная язва двенадцатиперстной кишки. Муссолини посадили на жидкую диету, что в свою очередь вызвало анемию. В мае 1943 года слуга Муссолини увидел, как его хозяин корчится в судорогах на полу в Рокка-делле-Каминате. Испугавшись, он влетел в комнату к Рашель с криком «Il Duce muore! Il Duce muore! Дуче умирает!» Немедленно прибыл доктор Поцци и после осмотра сказал Рашель, что ее мужу следует лечь в постель и отдохнуть. Кроме того, он посоветовал проконсультироваться у другого специалиста помимо профессора Фругони и трех других уже вызванных врачей. Впоследствии Рашель писала в дневнике: «Мысль о таком количестве врачей испугала меня. Они во всем противоречили друг другу. Фругони, поставивший диагноз „язва“, иронизировал по поводу одного из коллег, который „прожужжал все уши, твердя о дизентерии“. Однако затем он согласился, что острая дизентерия явилась осложняющим фактором. Затем Фругони выдал другой диагноз — рак, но был тут же опровергнут профессором Чезаре Бьянки».
Настоящим, а не мнимым поводом для беспокойства, о котором знали лишь Чиано и старший сын Муссолини Витторио, было психическое состояние дуче .
Ночами дуче спал очень плохо, в светлое время суток он находился в состоянии повышенного возбуждения и встревоженности. Он никак не мог оправиться — чем дальше, тем хуже складывалась для Италии война. Как только до него доходили новости о новой неудаче в Северной Африке или на Средиземноморье, он начинал биться в припадках гнева.
Дуче поносил армию, которая сражалась «со спокойствием и безразличием профессионалов, вместо того, чтобы биться с яростью фанатиков»; он ополчился против итальянцев, не созданных для войны, которые в отличие от японцев и немцев, «так и не созрели для столь мрачного, но и решающего испытания»; он проклинал англичан «на вечные времена» за то, что они отняли у него империю, оккупировав Абиссинию, и это было уже «личной вендеттой»; он проклинал Рузвельта, к которому испытывал просто патологическую ненависть. «В истории никогда, — злобно заявлял он, — нация не управлялась паралитиком. Были лысые короли, толстые короли, красивые короли, даже глупые короли, но никогда не было королей, которые, желая посетить бал или сходить в столовую, были вынуждены прибегать к услугам другого человека». Его приводили в ярость даже традиционные праздники. Например, что это за праздник Новый год? А «день Сретенья Господня — вообще праздник еврейского обряда, упраздненный самой церковью». И почему это некоторые позволяют себе выражать недовольство по поводу неграмотности населения? «Даже если и существует неграмотность, то что из этого? — вопрошал Муссолини. — В четырнадцатом веке Италия была населена сплошь неграмотными людьми, но это не помешало расцвести Данте Алигьери. А сегодня, когда каждый умеет писать и читать, кого мы имеем? Поэта Говони!»
Действительно, Муссолини сетовал на все и на всех, «даже на Всевышнего, если дела шли плохо», — печально комментировал Чиано.
Но даже несмотря на возраставшую раздражительность, Муссолини становился все более апатичным, в том числе и в те дни, когда его здоровье немного улучшалось. Его выступления уже не были столь убедительными и яркими, а его ироничные комментарии — столь остроумными и занимательными, как раньше, они просто были проявлением скверного настроения дуче. Он часто противопоставлял себя другим, при малейшем споре терял самообладание, раздражался и горячился, а затем… снова впадал в апатию. Он стал подозрителен и непримирим более, чем когда-либо. Однажды он сместил с должности одного из своих штабистов лишь потому, что тот носил бороду, «этот идиотский отросток». Бороды Муссолини не любил, ибо считал, что это маска, призванная скрывать «торжествующего обманщика и второсортного arrivistes». Другого человека он не принял на работу потому, что ему не понравился его почерк. Как и многие люди, отличавшиеся подозрительным характером, Муссолини был уверен, что благодаря графологии можно с легкостью определить моральные качества человека, вот почему он был необычайно горд своим твердым, уверенным почерком. «Я могу определить характер человека, глядя на его почерк, как если бы я смотрел ему в глаза», — сказал он однажды. Впоследствии он будет часами заниматься несущественными, а подчас и вовсе бессмысленными деталями пропаганды. Подбирая цитаты из иностранной печати, которую он читал с неослабевающим интересом, перефразируя заголовки итальянских газет, Муссолини писал нелепые, порой истеричные политические статьи; он переделывал стиль и содержание ежедневных военных сводок перед тем, как их передавали по радио, выделяя какой-либо один пункт новостей и преуменьшая важность другого. В этой области дуче действительно много работал, однако все это мог спокойно проделать любой опытный журналист или чиновник министерства культуры. В прежние времена, будучи редактором «Il Popolo d ' Italia», он с увлечением занимался тем, что вырезал из других газет курьезные статьи или те, где содержались какие-нибудь ошибки, и размещал их на стене своего кабинета под характерным заголовком — «колонка позора». Теперь же, словно вспомнив об этом, Муссолини проводил массу времени, разыскивая и вырезая абсурдные или неточные высказывания из иностранных газет и перепечатывая их в итальянской прессе в так называемой «колонке чепухи». Перед войной Муссолини по шесть раз на дню инструктировал журналистов, давая наставления по заголовкам и содержанию новостей, теперь даже 10 таких встреч в день не являлись редкостью.
В первые дни войны журналистов приглашали на виллу Торлония, чтобы они могли поведать народу о спартанской, деятельной жизни, которую вел дуче — о его привычке проснувшись, сразу вставать с постели, о холодных ваннах перед просмотром почты, о диктовке приказов с легкостью и быстротой телеграфного аппарата, о коротких перерывах для прогулок верхом, плаванья или азартного сета в теннис, о его простой пище, отказе от отдыха, о его увлеченности работой. Но теперь все изменилось: простая пища превратилась в медицинские помои, верховая езда и теннис были запрещены. Разрешено было лишь косить траву вокруг виллы. Дуче жил придуманной жизнью, при крайней необходимости его жизнедеятельность симулировалась: свет в его кабинете горел до глубокой ночи, создавая видимость работы для проходящих мимо, хотя сама комната могла быть пустой. Теперь дуче даже увидеть мог далеко не каждый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Одного из ведущих итальянских врачей, профессора Чезаре Фругони, попросили, как бы случайно, обследовать дуче. Он подтвердил опасения Эдды Чиано, поставив точный диагноз — запущенная язва двенадцатиперстной кишки. Муссолини посадили на жидкую диету, что в свою очередь вызвало анемию. В мае 1943 года слуга Муссолини увидел, как его хозяин корчится в судорогах на полу в Рокка-делле-Каминате. Испугавшись, он влетел в комнату к Рашель с криком «Il Duce muore! Il Duce muore! Дуче умирает!» Немедленно прибыл доктор Поцци и после осмотра сказал Рашель, что ее мужу следует лечь в постель и отдохнуть. Кроме того, он посоветовал проконсультироваться у другого специалиста помимо профессора Фругони и трех других уже вызванных врачей. Впоследствии Рашель писала в дневнике: «Мысль о таком количестве врачей испугала меня. Они во всем противоречили друг другу. Фругони, поставивший диагноз „язва“, иронизировал по поводу одного из коллег, который „прожужжал все уши, твердя о дизентерии“. Однако затем он согласился, что острая дизентерия явилась осложняющим фактором. Затем Фругони выдал другой диагноз — рак, но был тут же опровергнут профессором Чезаре Бьянки».
Настоящим, а не мнимым поводом для беспокойства, о котором знали лишь Чиано и старший сын Муссолини Витторио, было психическое состояние дуче .
Ночами дуче спал очень плохо, в светлое время суток он находился в состоянии повышенного возбуждения и встревоженности. Он никак не мог оправиться — чем дальше, тем хуже складывалась для Италии война. Как только до него доходили новости о новой неудаче в Северной Африке или на Средиземноморье, он начинал биться в припадках гнева.
Дуче поносил армию, которая сражалась «со спокойствием и безразличием профессионалов, вместо того, чтобы биться с яростью фанатиков»; он ополчился против итальянцев, не созданных для войны, которые в отличие от японцев и немцев, «так и не созрели для столь мрачного, но и решающего испытания»; он проклинал англичан «на вечные времена» за то, что они отняли у него империю, оккупировав Абиссинию, и это было уже «личной вендеттой»; он проклинал Рузвельта, к которому испытывал просто патологическую ненависть. «В истории никогда, — злобно заявлял он, — нация не управлялась паралитиком. Были лысые короли, толстые короли, красивые короли, даже глупые короли, но никогда не было королей, которые, желая посетить бал или сходить в столовую, были вынуждены прибегать к услугам другого человека». Его приводили в ярость даже традиционные праздники. Например, что это за праздник Новый год? А «день Сретенья Господня — вообще праздник еврейского обряда, упраздненный самой церковью». И почему это некоторые позволяют себе выражать недовольство по поводу неграмотности населения? «Даже если и существует неграмотность, то что из этого? — вопрошал Муссолини. — В четырнадцатом веке Италия была населена сплошь неграмотными людьми, но это не помешало расцвести Данте Алигьери. А сегодня, когда каждый умеет писать и читать, кого мы имеем? Поэта Говони!»
Действительно, Муссолини сетовал на все и на всех, «даже на Всевышнего, если дела шли плохо», — печально комментировал Чиано.
Но даже несмотря на возраставшую раздражительность, Муссолини становился все более апатичным, в том числе и в те дни, когда его здоровье немного улучшалось. Его выступления уже не были столь убедительными и яркими, а его ироничные комментарии — столь остроумными и занимательными, как раньше, они просто были проявлением скверного настроения дуче. Он часто противопоставлял себя другим, при малейшем споре терял самообладание, раздражался и горячился, а затем… снова впадал в апатию. Он стал подозрителен и непримирим более, чем когда-либо. Однажды он сместил с должности одного из своих штабистов лишь потому, что тот носил бороду, «этот идиотский отросток». Бороды Муссолини не любил, ибо считал, что это маска, призванная скрывать «торжествующего обманщика и второсортного arrivistes». Другого человека он не принял на работу потому, что ему не понравился его почерк. Как и многие люди, отличавшиеся подозрительным характером, Муссолини был уверен, что благодаря графологии можно с легкостью определить моральные качества человека, вот почему он был необычайно горд своим твердым, уверенным почерком. «Я могу определить характер человека, глядя на его почерк, как если бы я смотрел ему в глаза», — сказал он однажды. Впоследствии он будет часами заниматься несущественными, а подчас и вовсе бессмысленными деталями пропаганды. Подбирая цитаты из иностранной печати, которую он читал с неослабевающим интересом, перефразируя заголовки итальянских газет, Муссолини писал нелепые, порой истеричные политические статьи; он переделывал стиль и содержание ежедневных военных сводок перед тем, как их передавали по радио, выделяя какой-либо один пункт новостей и преуменьшая важность другого. В этой области дуче действительно много работал, однако все это мог спокойно проделать любой опытный журналист или чиновник министерства культуры. В прежние времена, будучи редактором «Il Popolo d ' Italia», он с увлечением занимался тем, что вырезал из других газет курьезные статьи или те, где содержались какие-нибудь ошибки, и размещал их на стене своего кабинета под характерным заголовком — «колонка позора». Теперь же, словно вспомнив об этом, Муссолини проводил массу времени, разыскивая и вырезая абсурдные или неточные высказывания из иностранных газет и перепечатывая их в итальянской прессе в так называемой «колонке чепухи». Перед войной Муссолини по шесть раз на дню инструктировал журналистов, давая наставления по заголовкам и содержанию новостей, теперь даже 10 таких встреч в день не являлись редкостью.
В первые дни войны журналистов приглашали на виллу Торлония, чтобы они могли поведать народу о спартанской, деятельной жизни, которую вел дуче — о его привычке проснувшись, сразу вставать с постели, о холодных ваннах перед просмотром почты, о диктовке приказов с легкостью и быстротой телеграфного аппарата, о коротких перерывах для прогулок верхом, плаванья или азартного сета в теннис, о его простой пище, отказе от отдыха, о его увлеченности работой. Но теперь все изменилось: простая пища превратилась в медицинские помои, верховая езда и теннис были запрещены. Разрешено было лишь косить траву вокруг виллы. Дуче жил придуманной жизнью, при крайней необходимости его жизнедеятельность симулировалась: свет в его кабинете горел до глубокой ночи, создавая видимость работы для проходящих мимо, хотя сама комната могла быть пустой. Теперь дуче даже увидеть мог далеко не каждый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115