При этом он выглядел расстроенным, и, казалось, причиной этого было не то, что его положение стало критическим, а то, что он вынужден нарушить данное им слово.
Во второй половине дня в префектуре появились начальник полиции Милана, генерал Монтанья, и Грациани, чтобы обсудить план эвакуации республиканской армии и ее перегруппировки к северу от Милана. Но Муссолини сообщил им, что он решил отправиться к кардиналу Шустеру и просить его организовать встречу с руководителями Комитета национального освобождения, чтобы обсудить с ними условия капитуляции. Он объяснил это решение желанием «избежать новых жертв среди военных».
Около пяти часов Муссолини отправился во дворец кардинала, попросив Грациани присоединиться к нему позже. На улицах города царила странная тишина, все общественные заведения были закрыты, магазины и конторы заперты. Еще в полдень фабричные гудки возвестили о начале всеобщей забастовки.
Кардинал Шустер так описывал встречу с Муссолини: «Он вошел в мою приемную с таким подавленным видом, что я сразу понял — передо мной человек, который находится на краю гибели. Я постарался оказать ему достойный прием. Пока мы дожидались других участников переговоров, я завел разговор, пытаясь немного ободрить его».
Разговор не клеился. Муссолини выглядел очень утомленным и чувствовалось, что он не расположен говорить. Кардинал уговорил его съесть кусочек бисквита и выпить немного ликера. В этот момент он был похож на человека, утратившего волю и неспособного противостоять неотвратимому.
Лишь когда кардинал призвал его не допустить разорения страны и принять почетные условия капитуляции, Муссолини мгновенно преобразился и показал свой характер. Он сказал, что видит выход из создавшегося положения в следующем: армия и республиканская милиция должны быть распущены, сам же он согласен подать в отставку и вместе с тремя тысячами верных ему чернорубашечников уйдет в горы, чтобы продолжать борьбу.
«Дуче, не стоит предаваться иллюзиям, — сказал ему кардинал Шустер, — едва ли вам удастся найти более трехсот человек, и то если они пойдут за вами».
«Ну триста человек я найду точно, может быть, даже чуть больше, — мрачно ответил Муссолини, — но вы правы, не стоит тешить себя иллюзиями».
Да, даже имея поддержку всего лишь трех сотен чернорубашечников, этот человек отказывается сложить оружие и готов продолжать сопротивление, — подумал про себя кардинал, — «он, похоже, уже сделал свой выбор». Поэтому кардинал изменил свое первоначальное намерение отговорить Муссолини от такого шага, и в дальнейшем их разговор перешел на другие темы.
Однако решимость, на время овладевшая Муссолини, постепенно покинула его, и в оставшееся время, пока они были вдвоем, нить разговора перешла к кардиналу. Он говорил об искуплении грехов, о тюрьме, о ссылке, но Муссолини, казалось, не слушал его. Лишь когда Шустер упомянул Наполеона, на усталом лице дуче появилось подобие улыбки, а когда речь зашла о христианском всепрощении, его глаза наполнились слезами.
В конце беседы кардинал подарил Муссолини экземпляр своей книги «История Сан-Бенедетто», которую дуче принял с серьезным видом и осторожно положил в коричневый пакет.
В шесть часов на переговоры прибыл генерал Кадорна. Вместе с ним приехал член Комитета национального освобождения, христианский демократ Акилле Марацца. Еще один член делегации, инженер Рикардо Ломбарди, входивший в Partito d ' Azione (партию Действия), уже дожидался их во дворце. Через несколько минут дон Джузеппе Биккерай пригласил их в кабинет кардинала. Вошедшие поздоровались с кардиналом, по традиции поцеловав перстень на его пальце. После этого в комнату, улыбаясь, быстро вошел Муссолини. Как показалось Марацце, в этой улыбке было что-то снисходительное. Муссолини протянул руку, чтобы поздороваться. После секундного колебания вошедшие пожали ее. Затем Муссолини сел на диван рядом с Шустером, в то время, как члены делегации продолжали стоять.
Возникла неловкая пауза. Напряженность возросла, когда в комнату вошли представители республиканского правительства: Грациани, Барраку и министр внутренних дел Паоло Дзербино. Муссолини оказался в непривычной для себя роли, поэтому, чтобы не встретиться взглядом с присутствующими, он принялся рассматривать малиновые обои на стенах. Воцарилась тишина. Никакие звуки не проникали в помещение, несмотря на открытые окна.
«Давайте присядем вон там», — кардинал Шустер указал на большой стол овальной формы посреди комнаты. На столе стоял графин с марсалой, несколько бокалов и блюдо с бисквитами. Сам он сел рядом с Муссолини. Кадорна, Марацци и Ломбарди сели с левой стороны, а Грациани, Дзербино и Барраку расположились справа. Генерал Кадорна отметил, что Грациани выглядел разгневанным.
«Ну что же? — начал разговор Муссолини резким нетерпеливым голосом, — каковы ваши предложения?» Можно было подумать, что инициатива находилась в его руках. Он взглянул на генерала Кадорну, ожидая ответа от него. Но тот, не желая отвечать первым, переадресовал вопрос Марацце.
«Данные мне инструкции предельно конкретны, — начал Марацца, — единственное, что мы можем Вам предложить, — это сдаться». «Но я приехал сюда вовсе не за этим», — нахмурился Муссолини и бросил негодующий взгляд на кардинала. «Мне сообщили, что эта встреча организована для того, чтобы обсудить условия перемирия, и я хочу обеспечить безопасность своих людей, их семей и членов фашистской милиции. Я должен знать, что их ожидает. Членам семей моих министров также должна быть гарантирована безопасность. Кроме того, меня заверили в том, что милиционеры, в случае захвата противником, получат статус военнопленных».
Он говорил и при этом раздражался все сильнее. Он бы продолжал свою речь, если бы его не прервал Ломбарди: «Не волнуйтесь, у нас есть полномочия, чтобы все уладить, но это не главное». «Прекрасно, — ответил Муссолини с некоторой обидой, что его оборвали, но в его голосе чувствовалось некоторое удовлетворение, как будто ему удалось добиться определенных уступок, — в таком случае, мне кажется, мы сможем договориться».
В дальнейшем переговоры шли в более спокойной атмосфере, и возникла надежда, что удастся достичь соглашения. Члены делегации Комитета национального освобождения согласились с тем, что в случае пленения военнослужащих фашистских сил к ним должны применяться положения Гаагской конвенции, члены их семей не должны быть репрессированы, а дипломаты, аккредитованные при правительстве Социальной республики, должны иметь иммунитет в соответствии с международными законами. Но когда речь зашла об отношении к военным преступникам, Муссолини хранил молчание, и можно было подумать, что он согласен с условиями Комитета; в этот момент маршал Грациани не выдержал и вскочил с места.
«Нет, нет, дуче, — запротестовал он, — позвольте напомнить Вам об обязательствах, которые у нас есть по отношению к нашим союзникам. Мы не можем вести переговоры о капитуляции, не поставив в известность немецкое командование. Мы не должны игнорировать вопросы долга и чести». «Боюсь, что ваших немецких друзей едва ли мучает совесть по этому поводу», — медленно произнес Кадорна, делая ударение на каждом слове и не сводя при этом взгляда с Муссолини.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Во второй половине дня в префектуре появились начальник полиции Милана, генерал Монтанья, и Грациани, чтобы обсудить план эвакуации республиканской армии и ее перегруппировки к северу от Милана. Но Муссолини сообщил им, что он решил отправиться к кардиналу Шустеру и просить его организовать встречу с руководителями Комитета национального освобождения, чтобы обсудить с ними условия капитуляции. Он объяснил это решение желанием «избежать новых жертв среди военных».
Около пяти часов Муссолини отправился во дворец кардинала, попросив Грациани присоединиться к нему позже. На улицах города царила странная тишина, все общественные заведения были закрыты, магазины и конторы заперты. Еще в полдень фабричные гудки возвестили о начале всеобщей забастовки.
Кардинал Шустер так описывал встречу с Муссолини: «Он вошел в мою приемную с таким подавленным видом, что я сразу понял — передо мной человек, который находится на краю гибели. Я постарался оказать ему достойный прием. Пока мы дожидались других участников переговоров, я завел разговор, пытаясь немного ободрить его».
Разговор не клеился. Муссолини выглядел очень утомленным и чувствовалось, что он не расположен говорить. Кардинал уговорил его съесть кусочек бисквита и выпить немного ликера. В этот момент он был похож на человека, утратившего волю и неспособного противостоять неотвратимому.
Лишь когда кардинал призвал его не допустить разорения страны и принять почетные условия капитуляции, Муссолини мгновенно преобразился и показал свой характер. Он сказал, что видит выход из создавшегося положения в следующем: армия и республиканская милиция должны быть распущены, сам же он согласен подать в отставку и вместе с тремя тысячами верных ему чернорубашечников уйдет в горы, чтобы продолжать борьбу.
«Дуче, не стоит предаваться иллюзиям, — сказал ему кардинал Шустер, — едва ли вам удастся найти более трехсот человек, и то если они пойдут за вами».
«Ну триста человек я найду точно, может быть, даже чуть больше, — мрачно ответил Муссолини, — но вы правы, не стоит тешить себя иллюзиями».
Да, даже имея поддержку всего лишь трех сотен чернорубашечников, этот человек отказывается сложить оружие и готов продолжать сопротивление, — подумал про себя кардинал, — «он, похоже, уже сделал свой выбор». Поэтому кардинал изменил свое первоначальное намерение отговорить Муссолини от такого шага, и в дальнейшем их разговор перешел на другие темы.
Однако решимость, на время овладевшая Муссолини, постепенно покинула его, и в оставшееся время, пока они были вдвоем, нить разговора перешла к кардиналу. Он говорил об искуплении грехов, о тюрьме, о ссылке, но Муссолини, казалось, не слушал его. Лишь когда Шустер упомянул Наполеона, на усталом лице дуче появилось подобие улыбки, а когда речь зашла о христианском всепрощении, его глаза наполнились слезами.
В конце беседы кардинал подарил Муссолини экземпляр своей книги «История Сан-Бенедетто», которую дуче принял с серьезным видом и осторожно положил в коричневый пакет.
В шесть часов на переговоры прибыл генерал Кадорна. Вместе с ним приехал член Комитета национального освобождения, христианский демократ Акилле Марацца. Еще один член делегации, инженер Рикардо Ломбарди, входивший в Partito d ' Azione (партию Действия), уже дожидался их во дворце. Через несколько минут дон Джузеппе Биккерай пригласил их в кабинет кардинала. Вошедшие поздоровались с кардиналом, по традиции поцеловав перстень на его пальце. После этого в комнату, улыбаясь, быстро вошел Муссолини. Как показалось Марацце, в этой улыбке было что-то снисходительное. Муссолини протянул руку, чтобы поздороваться. После секундного колебания вошедшие пожали ее. Затем Муссолини сел на диван рядом с Шустером, в то время, как члены делегации продолжали стоять.
Возникла неловкая пауза. Напряженность возросла, когда в комнату вошли представители республиканского правительства: Грациани, Барраку и министр внутренних дел Паоло Дзербино. Муссолини оказался в непривычной для себя роли, поэтому, чтобы не встретиться взглядом с присутствующими, он принялся рассматривать малиновые обои на стенах. Воцарилась тишина. Никакие звуки не проникали в помещение, несмотря на открытые окна.
«Давайте присядем вон там», — кардинал Шустер указал на большой стол овальной формы посреди комнаты. На столе стоял графин с марсалой, несколько бокалов и блюдо с бисквитами. Сам он сел рядом с Муссолини. Кадорна, Марацци и Ломбарди сели с левой стороны, а Грациани, Дзербино и Барраку расположились справа. Генерал Кадорна отметил, что Грациани выглядел разгневанным.
«Ну что же? — начал разговор Муссолини резким нетерпеливым голосом, — каковы ваши предложения?» Можно было подумать, что инициатива находилась в его руках. Он взглянул на генерала Кадорну, ожидая ответа от него. Но тот, не желая отвечать первым, переадресовал вопрос Марацце.
«Данные мне инструкции предельно конкретны, — начал Марацца, — единственное, что мы можем Вам предложить, — это сдаться». «Но я приехал сюда вовсе не за этим», — нахмурился Муссолини и бросил негодующий взгляд на кардинала. «Мне сообщили, что эта встреча организована для того, чтобы обсудить условия перемирия, и я хочу обеспечить безопасность своих людей, их семей и членов фашистской милиции. Я должен знать, что их ожидает. Членам семей моих министров также должна быть гарантирована безопасность. Кроме того, меня заверили в том, что милиционеры, в случае захвата противником, получат статус военнопленных».
Он говорил и при этом раздражался все сильнее. Он бы продолжал свою речь, если бы его не прервал Ломбарди: «Не волнуйтесь, у нас есть полномочия, чтобы все уладить, но это не главное». «Прекрасно, — ответил Муссолини с некоторой обидой, что его оборвали, но в его голосе чувствовалось некоторое удовлетворение, как будто ему удалось добиться определенных уступок, — в таком случае, мне кажется, мы сможем договориться».
В дальнейшем переговоры шли в более спокойной атмосфере, и возникла надежда, что удастся достичь соглашения. Члены делегации Комитета национального освобождения согласились с тем, что в случае пленения военнослужащих фашистских сил к ним должны применяться положения Гаагской конвенции, члены их семей не должны быть репрессированы, а дипломаты, аккредитованные при правительстве Социальной республики, должны иметь иммунитет в соответствии с международными законами. Но когда речь зашла об отношении к военным преступникам, Муссолини хранил молчание, и можно было подумать, что он согласен с условиями Комитета; в этот момент маршал Грациани не выдержал и вскочил с места.
«Нет, нет, дуче, — запротестовал он, — позвольте напомнить Вам об обязательствах, которые у нас есть по отношению к нашим союзникам. Мы не можем вести переговоры о капитуляции, не поставив в известность немецкое командование. Мы не должны игнорировать вопросы долга и чести». «Боюсь, что ваших немецких друзей едва ли мучает совесть по этому поводу», — медленно произнес Кадорна, делая ударение на каждом слове и не сводя при этом взгляда с Муссолини.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115