Марина жила на частной квартире у пожилой женщины Анфисы Никитичны — вольнонаёмной сестры. Та очень удивилась, когда Земсков попросил провести его к доктору Шараповой. За те три месяца, что доктор Шарапова прожила в доме Анфисы Никитичны, это был первый посетитель, не считая Константина Константиновича. Но ещё больше удивилась почтённая хозяйка, увидев Марину, выбежавшую навстречу гостю в коротеньком домашнем платьице. Марина потащила Земскова к себе в комнату, захлопотала, забегала. Откуда-то появились соевые конфеты в бумажках и даже полбутылки грузинского вина.
— Какой вы красивый в форме! — откровенно восхитилась Марина, когда они уселись за стол. — Вы и в бумазейном халате мне нравились, а теперь… — Она притворно озабоченно покачала головой, и оба рассмеялись. Им было очень легко друг с другом именно потому, что оба они знали: ничего, кроме простой и понятной дружбы, быть между ними не может.
Вскоре пришёл полковник Шарапов. Константину Константиновичу не часто приходилось видеть Марину. Сначала он заметно огорчился, застав у дочери постороннего человека, но скоро завязался оживлённый общий разговор.
— Имейте в виду, товарищ старший лейтенант, — сказал Шарапов, — вы мой должник. Носить бы вам ещё месяц госпитальный халат, если бы не моя слабость и ходатайство дочери. Так и быть — беру грех на душу. Только смотрите: не очень много прыгайте по горам первое время!
В присутствии отца Марина казалась девочкой. Земсков любовался ими обоими: «Хорошие люди!» В отношениях отца и дочери не было слезливой сентиментальности или того показного обожания, которое, как правило, скрывает глубокие семейные неурядицы, припрятанные от чужого глаза. Но достаточно было увидеть, какой радостью и гордостью засветилось лицо девушки, когда вошёл Шарапов, чтобы безошибочно определить: не легко будет постороннему мужчине завоевать такую власть над нею.
Накинув на плечи шинель, Марина вышла проводить Земскова до калитки.
— Прощаемся? — сказала она. — Смотрите, Андрей, поберегите себя первое время. Ей-богу, жалею, что выпустила вас с палкой.
Земсков прислонил к забору бамбуковую трость, с которой он все ещё не расставался:
— До свидания, мой хороший доктор! От всей души желаю вам найти того, для кого вы были надёжной душой.
Впервые он снова вернулся к тому разговору, который едва не повернул их судьбы в общее русло.
Марина положила руки на плечи Земскова и, чуть приподнявшись на носках, поцеловала его в щеку:
— Только если встретите моего любимого, не говорите ему. Ладно? — Она рассмеялась. Земсков крепко, как мужчине, пожал ей руку и зашагал прочь.
— А палка, палка! — крикнула ему вслед Марина.
Он обернулся:
— Ну, раз забыл — значит не нужна. До свидания, Марина!
По пути в штаб армии Земсков не переставал думать о Марине. Мысленно он сравнивал её с той, другой, которую увидит через сутки. Разные девушки, ничем не похожие друг на друга, а есть в них одна черта, общая для обеих. Он задумался, подбирая подходящее слово. Чувство долга, честность, искренность, глубокая вера в победу — все эти качества выражались для Земскова одним словом — верность.
В штабе армии все были в погонах. Земсков ещё в госпитале узнал о введении новых знаков различия. Вместе с погонами возродилось и слово «офицер». Оно прижилось очень быстро, а погоны приросли к плечам, будто не исчезали на четверть века из обихода русских вооружённых сил.
Первый знакомый человек, которого Земсков увидел в штабе армии, был генерал Поливанов. Подполковник с чёрными усиками, сопровождавший генерала, указал ему на Земскова:
— Вот тот офицер из полка Арсеньева!
Генерал тут же направился навстречу Земскову:
— Поздравляю, гвардии капитан! Только что попалась твоя фамилия в приказе по фронту. Как у вас там в полку?
Земсков смутился, будто он по собственной вине провёл столько времени не на передовой, а в госпитале.
— Как? С тех самых пор? — удивился генерал. — Ну, а орден получил уже?
Земсков понятия не имел о том, что Поливанов, после успешной операции у разъезда Гойтх, представил к наградам через свою дивизию нескольких моряков, в том числе Николаева и Земскова.
Земсков поблагодарил генерала и пошёл дальше. Он встретил немало знакомых из числа офицеров штаба и из частей, которые морской полк поддерживал огнём. Член Военного совета армии без лишних слов вручил Земскову орден Отечественной войны I степени, который уже неделю лежал в наградном отделе. Только сегодня его собирались отправить в госпиталь вместе с наградами для других раненых. Потом Земсков зашёл в строевой отдел, где получил выписку из приказа о присвоении ему звания капитана. Закончив свои дела, он уже собирался идти на контрольно-пропускной пункт искать попутную машину, когда наткнулся на капитана с артсклада опергруппы генерала Назаренко.
Капитан интендантской службы Сивец относился к числу тех людей, которые любят восхищаться другими, но никогда не пытаются быть хоть чем-нибудь похожими на предмет своего восхищения. Слабостью капитана Сивец была разведка. Он знал всех знаменитых разведчиков фронта, собирал в красную папочку вырезки из газеты «За Родину!», где говорилось о подвигах разведчиков. Но если бы самого капитана Сивец назначили не в разведку, а даже в стрелковую роту, он счёл бы это величайшим несчастьем для себя.
При встрече с Земсковым Сивец никогда не упускал случая разузнать о «новых эпизодах». Иногда ему это удавалось, но часто ли могут встретиться разведчик, проводящий большую часть времени на передовой, и капитан интендантской службы — командир транспортной роты артсклада?
На этот раз Сивец не поинтересовался новыми подвигами разведчиков.
— Что, у вас в полку не было никаких неприятностей? Все нормально? — с плохо скрытой тревогой спросил он Земскова.
Земсков, конечно, ничего не знал, а Сивец не хотел сказать, какие неприятности он имел в виду. Только в военторговской столовой, после стопки водки, Сивец с деланым безразличием рассказал о том, что недели две назад он застрял на Кабардинском перевале с грузом реактивных снарядов. Снаряды, как ни странно, Сивец вёз не на передовую, а с передовой, из полка Могилевского. Несколько часов Сивец безуспешно пытался вытащить из грязи свои машины. Жерди, уложенные прямо в раскисший грунт, разъехались под колёсами и тяжело гружённые «зисы» сели по дифер. В это время со стороны Геленджика показалась колонна. Её вёл подполковник Будаков. Он возвращался из Сочи с новыми машинами для полка. Как выяснилось, Будаков должен был попутно получить снаряды, но на артсклад он опоздал на целые сутки, видимо, по своей вине. Начальник склада отдал снаряды другой части, а подвоза пока не предвиделось. Будаков понимал, что Арсеньев не поблагодарит его за это, но задерживаться больше не мог, и вот случай нежданно-негаданно послал ему целую партию снарядов, да ещё на полдороге от полка.
Дойдя до этого места своего рассказа и одновременно до трехсот пятидесяти грамм, Сивец начал волноваться:
— Я ему не навязывал снаряды. Я не навязывал! Так? — повторял он.
Земсков ничего не понимал. Ясно было только, что Сивец стремился поскорее убраться с перевала, так как зловещая «рама» уже заметила с высоты скопление машин. Он отдал свой груз Будакову, и снаряды перегрузили на машины морского полка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114