Эх, Одесса…
Он запел вполголоса, а Валерий Косотруб подтянул, еле слышно перебирая струны гитары:
Я не знаю, осенью или зимой туманной
Мы вернёмся в город наш, город наш желанный…
Это была грустная и все-таки бодрая песня.
В конце Валерка даже повысил голос:
Мы, из Одессы моряки!..
— Тише ты, черт беспутный! — прохрипел Бодров. — Мало тебе вчерашнего?
Он вышел из кубрика, прошёл по левому шкафуту, скользя ладонью вдоль штормового леера. Потом поднялся по трапу в носовую надстройку. В каюте командира корабля было темно. «Не сходит с мостика», — подумал Бодров.
В кают-компании за столом без скатерти сидело несколько человек. Плафоны и зеркала были сняты, и от этого знакомая кают-компания казалась чужой и неуютной. Лейтенант Закутников пытался рассказать какую-то смешную историю, но весело не получалось. То и дело он поглядывал на часы: «Скоро ли рассвет?» Командир БЧ-2 старший лейтенант Лаптев, худощавый, с тёмными дугами под блестящими стёклами очков, посмотрел на Закутникова с грустной улыбкой:
— А ведь ты шутишь через силу, лейтенант. Не надо. И не смотри так часто на часы. Давай-ка лучше в шахматы. Твои — белые.
Замолчали. Гудение турбин глухо доносилось через переборку, и позвякивала в пустом стакане ложка.
Внезапно резкий звонок разорвал тишину: боевая тревога!
Кают-компания опустела. Корабль сразу ожил. По трапам, по коридорам побежали люди, с визгом задраивались люки. Непрерывный звонок раздавался ещё около полминуты. Когда он затих, все уже стояли на своих боевых постах. Готовность № 1.
На востоке мгла серела. Стали заметны рваные очертания облаков.
3. «НА ПИСТОЛЕТНЫЙ ВЫСТРЕЛ!»
Перед восходом солнца знобко и неуютно. Свет медленно вытесняет тьму, и временами туманная мгла кажется ещё непроницаемее, словно ночь делает последнюю попытку удержаться перед лицом наступающего дня. В этот тусклый час все кажется зыбким и расплывчатым. Острый холод стелется над водой, и люди поплотнее застёгивают шинели и бушлаты.
Арсеньев провёл на мостике всю ночь. Он сидел в своём кресле перед приборами, поблёскивающими разноцветными лампочками, и изредка разжимал губы, чтобы отдать короткое приказание.
Вахтенный офицер у репитера гирокомпаса, старший помощник Зимин и командир БЧ-2 Лаптев не проронили за последние часы ни одного слова. Справа и слева на крыльях мостика, пронизываемые стремительным ветром, стояли у визиров сигнальщики. Начинало качать. Холодные брызги долетали до мостика. На полубаке все было мокрым. Орудийные башни, шпили, кнехты, якорь-цепи, тянущиеся по палубе из клюзов в цепные ящики, казались покрытыми липкой плёнкой.
В 4 часа 30 минут с командно-дальномерного пункта доложили: прямо по курсу — берег. Дистанция 120 кабельтов.
Арсеньев поднялся с кресла:
— На румбе?
— На румбе двести семьдесят.
— Лево руля. На румб двести сорок. — Он перевёл рукоятки машинного телеграфа на «Самый полный» и сказал, наклонившись к переговорной трубе: — Выжать весь ход, сколько возможно.
Корабль уже лёг на новый курс. Вероятно, где-то поблизости простирались минные поля. Может быть, справа, может быть, слева, может быть, прямо по курсу колышется на глубине нескольких метров металлический шар с чуткими отростками. Одно лишь прикосновение…
«Киев» шёл в кильватерной струе «Ростова», который оставлял за собой зеленую, словно стеклянную дорогу. Становилось светлее. Туман расползался слоистыми полосами, а далеко за кормой — на востоке разметались над горизонтом розовые перья облаков.
Вахтенный докладывал каждые две минуты:
— Дистанция девяносто кабельтов.
— Дистанция восемьдесят пять кабельтов…
Корабли давно вошли в сферу огня береговых батарей. Теперь в визир или в бинокль можно было уже различить очертания города, распластавшегося вогнутой дугой на обрывистом берегу. В направлении с севера на юг тянулся массивный волнорез с маяком на конце, а дальше на берегу громоздились портовые сооружения.
— Дистанция семьдесят пять кабельтов…
Арсеньев молчал. Зимин подумал, что он не расслышал доклада и повторил:
— Товарищ командир, семьдесят пять кабельтов.
Арсеньев удивлённо взглянул на него. Он почти не сомневался в том, что береговые батареи огнём накроют лидеры. Важно было поджечь нефтебаки до того, как это произойдёт. В сознании его все время звучало: «На пистолетный выстрел!»
Те, кто стоял на ходовом мостике рядом с командиром, и те, кто находился в орудийных башнях, у приборов, в жарких котельных отделениях и в снарядных погребах, понимали, что командир хочет нанести удар наверняка, достать залпами бензобаки, расположенные в глубине суши, заставить врага обнаружить огневые средства, даже если для этого придётся приблизиться к самому волнорезу с толстым полосатым маяком. Уж там-то, наверно, заметили корабли, сейчас раздастся свист снарядов, потом разрывы…
Младший штурман Закутников выронил карандаш из дрогнувших пальцев. Сидя в штурманской рубке, он не видел ни берега, ни маяка, но линия курса, проложенная на карте, уже почти упиралась в берег. Лейтенант втянул голову в плечи. Скорее бы начался бой! Это стремительное движение в тишине, нарушаемой только шумом вентиляторов, угнетало его, прижимало к столу, не давало работать. В трубке раздался голос вахтенного командира:
— Штурманская! Ложимся на боевой курс…
Лейтенант вздрогнул, схватил карандаш и линейку. Лаг показывал скорость 35 узлов.
До берега оставалось 45 кабельтов, когда корабль вышел из тумана. Валерка Косотруб даже без бинокля видел теперь высокое здание причудливой архитектуры у самого берега. Левее простиралась площадь, чуть дальше какая-то бесформенная тёмная постройка, должно быть элеватор. На заднем плане из общей массы домов выделялись церковь и какие-то три высокие трубы — одна рядом с другой.
Командир батареи Николаев видел все это гораздо чётче с командно-дальномерного пункта. Он не чувствовал ни страха, ни волнения. Но ему все время казалось, что командир корабля пропустил момент. Только из-за тумана противник не заметил до сих пор корабли. Но они уже вышли из тумана… Небо все светлее… Сейчас покажется край солнечного диска… Чего ждёт командир?..
Медленно повернулись орудийные башни, стволы стотридцатимиллиметровых орудий главного калибра поднялись вверх. Глубоко внизу, под палубами, в центральном артиллерийском посту, уже выработали данные. Арсеньев перешёл в боевую рубку вместе с вахтенным офицером и командиром БЧ-2.
«На пистолетный выстрел!» — ему самому не верилось, что враг до сих пор не обнаружил лидеры. Но сейчас — все! Он повернулся к командиру БЧ-2 Лаптеву и тихо сказал:
— Открыть огонь по нефтебакам.
На вышке сигнального поста у входа в гавань Констанцы солдат-наблюдатель отчаянно боролся с сонной одурью. Он изо всех сил пялил глаза в бинокль, но веки слипались, и в туманной дали чудились ему нелепые видения — какие-то руки тянулись из-за горизонта, перекошенные лица плавали в поле бинокля. Он протёр глаза и понял, что это только облака. А веки снова неудержимо опускались, и уже в узенькой щёлочке глаз, как предутренний сон, скользнул силуэт корабля. Скользнул и скрылся. Наблюдатель вздрогнул, схватил телефонную трубку. С соседнего поста никакого силуэта не видели. Он снова взялся за бинокль, но теперь уже не мог обнаружить силуэт в голубовато-сером пространстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Он запел вполголоса, а Валерий Косотруб подтянул, еле слышно перебирая струны гитары:
Я не знаю, осенью или зимой туманной
Мы вернёмся в город наш, город наш желанный…
Это была грустная и все-таки бодрая песня.
В конце Валерка даже повысил голос:
Мы, из Одессы моряки!..
— Тише ты, черт беспутный! — прохрипел Бодров. — Мало тебе вчерашнего?
Он вышел из кубрика, прошёл по левому шкафуту, скользя ладонью вдоль штормового леера. Потом поднялся по трапу в носовую надстройку. В каюте командира корабля было темно. «Не сходит с мостика», — подумал Бодров.
В кают-компании за столом без скатерти сидело несколько человек. Плафоны и зеркала были сняты, и от этого знакомая кают-компания казалась чужой и неуютной. Лейтенант Закутников пытался рассказать какую-то смешную историю, но весело не получалось. То и дело он поглядывал на часы: «Скоро ли рассвет?» Командир БЧ-2 старший лейтенант Лаптев, худощавый, с тёмными дугами под блестящими стёклами очков, посмотрел на Закутникова с грустной улыбкой:
— А ведь ты шутишь через силу, лейтенант. Не надо. И не смотри так часто на часы. Давай-ка лучше в шахматы. Твои — белые.
Замолчали. Гудение турбин глухо доносилось через переборку, и позвякивала в пустом стакане ложка.
Внезапно резкий звонок разорвал тишину: боевая тревога!
Кают-компания опустела. Корабль сразу ожил. По трапам, по коридорам побежали люди, с визгом задраивались люки. Непрерывный звонок раздавался ещё около полминуты. Когда он затих, все уже стояли на своих боевых постах. Готовность № 1.
На востоке мгла серела. Стали заметны рваные очертания облаков.
3. «НА ПИСТОЛЕТНЫЙ ВЫСТРЕЛ!»
Перед восходом солнца знобко и неуютно. Свет медленно вытесняет тьму, и временами туманная мгла кажется ещё непроницаемее, словно ночь делает последнюю попытку удержаться перед лицом наступающего дня. В этот тусклый час все кажется зыбким и расплывчатым. Острый холод стелется над водой, и люди поплотнее застёгивают шинели и бушлаты.
Арсеньев провёл на мостике всю ночь. Он сидел в своём кресле перед приборами, поблёскивающими разноцветными лампочками, и изредка разжимал губы, чтобы отдать короткое приказание.
Вахтенный офицер у репитера гирокомпаса, старший помощник Зимин и командир БЧ-2 Лаптев не проронили за последние часы ни одного слова. Справа и слева на крыльях мостика, пронизываемые стремительным ветром, стояли у визиров сигнальщики. Начинало качать. Холодные брызги долетали до мостика. На полубаке все было мокрым. Орудийные башни, шпили, кнехты, якорь-цепи, тянущиеся по палубе из клюзов в цепные ящики, казались покрытыми липкой плёнкой.
В 4 часа 30 минут с командно-дальномерного пункта доложили: прямо по курсу — берег. Дистанция 120 кабельтов.
Арсеньев поднялся с кресла:
— На румбе?
— На румбе двести семьдесят.
— Лево руля. На румб двести сорок. — Он перевёл рукоятки машинного телеграфа на «Самый полный» и сказал, наклонившись к переговорной трубе: — Выжать весь ход, сколько возможно.
Корабль уже лёг на новый курс. Вероятно, где-то поблизости простирались минные поля. Может быть, справа, может быть, слева, может быть, прямо по курсу колышется на глубине нескольких метров металлический шар с чуткими отростками. Одно лишь прикосновение…
«Киев» шёл в кильватерной струе «Ростова», который оставлял за собой зеленую, словно стеклянную дорогу. Становилось светлее. Туман расползался слоистыми полосами, а далеко за кормой — на востоке разметались над горизонтом розовые перья облаков.
Вахтенный докладывал каждые две минуты:
— Дистанция девяносто кабельтов.
— Дистанция восемьдесят пять кабельтов…
Корабли давно вошли в сферу огня береговых батарей. Теперь в визир или в бинокль можно было уже различить очертания города, распластавшегося вогнутой дугой на обрывистом берегу. В направлении с севера на юг тянулся массивный волнорез с маяком на конце, а дальше на берегу громоздились портовые сооружения.
— Дистанция семьдесят пять кабельтов…
Арсеньев молчал. Зимин подумал, что он не расслышал доклада и повторил:
— Товарищ командир, семьдесят пять кабельтов.
Арсеньев удивлённо взглянул на него. Он почти не сомневался в том, что береговые батареи огнём накроют лидеры. Важно было поджечь нефтебаки до того, как это произойдёт. В сознании его все время звучало: «На пистолетный выстрел!»
Те, кто стоял на ходовом мостике рядом с командиром, и те, кто находился в орудийных башнях, у приборов, в жарких котельных отделениях и в снарядных погребах, понимали, что командир хочет нанести удар наверняка, достать залпами бензобаки, расположенные в глубине суши, заставить врага обнаружить огневые средства, даже если для этого придётся приблизиться к самому волнорезу с толстым полосатым маяком. Уж там-то, наверно, заметили корабли, сейчас раздастся свист снарядов, потом разрывы…
Младший штурман Закутников выронил карандаш из дрогнувших пальцев. Сидя в штурманской рубке, он не видел ни берега, ни маяка, но линия курса, проложенная на карте, уже почти упиралась в берег. Лейтенант втянул голову в плечи. Скорее бы начался бой! Это стремительное движение в тишине, нарушаемой только шумом вентиляторов, угнетало его, прижимало к столу, не давало работать. В трубке раздался голос вахтенного командира:
— Штурманская! Ложимся на боевой курс…
Лейтенант вздрогнул, схватил карандаш и линейку. Лаг показывал скорость 35 узлов.
До берега оставалось 45 кабельтов, когда корабль вышел из тумана. Валерка Косотруб даже без бинокля видел теперь высокое здание причудливой архитектуры у самого берега. Левее простиралась площадь, чуть дальше какая-то бесформенная тёмная постройка, должно быть элеватор. На заднем плане из общей массы домов выделялись церковь и какие-то три высокие трубы — одна рядом с другой.
Командир батареи Николаев видел все это гораздо чётче с командно-дальномерного пункта. Он не чувствовал ни страха, ни волнения. Но ему все время казалось, что командир корабля пропустил момент. Только из-за тумана противник не заметил до сих пор корабли. Но они уже вышли из тумана… Небо все светлее… Сейчас покажется край солнечного диска… Чего ждёт командир?..
Медленно повернулись орудийные башни, стволы стотридцатимиллиметровых орудий главного калибра поднялись вверх. Глубоко внизу, под палубами, в центральном артиллерийском посту, уже выработали данные. Арсеньев перешёл в боевую рубку вместе с вахтенным офицером и командиром БЧ-2.
«На пистолетный выстрел!» — ему самому не верилось, что враг до сих пор не обнаружил лидеры. Но сейчас — все! Он повернулся к командиру БЧ-2 Лаптеву и тихо сказал:
— Открыть огонь по нефтебакам.
На вышке сигнального поста у входа в гавань Констанцы солдат-наблюдатель отчаянно боролся с сонной одурью. Он изо всех сил пялил глаза в бинокль, но веки слипались, и в туманной дали чудились ему нелепые видения — какие-то руки тянулись из-за горизонта, перекошенные лица плавали в поле бинокля. Он протёр глаза и понял, что это только облака. А веки снова неудержимо опускались, и уже в узенькой щёлочке глаз, как предутренний сон, скользнул силуэт корабля. Скользнул и скрылся. Наблюдатель вздрогнул, схватил телефонную трубку. С соседнего поста никакого силуэта не видели. Он снова взялся за бинокль, но теперь уже не мог обнаружить силуэт в голубовато-сером пространстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114