Думаю, при солнечном свете оно выглядело еще хуже. Я вспомнил сгрудившихся в углу парией. Как-то они будут выглядеть после наказания?
На улице было довольно светло. Вокруг ни души. В поле зрения только контейнеры, набитые до отказа мусором. Даже кошек не видно. Мы поспешили к ближайшей станции метро.
— А теперь поведай мне наконец, как тебе удалось выкрутиться? — в нетерпении спросил я.
Осецкий довольно хохотнул. Потом сказал:
— Все удовольствие не стоило нам ни цента.
И он рассказал, что произошло в кабинете управляющего. «Для психа ты показал себя изрядным бойцом», — подумал я.
Вот как все было… Выудив из карманов то, что было при нем — двадцать или тридцать долларов, — Осецкий предложил на остальное выписать чек. Управляющий рассмеялся ему в лицо и спросил, не заметил ли тот, идя к нему, чего-нибудь необычного. Осецкий сразу понял, что имеет в виду управляющий. «Вы о тех ребятах в углу?» Да, они тоже хотели заплатить поддельными чеками. И управляющий указал на часы и кольца на своем столе. Этот жест Осецкий тоже просек. И тогда с видом невинной жертвы предложил, чтобы нас не выпускали из заведения до открытия банка. Один телефонный звонок, и сразу станет ясно, настоящий это чек или поддельный. Последовал допрос с пристрастием. Где он работает? Кем? Как давно живет в Нью-Йорке? Женат? Есть ли у него сбережения? И все в таком духе.
Осецкий смекнул, что обстоятельства изменились в лучшую сторону, и тут предъявил управляющему визитную карточку. Она и чековая книжка — обе принадлежали известному архитектору, другу Осецкого. Напряжение заметно упало. Ему вернули чековую книжку, и Осецкий мигом выписал чек, добавив щедрые чаевые официанту!
— Забавно, — сказал он, — что эта деталь — чаевые — произвела на них сильное впечатление. Они так задергались. — Он ухмыльнулся, по своему обыкновению, и в придачу еще сплюнул. — Вот, собственно, и все.
— А что скажет твой друг, узнав о твоем поступке?
— Ничего, — последовал спокойный ответ. — Он, умер. Два дня назад.
Мне хотелось спросить, как случилось, что у Осецкого оказалась чековая книжка покойного, но я запретил себе задавать дальнейшие вопросы. «Черт подери, — подумал я, — если человек одновременно и „ку-ку“, и пройдоха, он может объяснить все, что угодно. Забудь обо всем!»
И я сказал совсем другое:
— А ты малый не промах.
— Приходится, — отозвался Осецкий. — Город такой.
Покачиваясь в вагоне, он наклонился и прокричал мне в ухо:
— Отлично справили день рождения. Тебе понравилось шампанское? А эти ребята такие доверчивые… их любой обведет вокруг пальца.
На Бороу-Холл мы поднялись наверх. Осецкий остановился и, запрокинув голову, посмотрел в небо. Лицо его так и сияло от удовольствия.
— Ку-ка-ре-ку! — прокричал он и со значением побренчал монетами в кармане. — А не позавтракать ли нам «У Джо»?
— Неплохая мысль, — согласился я. — Яичница с беконом не помешала бы.
Когда мы входили в ресторан, он продолжал говорить:
— Значит, считаешь, я неплохо справился? Это еще что! Видел бы ты меня в Монреале! Там я держал бордель.
Внезапно меня охватила паника. Деньги… У нас ведь нет денег. Второй раз я этого не переживу.
— Что с тобой? — удивился Осецкий. — Деньги у меня есть.
— Я говорю о наличных. Ты ведь их истратил.
— Ерунда! — возразил он. — Когда я подписал чек, мне вернули деньги.
У меня перехватило дыхание.
— Вот те на! — воскликнул я. — Такого не бывает. Ты не просто ловкач, ты — колдуй!
Теперь разговоры были только о Париже. Париж должен разрешить все наши проблемы. А пока нужно работать. Стася будет делать кукол и посмертные маски; Мона — сдавать кровь, раз уж моя оказалась никому не нужной.
Тем временем для таких пиявок, как мы, нашлись новые добровольные жертвы, и среди них один индеец — чероки. Никудышный, честно говоря, индеец, вечно пьяный и злой. Но, будучи навеселе, щедро сорил деньгами… Кто-то пообещал платить за нашу квартиру. Но это были только слова, а он молча взял да и запихнул взнос за месяц в конверте под дверь, когда мы крепко спали. Был еще один хирург, еврей, склонный к альтруизму, знаток дзюдо. Странное увлечение для человека его положения. Тот был незаменим в экстренных случаях. Был еще билетный контролер, которого женщины опять привадили. Все, что он хотел за свои добровольные пожертвования, так это время от времени получать сандвич, на который одна из женщин делала пи-пи.
За время нашего нового помешательства мы заново расписали стены: теперь квартира выглядела как филиал музея мадам Тюссо — только скелеты, посмертные маски, клоуны с признаками вырождения, надгробия и мексиканские боги; причем сочетания красок были самые невероятные.
Иногда было трудно сопротивляться тошнотворному очарованию этих рисунков, их эмоциональности и неистовому напряжению. Одно вытекало из другого, как в «Рамаяне».
Наконец, когда я все больше преисполнялся отвращения к той бессмысленной суете, в какую превратилась наша жизнь, мне в голову пришла светлая мысль. Да пропади все пропадом, почему мне не познакомиться с братом Моны — не с тем, кто окончил Уэст-Пойнт, а с другим, тем, что был моложе. Мона всегда говорила, что он прямой и искренний человек. И совсем не умеет лгать.
Почему бы не поговорить с ним начистоту? Несколько голых фактов, очевидных истин станут хоть каким-то противовесом нескончаемому потоку фантазий и откровенного бреда.
И я позвонил ему. К моему нескрываемому удивлению, он охотно согласился встретиться. Сказал, что давно собирался зайти к нам, но Мона и слышать об этом не хотела. Из нашего телефонного разговора у меня сложилось о нем самое хорошее впечатление — умный, откровенный — словом, симпатичный. Он по-мальчишески похвастался, что скоро будет адвокатом.
От нашего жилища-музея брат Моны пришел в ужас. Словно в трансе, обошел квартиру, разглядывал роспись на степах, неодобрительно покачивая головой. «Вот, значит, как вы живете? — задавал он один и тот же вопрос. — Все это, конечно, ее идея. Она у нас с придурью».
Я предложил ему бокал вина, но он ответил, что не пьет спиртного. Может, тогда кофе? Спасибо, нет, а вот от стакана воды не откажется.
Меня интересовало, всегда ли Мона была такой, как сейчас. Вместо ответа брат сказал, что никто в семье не знает ее хорошо. Она еще в юном возрасте была независимой, скрытной и постоянно что-нибудь выдумывала. Вечно одно и то же — ложь, ложь и ложь.
— А до колледжа она тоже была такой?
— До колледжа! Она и школу-то не кончила. Ушла из дома в шестнадцать лет.
Я постарался как можно тактичнее намекнуть, что в доме, возможно, была тяжелая атмосфера.
— Наверное, ей было трудно ладить с мачехой, — прибавил я.
— С мачехой! Она сказала, что жила с мачехой? Ну и тварь!
— Мона всегда повторяла, что не могла ужиться с мачехой. А вот отца любила, и они были очень близки. Это ее слова.
— А что еще она говорила? — В гневе он плотно сжал губы.
— Много чего. Ну хотя бы то, что родная сестра ее ненавидит. Она не знает за что.
— С меня хватит, — сказал брат. — Ничего больше не говорите. Все как раз наоборот. Наша мать — сама доброта. Не было у Моны никакой мачехи. А вот отец иногда драл ее немилосердно, так она его доставала. Главным образом своим враньем… Вот вы говорите — сестра. Моя вторая сестра — нормальный, здравомыслящий человек, и очень красивая к тому же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
На улице было довольно светло. Вокруг ни души. В поле зрения только контейнеры, набитые до отказа мусором. Даже кошек не видно. Мы поспешили к ближайшей станции метро.
— А теперь поведай мне наконец, как тебе удалось выкрутиться? — в нетерпении спросил я.
Осецкий довольно хохотнул. Потом сказал:
— Все удовольствие не стоило нам ни цента.
И он рассказал, что произошло в кабинете управляющего. «Для психа ты показал себя изрядным бойцом», — подумал я.
Вот как все было… Выудив из карманов то, что было при нем — двадцать или тридцать долларов, — Осецкий предложил на остальное выписать чек. Управляющий рассмеялся ему в лицо и спросил, не заметил ли тот, идя к нему, чего-нибудь необычного. Осецкий сразу понял, что имеет в виду управляющий. «Вы о тех ребятах в углу?» Да, они тоже хотели заплатить поддельными чеками. И управляющий указал на часы и кольца на своем столе. Этот жест Осецкий тоже просек. И тогда с видом невинной жертвы предложил, чтобы нас не выпускали из заведения до открытия банка. Один телефонный звонок, и сразу станет ясно, настоящий это чек или поддельный. Последовал допрос с пристрастием. Где он работает? Кем? Как давно живет в Нью-Йорке? Женат? Есть ли у него сбережения? И все в таком духе.
Осецкий смекнул, что обстоятельства изменились в лучшую сторону, и тут предъявил управляющему визитную карточку. Она и чековая книжка — обе принадлежали известному архитектору, другу Осецкого. Напряжение заметно упало. Ему вернули чековую книжку, и Осецкий мигом выписал чек, добавив щедрые чаевые официанту!
— Забавно, — сказал он, — что эта деталь — чаевые — произвела на них сильное впечатление. Они так задергались. — Он ухмыльнулся, по своему обыкновению, и в придачу еще сплюнул. — Вот, собственно, и все.
— А что скажет твой друг, узнав о твоем поступке?
— Ничего, — последовал спокойный ответ. — Он, умер. Два дня назад.
Мне хотелось спросить, как случилось, что у Осецкого оказалась чековая книжка покойного, но я запретил себе задавать дальнейшие вопросы. «Черт подери, — подумал я, — если человек одновременно и „ку-ку“, и пройдоха, он может объяснить все, что угодно. Забудь обо всем!»
И я сказал совсем другое:
— А ты малый не промах.
— Приходится, — отозвался Осецкий. — Город такой.
Покачиваясь в вагоне, он наклонился и прокричал мне в ухо:
— Отлично справили день рождения. Тебе понравилось шампанское? А эти ребята такие доверчивые… их любой обведет вокруг пальца.
На Бороу-Холл мы поднялись наверх. Осецкий остановился и, запрокинув голову, посмотрел в небо. Лицо его так и сияло от удовольствия.
— Ку-ка-ре-ку! — прокричал он и со значением побренчал монетами в кармане. — А не позавтракать ли нам «У Джо»?
— Неплохая мысль, — согласился я. — Яичница с беконом не помешала бы.
Когда мы входили в ресторан, он продолжал говорить:
— Значит, считаешь, я неплохо справился? Это еще что! Видел бы ты меня в Монреале! Там я держал бордель.
Внезапно меня охватила паника. Деньги… У нас ведь нет денег. Второй раз я этого не переживу.
— Что с тобой? — удивился Осецкий. — Деньги у меня есть.
— Я говорю о наличных. Ты ведь их истратил.
— Ерунда! — возразил он. — Когда я подписал чек, мне вернули деньги.
У меня перехватило дыхание.
— Вот те на! — воскликнул я. — Такого не бывает. Ты не просто ловкач, ты — колдуй!
Теперь разговоры были только о Париже. Париж должен разрешить все наши проблемы. А пока нужно работать. Стася будет делать кукол и посмертные маски; Мона — сдавать кровь, раз уж моя оказалась никому не нужной.
Тем временем для таких пиявок, как мы, нашлись новые добровольные жертвы, и среди них один индеец — чероки. Никудышный, честно говоря, индеец, вечно пьяный и злой. Но, будучи навеселе, щедро сорил деньгами… Кто-то пообещал платить за нашу квартиру. Но это были только слова, а он молча взял да и запихнул взнос за месяц в конверте под дверь, когда мы крепко спали. Был еще один хирург, еврей, склонный к альтруизму, знаток дзюдо. Странное увлечение для человека его положения. Тот был незаменим в экстренных случаях. Был еще билетный контролер, которого женщины опять привадили. Все, что он хотел за свои добровольные пожертвования, так это время от времени получать сандвич, на который одна из женщин делала пи-пи.
За время нашего нового помешательства мы заново расписали стены: теперь квартира выглядела как филиал музея мадам Тюссо — только скелеты, посмертные маски, клоуны с признаками вырождения, надгробия и мексиканские боги; причем сочетания красок были самые невероятные.
Иногда было трудно сопротивляться тошнотворному очарованию этих рисунков, их эмоциональности и неистовому напряжению. Одно вытекало из другого, как в «Рамаяне».
Наконец, когда я все больше преисполнялся отвращения к той бессмысленной суете, в какую превратилась наша жизнь, мне в голову пришла светлая мысль. Да пропади все пропадом, почему мне не познакомиться с братом Моны — не с тем, кто окончил Уэст-Пойнт, а с другим, тем, что был моложе. Мона всегда говорила, что он прямой и искренний человек. И совсем не умеет лгать.
Почему бы не поговорить с ним начистоту? Несколько голых фактов, очевидных истин станут хоть каким-то противовесом нескончаемому потоку фантазий и откровенного бреда.
И я позвонил ему. К моему нескрываемому удивлению, он охотно согласился встретиться. Сказал, что давно собирался зайти к нам, но Мона и слышать об этом не хотела. Из нашего телефонного разговора у меня сложилось о нем самое хорошее впечатление — умный, откровенный — словом, симпатичный. Он по-мальчишески похвастался, что скоро будет адвокатом.
От нашего жилища-музея брат Моны пришел в ужас. Словно в трансе, обошел квартиру, разглядывал роспись на степах, неодобрительно покачивая головой. «Вот, значит, как вы живете? — задавал он один и тот же вопрос. — Все это, конечно, ее идея. Она у нас с придурью».
Я предложил ему бокал вина, но он ответил, что не пьет спиртного. Может, тогда кофе? Спасибо, нет, а вот от стакана воды не откажется.
Меня интересовало, всегда ли Мона была такой, как сейчас. Вместо ответа брат сказал, что никто в семье не знает ее хорошо. Она еще в юном возрасте была независимой, скрытной и постоянно что-нибудь выдумывала. Вечно одно и то же — ложь, ложь и ложь.
— А до колледжа она тоже была такой?
— До колледжа! Она и школу-то не кончила. Ушла из дома в шестнадцать лет.
Я постарался как можно тактичнее намекнуть, что в доме, возможно, была тяжелая атмосфера.
— Наверное, ей было трудно ладить с мачехой, — прибавил я.
— С мачехой! Она сказала, что жила с мачехой? Ну и тварь!
— Мона всегда повторяла, что не могла ужиться с мачехой. А вот отца любила, и они были очень близки. Это ее слова.
— А что еще она говорила? — В гневе он плотно сжал губы.
— Много чего. Ну хотя бы то, что родная сестра ее ненавидит. Она не знает за что.
— С меня хватит, — сказал брат. — Ничего больше не говорите. Все как раз наоборот. Наша мать — сама доброта. Не было у Моны никакой мачехи. А вот отец иногда драл ее немилосердно, так она его доставала. Главным образом своим враньем… Вот вы говорите — сестра. Моя вторая сестра — нормальный, здравомыслящий человек, и очень красивая к тому же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94