— Я ухожу, Жанна, — прибавил граф, помолчав секунду, — я чувствую, что присутствие мое вам тяжело, и хочу поскорее избавить вас от него. Позволите вы мне возвращаться — иногда, изредка…
— Никогда!
— Окажите мне одну милость, одну только!
— Что вы хотите, Оливье?
— Дайте мне поцеловать своего сына, моего Жоржа.
— Нет, граф; я не могу позволить вам прикоснуться к его лбу губами, еще влажными от поцелуев этой твари.
— Жанна, прошу вас…
— Нет, Оливье, — горько отвечала она. — Не настаивайте, это невозможно. Я могу сделать только одно, если вы хотите…
— Что же?
Из-под платка, лежавшего на столе, графиня взяла медальон и, показывая его графу, сказала:
— Узнаете вы его, Оливье? Это мой портрет, который я вам дала в день рождения нашего Жоржа, портрет, который вы поклялись носить вечно у сердца, и вместо того за поцелуй отдали женщине, приславшей его после мне. Этот портрет я повешу на шею вашему сыну, чтобы смыть с него позорное пятно.
— О, вы безжалостны! — крикнул в отчаянии граф и бросился, как сумасшедший, из комнаты.
Графиня привстала и, прислушиваясь к шуму шагов бежавшего Оливье, вдруг зарыдала и, бросаясь на шею герцогини де Роган, вскричала:
— Ах, а я ведь люблю его! Я люблю его! Она лишилась чувств.
ГЛАВА XVIII. Из которой видно, что полезно узнавать людей, у которых покупаешь лошадь
Прошло несколько дней после описанных нами в предыдущей главе событий. Условия договора, заключенного между капитаном Ватаном и Дианой де Сент-Ирем, были строго выполнены.
Девушка и ее брат после двадцати четырех часов заключения были выпущены на свободу почти у самых дверей их дома.
Ярость графа де Сент-Ирема не имела границ. К несчастью, похитители так хорошо приняли все нужные меры, что молодые люди решительно не могли догадаться, с кем имели дело.
Врагам их, по всей вероятности, суждено было остаться навсегда неизвестными.
Жак, очень опытный в переделках всякого рода, отнесся бы хладнокровно к этой неудаче, если бы не другое обстоятельство, которое ставило его в крайне затруднительное положение.
Несмотря на полученное приказание проводить брата и сестру до угла улицы, на которой они жили, Тунеядцы Нового моста, знавшие о мешке, набитом пистолями, который хранился у девушки, не могли устоять против искушения отнять его; в самых вежливых выражениях, почтительно извиняясь, Макромбиш и Бонкорбо вытребовали пистоли у Дианы де Сент-Ирем.
Это было очень важно, потому что молодые люди остались без гроша и не имели средств достать денег.
Нечего было и думать ехать в Сен-Жермен опять просить у отца Жозефа. Те немногие пистоли, которыми снабдил их мрачный монах, достались с большим трудом. Убедить его выдать еще было положительно невозможно.
Оставалось прибегнуть к ростовщикам, которых в Париже было тогда очень много.
Диана с глубокими вздохами должна была решиться заложить одну за другой все драгоценные вещи, а Жак со своей стороны прибегал к тысяче разных средств, чтобы как-нибудь нажить хоть несколько су; но все было напрасно, ничто ему не удавалось. Положение становилось все более и более отчаянным.
Возвращаясь однажды вечером домой, Жак услышал, что сестра его напевает веселую песенку.
Он остановился и, покачав головой, подумал:
— Ого! Это что? Моя милая Диана не стала бы понапрасну терять время в распевании песенок, если бы не было чего-нибудь более интересного. Ну, я оживаю! Ах, какое счастье! Я слышу запах мяса, а мне, кстати, очень есть хочется!
Несчастный два дня ничего не ел. Пение между тем не прекращалось.
— Что-нибудь тут есть, — подумал граф. — Мы, вероятно, получили наследство… Да, другого ничего не может быть. О, какая скверная вещь нищета,! Как она изменяет людей! Ах, если бы у меня было пятьдесят тысяч дохода! Но их, к несчастью, нет. Я даже не обедал сегодня. Пойду посмотрю, почему сестра так распелась. Последние два-три дня я нахожу ее какой-то таинственной. Нет ли у нее… Черт возьми, это очень возможно! Посмотрим!
Рассудив таким образом, Жак открыл секретную дверь и вошел к сестре.
Диана была одна. Она пела и с детской игривостью подбрасывала два апельсина, фрукт очень редкий в Париже.
— Вот как! — вскричал граф, остановившись в изумлении. — Что это ты делаешь, Диана?
— Забавляюсь, как видишь.
— Да и очень даже. Скажи мне, в чем дело, сестренка, чтобы и я мог так же позабавиться. Мне это необходимо; поверь, мне вовсе не весело.
— А мне, Жак, наоборот, никогда не было веселее. Видишь ли, Жак, все вы, мужчины, — заметь, что я говорю только про самых отчаянных, — не что иное, как просто глупцы.
— Ба!
— Да, братец, это верно.
— Знаешь, Диана, я всегда так думал.
— А я в этом уверена.
— А если ты так уверена, значит, это справедливо.
— Наверное.
— Не буду спорить. Тебе это, очевидно, должно быть лучше известно.
— Ах, как мне есть хочется! А тебе? — спросила она, небрежно закрывая глаза.
— Вот милый вопрос! Ведь я два дня не ел.
Девушка громко рассмеялась.
— Ты смеешься, — грустно сказал он, — но посмотри на меня! От меня только кожа да кости остались. Платье болтается на мне, как на вешалке.
— Но, Жак, ты же не будешь плакать!
— Хорошо, оставим этот разговор. Итак, ты сказала, что чувствуешь аппетит, а я ответил, что очень голоден. Что дальше?
— Боже мой, братец, я, право, не знаю, где у тебя голова. Позови Лабрюйера; ужинаешь ты со мной или уйдешь куда-нибудь?
— Нет, мы будем ужинать с тобой вдвоем у камина, как добрые брат с сестрой; наконец, чтобы съесть кусок хлеба с чесноком, я не вижу необходимости идти распространять зловоние в городе.
— Ну, Жак, друг мой, — произнесла она иронически, — ты действительно настоящий мужчина!
— Смею надеяться, — ответил он, выпрямляясь и подбочениваясь, — но почему ты сказала это?
— Потому что ты так же глуп, как и все мужчины; позови Лабрюйера, пожалуйста.
Лабрюйер и Магом, как и их господа, редко завтракали или ужинали.
Первый, по природе очень ленивый и постоянно сонный, проводил всю жизнь, лежа в передней.
Услышав зов, он нехотя встал и, переваливаясь, вошел в комнату.
. — Возьми! — приказала Диана, подавая ему два пистоля. — И принеси ужинать.
Слуга стоял с протянутой вперед рукой и изумленно смотрел на монеты.
— Ну, что же ты? — спросила девушка. — Чего ты глядишь, точно какой-нибудь идиот?
— Не сердись на него, сестра. Этот дурачина отвык видеть серебряные монеты и не верит своим глазам. Ну же, торопись, животное!
Лабрюйер схватил наконец деньги и что есть духу бросился вниз.
— Вот как! Значит, мы стали богаты? — со смехом поинтересовался граф.
— Ну… скажи мне, Жак, давно ли ты видел графа дю Люка?
— Parbleu! Ты знаешь, что я никуда не хожу. Где же я мог его видеть?
— А я видела.
— Да?
— Да, и уверяю тебя, он просто прелестен…
— А!
— Знает чудные вещи и ничего не скрывает от женщины, которую любит, если только она сумеет заставить его говорить.
— А-а, — протянул Жак, выпучив глаза на сестру. — А женщина, которую он любит?..
— Это я, ты не знал? О чем же ты думаешь?
— Вот как! Начинаю понимать!
— Слава Богу! Немало времени тебе нужно для этого.
— Но подумай же, сестра, всякий ум затемнится, если в продолжение сорока восьми часов ходишь с пустым желудком.
— Бедный мальчик! — засмеялась она. — Ты, должно быть, очень голоден!
— Не знаю, сколько мне нужно будет пищи, чтобы насытиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118