Оливье подвел незнакомку к софе.
— Снимите же шляпу и плащ, граф, — предложила она, садясь с улыбкой. — Можете также снять и вашу рапиру и пистолеты. Я не в том смысле буду жестока к вам, как вы предполагаете.
Граф замялся; ему вообще было немножко неловко с этой странной женщиной.
— Мадам… — начал он.
— О, не оправдывайтесь, граф! Я на вас не сержусь за это, — она засмеялась. — По-моему, храброму мужчине даже идет быть всегда с оружием в руках; это доказывает, что вы всегда одинаково готовы идти на любовное свидание и в битву. Ну, оставайтесь, пожалуй, при своем арсенале и садитесь сюда, рядом со мной. Или вам, может быть, больше нравится сидеть через стол от меня?
— Вы очаровательная женщина, — отвечал он, поцеловав ей руку и садясь возле.
— Мне это часто говорили, но я так скромна, что никогда не верила.
— А мне верите?
— Еще меньше!
— Злая!
— Попробуйте этого вина. За ваших возлюбленных, граф!
— То есть за мою возлюбленную?
— Неужели вы считаете меня такой глупой, Оливье, что я хоть на минуту поверю вашей любви?
— Так зачем я здесь, если б я вас не любил?
— Вы забыли, граф дю Люк, что я отчасти колдунья? Я отлично знаю, зачем вы здесь… Вы несколько раз видели меня мельком, и вам никак не удавалось снять с меня маску. В последнее наше свидание я сильно заинтриговала вас и, уходя, шепнула вам два слова, которые возбудили в вас сильное желание… как бы это сказать, граф?
— Быть столько же любимым вами, сколько и сам вас люблю.
— Нет! Это пустяки! Говорите откровенно: вы хотели сделать меня своей любовницей, больше ничего. Трудная, по-видимому, победа надо мной должна была сильно польстить самолюбию такого волокиты, как вы, придать вам весу в глазах придворных дам, а главное…
— Что же?
— Послужить оружием для вашего мщения.
— Что вы хотите сказать? — вскричал он, побледнев, как смерть.
— Только то, что говорю. Напрасно вы стараетесь обмануть самого себя. У вас одна любовь в сердце! Хотите, я вам скажу, кого вы любите?
— О, ради Бога! — сказал граф, проведя рукой по влажному лбу.
— Всегда так бывает, — продолжала незнакомка, как бы говоря сама с собой. — Человек любит, думает, что и его любят, кладет всю душу, всю жизнь и счастье на эту любовь и вдруг видит, что его низко обманули! Тогда прощайте и мечты, и счастье, и будущее. Сердце разбито. Если это случается с женщиной, она уходит в монастырь, молится и умирает. Мужчина же предается светской жизни, разгулу, любовным или политическим интригам. И то, и другое — самоубийство, только последнее вернее. Граф, выпьем за ваше здоровье и за здоровье Жанны дю Люк, вашей благородной жены!
— О, мадам! — воскликнул Оливье дрожащим голосом, встав с места. — Что вы осмелились сказать! Какое воспоминание пробудить! Вижу, что вы не любите меня. Я безумно поддался чувству, которое вы мне внушили; оно так сильно, что, поклявшийся ненавидеть женщин, я позволил себе признаться вам в любви и опять повторяю свое признание! Ради Бога, убейте меня, но не трогайте еще не остывшего пепла моего сердца!
Незнакомка нервно рассмеялась.
— А если я ревную? — пылко произнесла она. — Если и я вас тоже люблю?
— Вы меня любите! — вне себя проговорил Оливье, упав перед ней на колени.
— Сумасшедший! — промолвила она. — Вы не умеете читать ни в своем сердце, ни в сердце женщины. Неужели вы не понимаете, что такая страстная женщина, как я, сказавшая вам при всех то, что я вам сказала, непременно будет ревновать и к прошедшему, и к будущему? Хочу, чтобы, сказав мне: «Я тебя люблю!» — вы навсегда покончили с прошлым.
— Я не знаю, кто вы, — отвечал Оливье, — но у меня к вам странное, безотчетное чувство, Фебея; не мучайте меня, я вас люблю!
— Не верю, граф. Через неделю, через два часа вы будете смеяться надо мной с вашими товарищами, если бы я поверила.
— О, как вы можете так думать?
— А отчего же не думать? Чем вы доказали мне до сих пор вашу любовь?
— Чем доказал?
— Да! Послушай, Оливье, и я буду откровенна с тобой. Я тоже знатного рода; я в раннем детстве осталась сиротой, богатой, свободной. До сих пор я еще никого не любила, никто не входил сюда ко мне. Ты первый затронул мое сердце, ты будешь и последним.
Но человек, который полюбит меня, не должен любить другую женщину. Хочешь ты быть этим человеком?
— О да, клянусь тебе страстно, — проговорил он, покрывая поцелуями ее руки и плечи.
— Подумай, Оливье. Когда я буду твоей, и ты ведь тоже будешь принадлежать мне. Мы будем связаны неразрывно.
— Я люблю тебя!
— Любишь? Хорошо, но мне нужны два доказательства этой любви.
— Все, что хочешь, Фебея!
— Клянешься?
— Клянусь своим именем и честью дворянина!
— Хорошо. Во-первых, ты не будешь стараться узнать, кто я такая, пока я сама не захочу сказать тебе это. Успокойся, я хороша, лучше, чем ты думаешь. Ты согласишься сам, когда увидишь меня. Принимаешь условие?
— Принимаю. А во-вторых?
— Во-вторых, мой прекрасный возлюбленный, я не хочу слушать твоих уверений в любви, пока у тебя на груди портрет другой женщины.
Граф почувствовал, что бледнеет. Глаза незнакомки жгли его.
— Ты отказываешься? Он молчал.
— А, вот видишь! Ты меня не любишь, я ведь говорила.
— Так нет же, ты ошибаешься! Изволь, я сниму этот портрет, его не будет больше.
— Нет, дай мне его сейчас.
— Сейчас?
— Да, — сказала она, подняв левую руку к шнуркам маски. — Согласен? Последний раз спрашиваю.
— Да… согласен! — воскликнул он, не помня себя, и, расстегнув мундир, сорвал висевший на золотой цепочке медальон. — Бери, демон!
Незнакомка схватила медальон и быстрым движением привлекла графа к себе.
— Приди! Я люблю тебя! — вскричала она.
В ту же минуту канделябр упал, и в полном мраке комнаты Оливье почувствовал, как к его губам страстно прижались горячие губы незнакомки.
Около пяти часов утра на углу улиц Арбр-сек и Сент-Оноре остановились носилки, из которых вышел мужчина с завязанными глазами.
— Не забудьте, господин, — произнес один из носильщиков, — что вы поклялись не снимать повязку, пока на Сен-Жермен-Л'Осерруа не пробьет пять. Вам недолго придется ждать, до пяти часов осталось три минуты.
— Хорошо.
Носилки удалились и исчезли в темноте. Почти вслед за тем пробило пять.
— Ах, вот и я упал с неба на землю! — сказал со вздохом граф.
— А, милый граф! — воскликнул какой-то человек, все время прятавшийся в углу у стены. — Так небо ближе к нам, чем я думал? Не сведете ли вы меня туда, а?
— Пойдемте, пойдемте, капитан, — отвечал, улыбнувшись, Оливье.
— Скажите, пожалуйста, так как вы вернулись с неба, широк или узок туда путь? Говорят, он полон терний? Мне бы очень хотелось знать это.
— Хорошо, хорошо, милый капитан, — смущенно произнес граф, — холодно, неприятно стоять на улице.
— Вам сейчас, похоже, было теплее?
— Не расспрашивайте, милый капитан, не могу вам отвечать.
— Хорошо, хорошо, не настаиваю. Всегда ведь дают обещание, чтоб после не сдержать их. У вас еще, кажется, до этого не дошло; не станем больше об этом говорить.
— А вы, капитан, что тут делали, карауля у стены, как аист?
— Гулял и рассматривал вывески.
— Вы что ж, смеетесь надо мной, капитан?
— Нисколько. Вы ведь развлекаетесь, играя в жмурки ночью на улице. У вас свои секреты, у меня свои; не будем о них говорить, а пойдем-ка лучше домой. Как знать, вам, может быть, спать хочется?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118