– А кто в команде? Знаю ли я еще кого-нибудь? – спрашиваю я, но мысли уже о том, как оторваться на недельку от дел и на какую дату планировать вылет.
– Одного, – слышу, – знаешь наверняка. Евгений Евтушенко…
Утром 19 июля я прилетел в Магадан. В составе экспедиции были знакомые мне Леонид Шинкарев – это он звонил – и Евгений Евтушенко, а также геологи Георгий Балакшин, Владимир Щукин, Валерий Черных, кандидат медицинских наук Наум Шинкарев. Мы отправились по колымскому тракту на уазике. Повсюду вдоль трассы – развалины, среди них одинокие люди и бродячие собаки. Как будто перед нами шли кадры кинохроники военных лет.
Я вдруг поймал себя вот на какой мысли. В лагерях мы грезили о временах, когда вышки, бараки, вахты, ненавистную ограду из колючей проволоки снесут ко всем чертям, сами зоны разутюжат бульдозерами, чтобы не осталось от них и следа. Это казалось совершенно невозможным на нашем веку. Игрой больного воображения. Но представлять эту картину было мстительно и приятно…
Отчего же спустя 20 лет, когда сейчас по обе стороны тракта видишь, что осталось от лагерей, снесенных бульдозерами, и лагерные сны стали реальностью, не чувствуешь ни злорадства, ни торжества – только жалость и боль. Бульдозеры шли по нашей молодости.
Не доезжая до Берелеха, сворачиваем вправо – в сторону «Мальдяка», «Стахановца», «Ударника»… Картины, выплывая из памяти, сменяя одна другую, встают перед глазами. Вижу лицо парня. К сожалению, не помню ни фамилии, ни имени, запомнилась только кличка – Комсомолка. Однажды, когда он на разводе попытался поднять окурок, помощник командира дивизиона ударил его сапогом в лицо. А некоторое время спустя к тому месту, где бригада занималась шурфовкой, пришла машина с аммонитом. Было холодно. У радиатора грелись конвоиры и помощник командира дивизиона. Комсомолка с подожженным детонатором вскочил в кузов, взорвал машину и всех, кто находился вблизи. В машине была приблизительно тонна аммонита.
Помню теплый весенний день, снег еще не сошел. Бригаде привезли обед. Часть ела в лебедочной, другая – тут же, около ствола шахты. Вдруг я слышу за спиной дикий крик, повернулся – и увидел лежащего с размозженной головой человека. Рядом стоял Толик и спокойно смотрел на то, что сделал. У него в руках было кайло. На мой вопрос: «Ты что, сдурел?» – он спокойно ответил: «А зачем такие живут?» Бригада продолжали молча есть, никто не жалел убитого. Во время войны тот служил в карательном отряде у немцев и, вспоминая теперь об этом, повторял: «Гдэ мы гарцевалы, там трава нэ ростэ!»
Память возвращает из небытия ненавистные лица начальника лагеря Симонова и командира дивизиона Георгенова, всегда работавших вместе. Для них было удовольствием сделать людям что-нибудь гадкое. Со мной в сусуманской тюрьме сидел добрый, симпатичный парень. Уходя на Ленковый, он оставил мне свой шарф. Через несколько дней я узнал: за то, что он не хотел идти в штрафную зону, Георгенов выстрелил ему в голову. Парень лишился глаза, но, к счастью, остался жив. С тех пор у него была кличка Билли Боне.
В лагерной администрации было много негодяев. Но эти двое, кого я упоминаю чаще других, действительно выделялись среди всех. Им нужно было, чтобы заключенные не просто отбывали срок, а мучались – этим мерзавцы жили.
В Симонове сочетались три редких качества – он был, мягко-мягко говоря, неумный, ленивый, и с утра уже пьяный. Поэтому в лагерях, где были Симонов и Георгенов, все переходило в беспредел. Через много лет, рассказывая об этом Высоцкому, я употребил это слово. Он переспросил: «Беспредел?!» – «Ты что, никогда это слово не слышал?» – «Нет, – ответил он. – Слово интересное!» Через четверть века это слово станет у нас обыденным, без него Россия уже не сможет обходиться.
Когда было такое руководство лагеря, власть, естественно, фактически переходила в руки лагерников: коменданта, нарядчиков, бригадиров. И здесь уже происходило то, что через много лет будет с Россией: преступная группа творила все, что вздумается, бригады работали, но даже копейки, которые должны были получать, они не получали, у них забирали буквально всё. Небольшая кучка людей с неограниченной властью проделывала с зоной все, что хотела. Отбирала зарплату, посылки, некоторым бригадам не давали и хлеб. Кстати, когда говорят об армейской дедовщине, это тоже не что иное, как беспредел.
Сами беспредельщики, как правило, ходили с охраной – в окружении таких же заключенных, вооруженных ножами. В бараках у этих людей, особенно на Ленковом, в бочках с водой находились деревянные палки. Почему с водой? Сухие, они довольно скоро ломались об головы и туловища людей. С 1948 по 1954 годы это было самое страшное – лагерь беспредельщиков.
В 1952 году к беспредельщикам кинули группу воров со Случайного. Почти все они были изувечены и только небольшая часть, которая еще сидела там же, на Ленковом, в БУРе, во время бани устроила резню, выхватила у парикмахеров бритвы и убила четырех главарей беспредельщиков: Упорова, Межана, Станасевича, фамилию четвертого не помню. Сами воры тоже были все порезаны. Я помню нескольких из этих ребят – Виктора Живова, Костю Грозина, одного парня, по кличке Ленка, и Кольку Золотого – это гоже кличка.
Мы останавливаем машину у лагеря Новый. Это сюда в мокрый летний день 1949 года я пришел этапом. Мой первый лагерь! Вот сейчас мы увидим два барака для «честных воров» и территорию ссученных… И опять поплыли перед моими глазами живые лица – Модест Иванов по кличке Мотька, Гриша Курганов по кличке Грек, Колька Лошкарь, Васька Корж, Васька Челидзе… Я очнулся от голосов:
– Но где же лагерь, Вадим? Ты не ошибся?
Ничего не понимаю. В стороне заросшие травой домики, где когда-то жило начальство лагеря и прииска, а бараков нет.
Оставив машину у обочины, мы пошли в сторону поселка. На дороге подростки пытаются завести мотоцикл. На наш вопрос, есть ли в поселке кто-нибудь, кто давно здесь живет, они показали на проходившего мимо парнишку лет четырнадцати: он знает!
– Как увидеть твоих родителей?
– Вон наш дом, сейчас позову. Вышли мужчина и женщина – оба поседевшие, очень спокойные, с металлическими коронками зубов. «Наверное, в детстве много сладкого ели», – грустно улыбнулся я своим догадкам.
– Давно здесь? – спрашиваю.
– Если с сорок седьмого года – давно, то давно!
– Вы помните капитана Струнина?
– Ну как же, начальник лагеря.
– А Пашенина?
– Начальник прииска!.. Я тут был в сорок девятом, потом еще раз.
– А где еще бывал?
– На Перспективном.
– И Киричука знаете?
– «Кажу…» – улыбнулся он, – кто ж его не знал!
– Скажите, – спросил я, – а фамилия Туманов вам ничего не говорит?
– Ну как же, он кассу ограбил!
И вдруг заметил мою улыбку, всмотрелся в лицо, растерялся. А тут еще и жена дернула за рукав.
– А может, и не ограбил… – залепетал он. – Может, так говорили. Мало чего люди болтают!
Евтушенко рассмеялся:
– Да вы не бойтесь! На этот раз он ниоткуда не сбежал!..
Тот еще долго не мог понять, как я здесь оказался, что бы это значило, и, только выпытав у ребят, кто мы на самом деле, пригласил в дом, хозяйка засуетилась. Мы посидели, поговорили. Перед тем как проститься, они показали нам свой двор с курятником, теплицу, угостили крупными сочными помидорами. Никогда не думал, что такие помидоры могут расти на Колыме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123