Вспоминает Валентин Бережков: «Въехав на Вильгельмштрассе, мы издали увидели толпу у здания министерства иностранных дел.
Хотя уже рассвело, подъезд с чугунным навесом был ярко освещен прожекторами. Вокруг суетились фоторепортеры, кинооператоры, журналисты. Чиновник выскочил из машины первым и широко распахнул дверцу. Мы вышли ослепленные светом юпитеров и вспышками магниевых ламп. В голове мелькнула тревожная мысль — неужели это война?
Иначе нельзя было объяснить такое столпотворение на Вильгельмштрассе, да еще в ночное время. Фоторепортеры и кинооператоры неотступно сопровождали нас. Они то и дело забегали вперед, щелкали затворами, когда мы поднимались по устланной толстым ковром лестнице на второй этаж».
Советские дипломаты поднялись на второй этаж и вошли в кабинет Риббентропа — огромный зал, который должен был подчеркивать значительность гитлеровского министра. Но, несмотря на размеры зала, этим утром министр совсем не выглядел «значительным». Будничная, серо-зеленая помятая униформа, опухшее красное лицо и воспаленные глаза создавали впечатление того, что, несмотря на ранний час, он успел уже основательно выпить.
Дипломаты пожали друг другу руки, расселись вокруг круглого стола, стоящего в углу кабинета, и Деканозов, с помощью Бережкова, стал излагать рейхсминистру содержание «Обвинительной ноты», на передаче которой так настаивала Москва весь вчерашний день.
Но Риббентроп не дал советскому послу закончить даже первую, тщательно приготовленную им фразу. Повысив голос, он заявил, что все, о чем собирается говорить с ним посол, сейчас уже не имеет значения.
Речь сейчас идет о другом. Речь идет о том, что германские войска, вынужденные защищать свою страну от советской угрозы, предприняли оборонительную акцию и перешли советскую границу.
Вот оно! Именно этого опасался Сталин. Вопреки всем уже существующим фактам, Риббентроп пытается возложить ответственность за вооруженный конфликт на Советскую Россию.
Вспоминает Бережков: «Советский посол так и не смог изложить наше заявление, текст которого мы захватили с собой. Риббентроп, повысив голос, сказал, что речь пойдет совсем о другом.
Спотыкаясь чуть ли на каждом слове, он принялся довольно путанно объяснять, что германское правительство располагает данными относительно усиленной концентрации советских войск на германской границе… Затем Риббентроп сказал, что создавшуюся ситуацию германское правительство рассматривает как угрозу для Германии…
Фюрер не мог терпеть такой угрозы и решил принять меры для ограждения жизни и безопасности германской нации… Час тому назад германские войска перешли границу Советского Союза.
Затем Риббентроп принялся уверять, что эти действия Германии не являются агрессией, а лишь оборонительными мероприятиями.
После этого Риббентроп встал и вытянулся во весь рост, стараясь придать себе торжественный вид. Но его голосу явно недоставало твердости и уверенности, когда он произнес последнюю фразу: «Фюрер поручил мне официально объявить об этих оборонительных мероприятиях…»
Мы тоже встали. Разговор был окончен».
Разговор, продолжавшийся 20 минут, был окончен. Но вот что удивительно, война уже началась, а, вместе с тем, это слово — «война» — так и не было произнесено.
Вспоминает Пауль Шмидт: «Риббентроп не употребил таких слов, как „война“ или „объявление войны“; наверное он считал их слишком „плутократическими“, а, может быть, Гитлер дал ему указание избежать этих слов».
Советские дипломаты покинули кабинет рейхсминистра. На улице, где уже светило солнце, все еще ждал черный «Мерседес», который и отвез их в советское посольство.
Война уже была в полном разгаре, когда в министерстве иностранных дел, в 5 часов утра по московскому времени, началась историческая пресс-конференция Риббентропа. Но и на этой пресс-конференции рейхсминистр, все еще стараясь скрыть осуществленную Германией агрессию, так и не произнес слово «война», а только торжественно заявил: «Германская армия вторглась на территорию большевистской России!»
После «внезапного» нападения прошло 2 часа 30 минут. 22 июня 1941. 5 ч 45 мин утра. Москва
Директива № 2, или Время, цена которому тысячи жизней
Около 5 часов утра мир облетела давно ожидаемая «сенсация»: «Свершилось! Свершилось! Гитлер напал на Россию!» Все радиостанции мира передают меморандум Гитлера. Гортанная немецкая речь прерывается взволнованными разноязычными голосами дикторов. Гудят провода. Звонят телефоны. Разбужены президенты, правители, шейхи, диктаторы, короли…
Один из сотрудников Форин Оффис, узнав о нападении Германии на Россию, немедленно позвонил в Чекере и попросил к телефону личного секретаря Черчилля — Джона Колвилла. В Чекерсе в это время еще не наступил рассвет — было 4 часа утра. Услышав новость, Колвилл не был удивлен. Такой ход событий ожидался, и именно поэтому он был назначен на это воскресенье дежурным при премьер-министре и прибыл в Чекере, где уже находился министр иностранных дел Антони Иден и прилетевший вчера из Вашингтона американский посол Джон Уайнант. Услышав новость, Колвилл не только не удивился, но даже не счел нужным разбудить Черчилля. Дело было в том, что Черчилль, отправляясь в субботу вечером спать, и будучи уверен в том, что именно в эту ночь, с субботы на воскресенье, Гитлер осуществит нападение на Россию, строго-настрого предупредил, чтобы его ни в коем случае не будили.
Вспоминает Джон Колвилл: «В субботу, 21 июня, я приехал в Чекере перед самим обедом. Там гостили г-н и г-жа Уайнант, г-н и г-жа Иден и Эдуард Бриджес. За обедом Черчилль сказал, что нападение Германии на Россию является неизбежным и что, по его мнению, Гитлер рассчитывает заручиться сочувствием капиталистов и правых в Англии и в США. Гитлер, однако, ошибается в своих расчетах. Мы окажем России всемерную помощь.
Уайнант сказал, что то же самое относится и к США…
На следующее утро я был разбужен в 4 часа телефонным звонком из министерства иностранных дел, откуда сообщили, что Германия напала на Россию. Премьер-министр всегда говорил, чтобы его не будили ни в коем случае, разве только, если начнется вторжение [на английские острова]. Поэтому я отложил сообщение до 8 часов утра».
Черчилля не разбудили. А вот Сталина и не пришлось будить — не спал он в эту ночь! И не только не спал, а напряженно следил за развитием событий, и даже, в определенной степени, направлял их!
Экстренное заседание Политбюро
Меморандум Гитлера, текст которого Иоахим фон Риббентроп вручил Владимиру Деканозову час назад, все еще не поступил в Кремль — телефоны в советском посольстве в Берлине уже были отключены, а все попытки дипломатов переправить меморандум телеграфом через берлинский главный почтамт успеха не имели. И все же после 5 часов утра в Кремле уже знали и о пресс-конференции фон Риббентропа, и о меморандуме Гитлера, и о том, какие причины выдвигает Гитлер в оправдание своего «внезапного» нападения. Опасения Сталина подтвердились — не желая быть объявленным агрессором, Гитлер пытается оправдать свое нападение на Россию необходимостью нанесения ПРЕВЕНТИВНОГО УДАРА по сосредоточению советских войск. И только теперь, после того, как позиция Гитлера прояснилась, только теперь, через два с половиной часа после «внезапного» нападения, в кремлевском кабинете Сталина началось «экстренное» заседание Политбюро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187