На пороге хаты стоит мать и слезы утирает, а отец спешит навстречу.
Обнялись, почеломкались.
– Ну, покажись, який ты став, – говорит отец и по плечам меня хлопает. Широкий, мол.
…Одним словом, приехал я домой. А в хате на столе уже всякая всячина стоит (и когда только успела мать наготовить?). Отец наливает в чарки сливянку, мать при­двигает ко мне поближе тарелки с яичницей, салом, колбасой домашней, с капустой, с жареным мясом со сли­вами. Тут же соленые огурцы, квашеные помидоры, яб­локи свежие. Стол даже потрескивает, так нагрузили его.
Мать глаз не сводит с Максима и в то же время при­глашает к столу соседку Ганну, которая пришла что-то позычить и не решается переступить порог. Отец охмелел от второй чарки. Говорит, что душно, и открывает окно во двор, а сам небось думает – пусть все село знает, что к Кондратию Перепелице сын из армии приехал…
После обеда вышел я во двор. Хожу вокруг хаты, за­глядываю в садок, щупаю рукой молодой орех, посажен­ный когда-то матерью мне «на счастье». Даже не верится, что я дома.
Сажусь на порог хаты. На дворе уже смеркается. Пер­вая звезда с неба смотрит, хрущи в садку гудят, мимо во­рот коровы с пастбища возвращаются, пыль ногами под­нимают. От соседской хаты дымком тянет: знать, вечерю варят. И привычное все, знакомое. Спокойно живут люди. Даже не верится, что такая счастливая жизнь может быть на планете, которая несется сломя голову в бесконечном пространстве, отсчитывает годы, десятилетия, века.
Но что мне до веков? Что мне из того, что земля – планета, занята только своим полетом? Ведь до любви ей, до сердца моего дела нет!
Вдруг скрипнула калитка. Вижу – бежит к хате Галя, младшая сестрица Маруси Козак. Увидела меня, покрас­нела, глаза потупила, но «здравствуй!» сказала бойко. У меня почему-то сердце забилось так, вроде встретил саму Марусю.
– Ой, какая ж ты, Галю, большая стала! – говорю ей. – Наверное, хлопцы уже сохнут по тебе.
– Ов-ва, нужны мне твои хлопцы! – точно отрезала. А потом спрашивает: – Дядька Кондрат дома?
– Дома, – отвечаю.
– Пришла позычить маленькое сверло – батьке за­чем-то потребовалось.
«Так я и поверю, что тебе сверло нужно, – думаю про себя, – за сверлом не бежала бы через все село…»
– Иди в хату, попроси, если нужно, – говорю Гале, – а Марусе передай, пусть не забудет пригласить Максима на свадьбу.
Тут Галя уставилась на меня своими большими оченятами, такими же красивыми, как и у Маруси, сердито свела над ними крутые тоненькие брови, потом поверну­лась, мотнула длинными косичками и выбежала со двора. О сверле даже не вспомнила.
А вечером уговорил меня отец пойти в клуб на кол­хозное собрание. Надо же на людях показаться. Да и Сте­пан, наверное, будет там.
Пришли мы в клуб, собрание уже началось. Еще из дверей заметил я, что на сцене в президиуме восседает Степан Левада. Важный такой. Председательствует сам голова колхоза. Завидел он меня с отцом и вдруг говорит:
– Товарищи! Имеется предложение доизбрать в президиум собрания нашего дорогого гостя сержанта Со­ветской Армии Максима Кондратьевича Перепелицу!
В ответ весь зал загремел от рукоплесканий. Люди оборачиваются, смотрят в мою сторону, улыбаются при­ветливо. Мне даже жарко стало. А отец толкает под бок и шепчет:
– Иди, не заставляй себя просить, – а сам аж све­тится от горд ости.
Пробрался я в президиум и уселся за столом рядом со Степаном. Разглядываю знакомые лица яблоничан. Слева в третьем ряду узнаю Василинку Остапенкову. То-то Сте­пан все время туда глазами стреляет. Еле заметно киваю Василинке.
«А где Маруся? – думаю. – Наверняка с Твердохлебом где-то рядышком сидят». И уже настороженно смотрю в зал, боюсь увидеть ее очи. Заметят тогда люди, что Максиму не по себе!..
Вдруг из боковой двери входит в зал Иван Твердохлеб и вносит стул. Расфранченный – в сером костюме, при галстуке, волосы аккуратно причесаны. А на лице такая самоуверенность у Ивана, что смотреть на него не хо­чется.
Зачем ему стул понадобился? Ведь свободных мест хватает… Пробрался Твердохлеб по центральному про­ходу ко второму ряду и здесь пристроил свой стул. Только теперь увидел я, что с краю второго ряда сидит Маруся Козак. Подсел к ней Иван, а она даже бровью не повела. Вроде это ее не касается. Сидит и смотрит на меня в упор своими бесстыжими глазами. Ох, что то за глаза!..
Почувствовал Максим, как загорелось его лицо, и на­клонил голову к столу.
Не знаю, на самом деле или показалось мне, что в эту минуту в клубе вроде тише стало и докладчик – агроном наш – на миг замер на полуслове.
Наверное, показалось. Откуда же людям знать, что делается в душе Максима? Ведь когда был Перепелица ветрогоном, разве могли они догадаться, какая девушка ему нравится?..
Но это ж Яблонивка! Здесь дядько идет ночью по улице и знает, какой сон его соседу снится!
Чтобы прийти в себя, смотрю на агронома и вслуши­ваюсь в его доклад. Предлагает агроном расширить по­севную площадь. Дельное предложение. Оказывается, если на Зеленой косе выкорчевать кустарник, который тянется от леса до Мокрой балки, добрый клин земли прибавится у колхоза.
– Его же за три года не выкорчуешь! – бросил кто-то из зала.
– Дело, конечно, не легкое, – отвечает агроном. – Кустарник на Зеленой косе густой, колючий, но зато мел­кий, и повозиться с ним стоит.
Я наклонился к председателю колхоза и говорю:
– А чего с ним возиться? Выжечь его – и баста! А потом трактор с плугом пустить. Все коренья наверху окажутся.
Председатель посмотрел на меня внимательно, поду­мал и, написав записочку, передал ее агроному. А тот возьми да и зачитай эту записочку всему собранию:
«Максим Кондратьевич предлагает выжечь кустарник, потом пустить трактор с усиленным плугом, а затем рас­чищать почву от кореньев».
Прочитал, повернулся ко мне и говорит:
– Правильное предложение, Максим Кондратьевич! Этим мы сразу и землю удобрим. Пеплу же сколько полу­чит почва!
В зале начали аплодировать.
Потом выступали ораторы. Одни соглашались, другие не соглашались с предложением Максима, но все же по­решили – опылить кустарник горючей смесью и сжечь. Но прежде нужно отделить его от леса – расчистить ши­рокую полосу. Это работы на полдня, если дружно взяться. Значит, завтра и за дело, несмотря на то, что во­скресный день. Время не терпит.
Кончилось собрание, а я больше ни разу не взглянул на Марусю. Хлопцы и девчата расходятся из клуба парами, а я один, даже без батьки. Выдержал-таки харак­тер! Пусть знает Маруся, что Максим Перепелица и без нее не плохо себя чувствует.
На улице тихо-тихо, даже собственные шаги слышно. И светло от луны, которая золотой тарелкой прямо над селом повисла. Иду и прислушиваюсь, как где-то в зелени ясеней стрекочет кузнечик, а в чьем-то садку соловей точно молоточком по колокольчикам бьет… Из-за околицы вдруг донеслась песня, с другого конца села откликнулась вторая: поют девчата. Кто-то так тонко выводит, что го­лос, кажется, к луне долетает. Даже соловей в садку при­тих, заслушался.
А на второй день, как только взошло солнце, вышел я из дому, сунув за свой солдатский ремень топор. Напра­вился к Зеленой косе. Иду вкруговую, по-за огородами. Хочу посмотреть, что в поле делается.
Роса под ногами серебрится. В небе жаворонок зве­нит, слышен птичий гомон в левадах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50