шинкари были уже рады и тому, что сами
остались целы. Вся ночь прошла в криках и песнях, славивших подвиги. И
взошедший месяц долго еще видел толпы музыкантов, проходивших по улицам с
бандурами, турбанами, круглыми балалайками, и церковных песельников,
которых держали на Сечи для пенья в церкви и для восхваленья запорожских
дел. Наконец хмель и утомленье стали одолевать крепкие головы. И видно
было, как то там, то в другом месте падал на землю козак. Как товарищ,
обнявши товарища, расчувствовавшись и даже заплакавши, валился вместе с
ним. Там гурьбою улегалась целая куча; там выбирал иной, как бы получше ему
улечься, и лег прямо на деревянную колоду. Последний, который был покрепче,
еще выводил какие-то бессвязные речи; наконец и того подкосила хмельная
сила, и тот повалился - и заснула вся Сечь.

IV
А на другой день Тарас Бульба уже совещался с новым кошевым, как поднять
запорожцев на какое-нибудь дело. Кошевой был умный и хитрый козак, знал
вдоль и поперек запорожцев и сначала сказал: Не можно клятвы преступить,
никак не можно. А потом, помолчавши, прибавил: Ничего, можно; клятвы мы не
преступим, а так кое-что придумаем. Пусть только соберется народ, да не то
чтобы по моему приказу, а просто своею охотою. Вы уж знаете, как это
сделать. А мы с старшинами тотчас и прибежим на площадь, будто бы ничего не
знаем.
Не прошло часу после их разговора, как уже грянули в литавры. Нашлись
вдруг и хмельные и неразумные козаки. Миллион козацких шапок высыпал вдруг
на площадь. Поднялся говор: Кто?.. Зачем?.. Из-за какого дела пробили сбор?
Никто не отвечал. Наконец в том и в другом углу стало раздаваться: Вот
пропадает даром козацкая сила: нет войны!.. Вот старшины забайбачились
наповал, позаплыли жиром очи!.. Нет, видно, правды на свете! Другие козаки
слушали сначала, а потом и сами стали говорить: А и вправду нет никакой
правды на свете! Старшины казались изумленными от таких речей. Наконец
кошевой вышел вперед и сказал:
- Позвольте, панове запорожцы, речь держать!
- Держи!
- Вот в рассуждении того теперь идет речь, панове добродийство, - да вы,
может быть, и сами лучше это знаете, - что многие запорожцы позадолжались в
шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет.
Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что есть много таких хлопцев,
которые еще и в глаза не видали, что такое война, тогда как молодому
человеку, - и сами знаете, панове, - без войны не можно пробыть. Какой и
запорожец из него, если он еще ни разу не бил бусурмена?
Он хорошо говорит, - подумал Бульба.
- Не думайте, панове, чтобы я, впрочем, говорил это для того, чтобы
нарушить мир: сохрани бог! Я только так это говорю. Притом же у нас храм
божий - грех сказать, что такое: вот сколько лет уже, как, по милости
божией, стоит Сечь, а до сих пор не то уже чтобы снаружи церковь, но даже
образа без всякого убранства. Хотя бы серебряную ризу кто догадался им
выковать!
Они только то и получили, что отказали в духовной иные козаки. Да и
даяние их было бедное, потому что почти всё пропили еще при жизни своей.
Так я все веду речь эту не к тому, чтобы начать войну с бусурменами: мы
обещали султану мир, и нам бы великий был грех, потому что мы клялись по
закону нашему.
- Что ж он путает такое? - сказал про себя Бульба.
- Да, так видите, панове, что войны не можно начать. Рыцарская честь не
велит. А по своему бедному разуму вот что я думаю: пустить с челнами одних
молодых, пусть немного пошарпают берега Натолии. Как думаете, панове?
- Веди, веди всех! - закричала со всех сторон толпа. - За веру мы готовы
положить головы!
Кошевой испугался; он ничуть не хотел подымать всего Запорожья: разорвать
мир ему казалось в этом случае делом неправым.
- Позвольте, панове, еще одну речь держать!
- Довольно! - кричали запорожцы, - лучше не скажешь!
- Когда так, то пусть будет так. Я слуга вашей воли.
Уж дело известное, и по Писанью известно, что глас народа - глас божий.
Уж умнее того нельзя выдумать, что весь народ выдумал. Только вот что: вам
известно, панове, что султан не оставит безнаказанно то удовольствие,
которым потешатся молодцы. А мы тем временем были бы наготове, и силы у нас
были бы свежие, и никого б не побоялись. А во время отлучки и татарва может
напасть: они, турецкие собаки, в глаза не кинутся и к хозяину на дом не
посмеют прийти, а сзади укусят за пяты, да и больно укусят. Да если уж
пошло на то, чтобы говорить правду, у нас и челнов нет столько в запасе, да
и пороху не намолото в таком количестве, чтобы можно было всем отправиться.
А я, пожалуй, я рад: я слуга вашей воли.
Хитрый атаман замолчал. Кучи начали переговариваться, куренные атаманы
совещаться; пьяных, к счастью, было немного, и потому решились послушаться
благоразумного совета.
В тот же час отправились несколько человек на противуположный берег
Днепра, в войсковую скарбницу, где, в неприступных тайниках, под водою и в
камышах, скрывалась войсковая казна и часть добытых у неприятеля оружий.
Другие все бросились к челнам, осматривать их и снаряжать в дорогу. Вмиг
толпою народа наполнился берег. Несколько плотников явились с топорами в
руках. Старые, загорелые, широкоплечие, дюженогие запорожцы, с проседью в
усах и черноусые, засучив шаровары, стояли по колени в воде и стягивали
челны с берега крепким канатом. Другие таскали готовые сухие бревна и
всякие деревья. Там обшивали досками челн; там, переворотивши его вверх
дном, конопатили и смолили; там увязывали к бокам других челнов, по
козацкому обычаю, связки длинных камышей, чтобы не затопило челнов морскою
волною; там, дальше по всему прибрежью, разложили костры и кипятили в
медных казанах смолу на заливанье судов. Бывалые и старые поучали молодых.
Стук и рабочий крик подымался по всей окружности; весь колебался и двигался
живой берег.
В это время большой паром начал причаливать к берегу. Стоявшая на нем
толпа людей еще издали махала руками. Это были козаки в оборванных свитках.
Беспорядочный наряд - у многих ничего не было, кроме рубашки и коротенькой
трубки в зубах, - показывал, что они или только что избегнули какой-нибудь
беды, или же до того загулялись, что прогуляли все, что ни было на теле. Из
среды их отделился и стал впереди приземистый, плечистый козак, человек лет
пятидесяти. Он кричал и махал рукою сильнее всех, но за стуком и криками
рабочих не было слышно его слов.
- А с чем приехали? - спросил кошевой, когда паром приворотил к берегу.
Все рабочие, остановив свои работы и подняв топоры и долота, смотрели в
ожидании.
- С бедою! - кричал с парома приземистый козак.
- С какою?
- Позвольте, панове запорожцы, речь держать?
- Говори!
- Или хотите, может быть, собрать раду?
- Говори, мы все тут.
Народ весь стеснился в одну кучу.
- А вы разве ничего не слыхали о том, что делается на гетьманщине?
- А что? - произнес один из куренных атаманов.
- Э! что? Видно, вам татарин заткнул клейтухом уши, что вы ничего не
слыхали.
- Говори же, что там делается?
- А то делается, что и родились и крестились, еще не видали такого.
- Да говори нам, что делается, собачий сын! - закричал один из толпы, как
видно, потеряв терпение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34