И повел он очами вокруг себя: боже, всё
неведомые, всё чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при
его смерти! Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушения слабой матери или
безумных воплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые груди;
хотел бы он теперь увидеть твердого мужа, который бы разумным словом
освежил его и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в душевной
немощи:
- Батько! где ты! Слышишь ли ты?
- Слышу! - раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно
время вздрогнул.
Часть военных всадников бросилась заботливо рассматривать толпы народа.
Янкель побледнел как смерть, и когда всадники немного отдалились от него,
он со страхом оборотился назад, чтобы взглянуть на Тараса; но Тараса уже
возле него не было: его и след простыл.
XII
Отыскался след Тарасов. Сто двадцать тысяч козацкого войска показалось на
границах Украйны. Это уже не была какая-нибудь малая часть или отряд,
выступивший на добычу или на угон за татарами. Нет, поднялась вся нация,
ибо переполнилось терпение народа, - поднялась отмстить за посмеянье прав
своих, за позорное унижение своих нравов, за оскорбление веры предков и
святого обычая, за посрамление церквей, за бесчинства чужеземных панов, за
угнетенье, за унию, за позорное владычество жидовства на христианской земле
- за все, что копило и сугубило с давних времен суровую ненависть козаков.
Молодой, но сильный духом гетьман Остраница предводил всею несметною
козацкою силою. Возле был виден престарелый, опытный товарищ его и
советник, Гуня.
Восемь полковников вели двенадцатитысячные полки. Два генеральные есаула
и генеральный бунчужный ехали вслед за гетьманом. Генеральный хорунжий
предводил главное знамя; много других хоругвей и знамен развевалось вдали;
бунчуковые товарищи несли бунчуки. Много также было других чинов полковых:
обозных, войсковых товарищей, полковых писарей и с ними пеших и конных
отрядов; почти столько же, сколько было рейстровых козаков, набралось
охочекомонных и вольных. Отвсюду поднялись козаки: от Чигирина, от
Переяслава, от Батурина, от Глухова, от низовой стороны днепровской и от
всех его верховий и островов. Без счету кони и несметные таборы телег
тянулись по полям. И между теми-то козаками, между теми восьмью полками
отборнее всех был один полк, и полком тем предводил Тарас Бульба. Все
давало ему перевес пред другими: и преклонные лета, и опытность, и уменье
двигать своим войском, и сильнейшая всех ненависть к врагам. Даже самим
козакам казалась чрезмерною его беспощадная свирепость и жестокость. Только
огонь да виселицу определяла седая голова его, и совет его в войсковом
совете дышал только одним истреблением. Нечего описывать всех битв, где
показали себя козаки, ни всего постепенного хода кампании: все это внесено
в летописные страницы. Известно, какова в Русской земле война, поднятая за
веру: нет силы сильнее веры.
Непреоборима и грозна она, как нерукотворная скала среди бурного, вечно
изменчивого моря. Из самой средины морского дна возносит она к небесам
непроломные свои стены, вся созданная из одного цельного, сплошного камня.
Отвсюду видна она и глядит прямо в очи мимобегущим волнам. И горе кораблю,
который нанесется на нее! В щепы летят бессильные его снасти, тонет и
ломится в прах все, что ни есть на них, и жалким криком погибающих
оглашается пораженный воздух.
В летописных страницах изображено подробно, как бежали польские гарнизоны
из освобождаемых городов; как были перевешаны бессовестные арендаторы-жиды;
как слаб был коронный гетьман Николай Потоцкий с многочисленною своею
армиею против этой непреодолимой силы; как, разбитый, преследуемый,
перетопил он в небольшой речке лучшую часть своего войска; как облегли его
в небольшом местечке Полонном грозные козацкие полки и как, приведенный в
крайность, польский гетьман клятвенно обещал полное удовлетворение во всем
со стороны короля и государственных чинов и возвращение всех прежних прав и
преимуществ. Но не такие были козаки, чтобы поддаться на то: знали они уже,
что такое польская клятва. И Потоцкий не красовался бы больше на
шеститысячном своем аргамаке, привлекая взоры знатных панн и зависть
дворянства, не шумел бы на сеймах, задавая роскошные пиры сенаторам, если
бы не спасло его находившееся в местечке русское духовенство. Когда вышли
навстречу все попы в светлых золотых ризах, неся иконы и кресты, и впереди
сам архиерей с крестом в руке и в пастырской митре, преклонили козаки все
свои головы и сняли шапки. Никого не уважили бы они на ту пору, ниже'
самого короля, но против своей церкви христианской не посмели и уважили
свое духовенство. Согласился гетьман вместе с полковниками отпустить
Потоцкого, взявши с него клятвенную присягу оставить на свободе все
христианские церкви, забыть старую вражду и не наносить никакой обиды
козацкому воинству. Один только полковник не согласился на такой мир. Тот
один был Тарас. Вырвал он клок волос из головы своей и вскрикнул:
- Эй, гетьман и полковники! не сделайте такого бабьего дела! не верьте
ляхам: продадут псяюхи! Когда же полковой писарь подал условие и гетьман
приложил свою властную руку, он снял с себя чистый булат, дорогую турецкую
саблю из первейшего железа, разломил ее надвое, как трость, и кинул врозь,
далеко в разные стороны оба конца, сказав:
- Прощайте же! Как двум концам сего палаша не соединиться в одно и не
составить одной сабли, так и нам, товарищи, больше не видаться на этом
свете. Помяните же прощальное мое слово (при сем слове голос его вырос,
подымался выше, принял неведомую силу, - и смутились все от пророческих
слов): перед смертным часом своим вы вспомните меня! Думаете, купили
спокойствие и мир; думаете, пановать станете? Будете пановать другим
панованьем: сдерут с твоей головы, гетьман, кожу, набьют ее гречаною
половою, и долго будут видеть ее по всем ярмаркам! Не удержите и вы, паны,
голов своих! Пропадете в сырых погребах, замурованные в каменные стены,
если вас, как баранов, не сварят всех живыми в котлах!
- А вы, хлопцы! - продолжал он, оборотившись к своим, - кто из вас хочет
умирать своею смертью - не по запечьям и бабьим лежанкам, не пьяными под
забором у шинка, подобно всякой падали, а честной, козацкой смертью - всем
на одной постеле, как жених с невестою? Или, может быть, хотите воротиться
домой, да оборотиться в недоверков, да возить на своих спинах польских
ксендзов?
- За тобою, пане полковнику! За тобою! - вскрикнули все, которые были в
Тарасовом полку; и к ним перебежало немало других.
- А коли за мною, так за мною же! - сказал Тарас, надвинул глубже на
голову себе шапку, грозно взглянул на всех остававшихся, оправился на коне
своем и крикнул своим: - Не попрекнет же никто нас обидной речью! А ну,
гайда, хлопцы, в гости к католикам!
И вслед за тем ударил он по коню, и потянулся за ним табор из ста телег,
и с ними много было козацких конников и пехоты, и, оборотясь, грозил взором
всем остававшимся, и гневен был взор его. Никто не посмел остановить их. В
виду всего воинства уходил полк, и долго еще оборачивался Тарас и все
грозил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
неведомые, всё чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при
его смерти! Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушения слабой матери или
безумных воплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые груди;
хотел бы он теперь увидеть твердого мужа, который бы разумным словом
освежил его и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в душевной
немощи:
- Батько! где ты! Слышишь ли ты?
- Слышу! - раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно
время вздрогнул.
Часть военных всадников бросилась заботливо рассматривать толпы народа.
Янкель побледнел как смерть, и когда всадники немного отдалились от него,
он со страхом оборотился назад, чтобы взглянуть на Тараса; но Тараса уже
возле него не было: его и след простыл.
XII
Отыскался след Тарасов. Сто двадцать тысяч козацкого войска показалось на
границах Украйны. Это уже не была какая-нибудь малая часть или отряд,
выступивший на добычу или на угон за татарами. Нет, поднялась вся нация,
ибо переполнилось терпение народа, - поднялась отмстить за посмеянье прав
своих, за позорное унижение своих нравов, за оскорбление веры предков и
святого обычая, за посрамление церквей, за бесчинства чужеземных панов, за
угнетенье, за унию, за позорное владычество жидовства на христианской земле
- за все, что копило и сугубило с давних времен суровую ненависть козаков.
Молодой, но сильный духом гетьман Остраница предводил всею несметною
козацкою силою. Возле был виден престарелый, опытный товарищ его и
советник, Гуня.
Восемь полковников вели двенадцатитысячные полки. Два генеральные есаула
и генеральный бунчужный ехали вслед за гетьманом. Генеральный хорунжий
предводил главное знамя; много других хоругвей и знамен развевалось вдали;
бунчуковые товарищи несли бунчуки. Много также было других чинов полковых:
обозных, войсковых товарищей, полковых писарей и с ними пеших и конных
отрядов; почти столько же, сколько было рейстровых козаков, набралось
охочекомонных и вольных. Отвсюду поднялись козаки: от Чигирина, от
Переяслава, от Батурина, от Глухова, от низовой стороны днепровской и от
всех его верховий и островов. Без счету кони и несметные таборы телег
тянулись по полям. И между теми-то козаками, между теми восьмью полками
отборнее всех был один полк, и полком тем предводил Тарас Бульба. Все
давало ему перевес пред другими: и преклонные лета, и опытность, и уменье
двигать своим войском, и сильнейшая всех ненависть к врагам. Даже самим
козакам казалась чрезмерною его беспощадная свирепость и жестокость. Только
огонь да виселицу определяла седая голова его, и совет его в войсковом
совете дышал только одним истреблением. Нечего описывать всех битв, где
показали себя козаки, ни всего постепенного хода кампании: все это внесено
в летописные страницы. Известно, какова в Русской земле война, поднятая за
веру: нет силы сильнее веры.
Непреоборима и грозна она, как нерукотворная скала среди бурного, вечно
изменчивого моря. Из самой средины морского дна возносит она к небесам
непроломные свои стены, вся созданная из одного цельного, сплошного камня.
Отвсюду видна она и глядит прямо в очи мимобегущим волнам. И горе кораблю,
который нанесется на нее! В щепы летят бессильные его снасти, тонет и
ломится в прах все, что ни есть на них, и жалким криком погибающих
оглашается пораженный воздух.
В летописных страницах изображено подробно, как бежали польские гарнизоны
из освобождаемых городов; как были перевешаны бессовестные арендаторы-жиды;
как слаб был коронный гетьман Николай Потоцкий с многочисленною своею
армиею против этой непреодолимой силы; как, разбитый, преследуемый,
перетопил он в небольшой речке лучшую часть своего войска; как облегли его
в небольшом местечке Полонном грозные козацкие полки и как, приведенный в
крайность, польский гетьман клятвенно обещал полное удовлетворение во всем
со стороны короля и государственных чинов и возвращение всех прежних прав и
преимуществ. Но не такие были козаки, чтобы поддаться на то: знали они уже,
что такое польская клятва. И Потоцкий не красовался бы больше на
шеститысячном своем аргамаке, привлекая взоры знатных панн и зависть
дворянства, не шумел бы на сеймах, задавая роскошные пиры сенаторам, если
бы не спасло его находившееся в местечке русское духовенство. Когда вышли
навстречу все попы в светлых золотых ризах, неся иконы и кресты, и впереди
сам архиерей с крестом в руке и в пастырской митре, преклонили козаки все
свои головы и сняли шапки. Никого не уважили бы они на ту пору, ниже'
самого короля, но против своей церкви христианской не посмели и уважили
свое духовенство. Согласился гетьман вместе с полковниками отпустить
Потоцкого, взявши с него клятвенную присягу оставить на свободе все
христианские церкви, забыть старую вражду и не наносить никакой обиды
козацкому воинству. Один только полковник не согласился на такой мир. Тот
один был Тарас. Вырвал он клок волос из головы своей и вскрикнул:
- Эй, гетьман и полковники! не сделайте такого бабьего дела! не верьте
ляхам: продадут псяюхи! Когда же полковой писарь подал условие и гетьман
приложил свою властную руку, он снял с себя чистый булат, дорогую турецкую
саблю из первейшего железа, разломил ее надвое, как трость, и кинул врозь,
далеко в разные стороны оба конца, сказав:
- Прощайте же! Как двум концам сего палаша не соединиться в одно и не
составить одной сабли, так и нам, товарищи, больше не видаться на этом
свете. Помяните же прощальное мое слово (при сем слове голос его вырос,
подымался выше, принял неведомую силу, - и смутились все от пророческих
слов): перед смертным часом своим вы вспомните меня! Думаете, купили
спокойствие и мир; думаете, пановать станете? Будете пановать другим
панованьем: сдерут с твоей головы, гетьман, кожу, набьют ее гречаною
половою, и долго будут видеть ее по всем ярмаркам! Не удержите и вы, паны,
голов своих! Пропадете в сырых погребах, замурованные в каменные стены,
если вас, как баранов, не сварят всех живыми в котлах!
- А вы, хлопцы! - продолжал он, оборотившись к своим, - кто из вас хочет
умирать своею смертью - не по запечьям и бабьим лежанкам, не пьяными под
забором у шинка, подобно всякой падали, а честной, козацкой смертью - всем
на одной постеле, как жених с невестою? Или, может быть, хотите воротиться
домой, да оборотиться в недоверков, да возить на своих спинах польских
ксендзов?
- За тобою, пане полковнику! За тобою! - вскрикнули все, которые были в
Тарасовом полку; и к ним перебежало немало других.
- А коли за мною, так за мною же! - сказал Тарас, надвинул глубже на
голову себе шапку, грозно взглянул на всех остававшихся, оправился на коне
своем и крикнул своим: - Не попрекнет же никто нас обидной речью! А ну,
гайда, хлопцы, в гости к католикам!
И вслед за тем ударил он по коню, и потянулся за ним табор из ста телег,
и с ними много было козацких конников и пехоты, и, оборотясь, грозил взором
всем остававшимся, и гневен был взор его. Никто не посмел остановить их. В
виду всего воинства уходил полк, и долго еще оборачивался Тарас и все
грозил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34