Он
становился гуще и гуще, разрастался, перешел в тяжелые рокоты грома и потом
вдруг, обратившись в небесную музыку, донесся высоко под сводами своими
поющими звуками, напоминавшими тонкие девичьи голоса, и потом опять
обратился он в густой рев и гром и затих. И долго еще громовые рокоты
носились, дрожа, под сводами, и дивился Андрий с полуоткрытым ртом
величественной музыке.
В это время, почувствовал он, кто-то дернул его за полу кафтана. Пора! -
сказала татарка. Они перешли через церковь, не замеченные никем, и вышли
потом на площадь, бывшую перед нею. Заря уже давно румянилась на небе: все
возвещало восхождение солнца.
Площадь, имевшая квадратную фигуру, была совершенно пуста; посредине ее
оставались еще деревянные столики, показывавшие, что здесь был еще неделю,
может быть, только назад рынок съестных припасов. Улица, которых тогда не
мостили, была просто засохшая груда грязи.
Площадь обступали кругом небольшие каменные и глиняные, в один этаж, домы
с видными в стенах деревянными сваями и столбами во всю их высоту, косвенно
перекрещенные деревянными же брусьями, как вообще строили домы тогдашние
обыватели, что можно видеть и поныне еще в некоторых местах Литвы и Польши.
Все они были покрыты непомерно высокими крышами со множеством слуховых окон
и отдушин. На одной стороне, почти близ церкви, выше других возносилось
совершенно отличное от прочих здание, вероятно, городовой магистрат или
какое-нибудь правительственное место. Оно было в два этажа, и над ним
вверху надстроен был в две арки бельведер, где стоял часовой; большой
часовой циферблат вделан был в крышу. Площадь казалась мертвою, но Андрию
почудилось какое-то слабое стенание. Рассматривая, он заметил на другой
стороне ее группу из двух-трех человек, лежавших почти без всякого движения
на земле. Он вперил глаза внимательней, чтобы рассмотреть, заснувшие ли это
были или умершие, и в это время наткнулся на что-то лежавшее у ног его.
Это было мертвое тело женщины, по-видимому, жидовки. Казалось, она была
еще молода, хотя в искаженных, изможденных чертах ее нельзя было того
видеть. На голове ее был красный шелковый платок; жемчуги или бусы в два
ряда украшали ее наушники; две-три длинные, все в завитках, кудри выпадали
из-под них на ее высохшую шею с натянувшимися жилами. Возле нее лежал
ребенок, судорожно схвативший рукою за тощую грудь ее и скрутивший ее
своими пальцами от невольной злости, не нашед в ней молока; он уже не
плакал и не кричал, и только по тихо опускавшемуся и подымавшемуся животу
его можно было думать, что он еще не умер или, по крайней мере, еще только
готовился испустить последнее дыханье. Они поворотили в улицы и были
остановлены вдруг каким-то беснующимся, который, увидев у Андрия
драгоценную ношу, кинулся на него, как тигр, вцепился в него, крича: Хлеба!
Но сил не было у него, равных бешенству; Андрий оттолкул его: он полетел на
землю. Движимый состраданием, он швырнул ему один хлеб, на который тот
бросился, подобно бешеной собаке, изгрыз, искусал его и тут же, на улице, в
страшных судорогах испустил дух от долгой отвычки принимать пищу. Почти на
каждом шагу поражали их страшные жертвы голода. Казалось, как будто, не
вынося мучений в домах, многие нарочно выбежали на улицу: не ниспошлется ли
в воздухе чего-нибудь, питающего силы. У ворот одного дома сидела старуха,
и нельзя сказать, заснула ли она, умерла или просто позабылась: по крайней
мере, она уже не слыхала и не видела ничего и, опустив голову на грудь,
сидела недвижимо на одном и том же месте. С крыши другого дома висело вниз
на веревочной петле вытянувшееся, иссохшее тело.
Бедняк не мог вынести до конца страданий голода и захотел лучше
произвольным самоубийством ускорить конец свой.
При виде сих поражающих свидетельств голода Андрий не вытерпел не
спросить татарку:
- Неужели они, однако ж, совсем не нашли, чем пробавить жизнь? Если
человеку приходит последняя крайность, тогда, делать нечего, он должен
питаться тем, чем дотоле брезговал; он может питаться теми тварями, которые
запрещены законом, все может тогда пойти в снедь.
- Все переели, - сказала татарка, - всю скотину. Ни
коня, ни собаки, ни даже мыши не найдешь во всем городе.
У нас в городе никогда не водилось никаких запасов,
все привозилось из деревень.
- Но как же вы, умирая такою лютою смертью, все еще думаете оборонить
город?
- Да, может быть, воевода и сдал бы, но вчера утром полковник, который в
Буджаках, пустил в город ястреба с запиской, чтобы не отдавали города; что
он идет на выручку с полком, да ожидает только другого полковника, чтоб
идти обоим вместе. И теперь всякую минуту ждут их... Но вот мы пришли к
дому.
Андрий уже издали видел дом, непохожий на другие и, как казалось,
строенный каким-нибудь архитектором итальянским. Он был сложен из красивых
тонких кирпичей в два этажа. Окна нижнего этажа были заключены в высоко
выдавшиеся гранитные карнизы; верхний этаж состоял весь из небольших арок,
образовавших галерею; между ними видны были решетки с гербами. На углах
дома тоже были гербы. Наружная широкая лестница из крашеных кирпичей
выходила на самую площадь. Внизу лестницы сидело по одному часовому,
которые картинно и симметрически держались одной рукой за стоявшие около
них алебарды, а другою подпирали наклоненные свои головы, и, казалось,
таким образом, более походили на изваяния, чем на живые существа.
Они не спали и не дремали, но, казалось, были нечувствительны ко всему:
они не обратили даже внимания на то, кто всходил по лестнице. На верху
лестницы они нашли богато убранного, всего с ног до головы вооруженного
воина, державшего в руке молитвенник. Он было возвел на них истомленные
очи, но татарка сказала ему одно слово, и он опустил их вновь в открытые
страницы своего молитвенника. Они вступили в первую комнату, довольно
просторную, служившую приемною или просто переднею. Она была наполнена вся
сидевшими в разных положениях у стен солдатами, слугами, псарями,
виночерпиями и прочей дворней, необходимою для показания сана польского
вельможи как военного, так и владельца собственных поместьев. Слышен был
чад погаснувшей свечи. Две другие еще горели в двух огромных, почти в рост
человека, подсвечниках, стоявших посередине, несмотря на то что уже давно в
решетчатое широкое окно глядело утро. Андрий уже было хотел идти прямо в
широкую дубовую дверь, украшенную гербом и множеством резных украшений, но
татарка дернула его за рукав и указала маленькую дверь в боковой стене.
Этою вышли они в коридор и потом в комнату, которую он начал внимательно
рассматривать.
Свет, проходивший сквозь щель ставня, тронул кое-что: малиновый занавес,
позолоченный карниз и живопись на стене. Здесь татарка указала Андрию
остаться, отворила дверь в другую комнату, из которой блеснул свет огня. Он
услышал шепот и тихий голос, от которого все потряслось у него. Он видел
сквозь растворившуюся дверь, как мелькнула быстро стройная женская фигура с
длинною роскошною косою, упадавшею на поднятую кверху руку. Татарка
возвратилась и сказала, чтобы он взошел. Он не помнил, как взошел и как
затворилась за ним дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
становился гуще и гуще, разрастался, перешел в тяжелые рокоты грома и потом
вдруг, обратившись в небесную музыку, донесся высоко под сводами своими
поющими звуками, напоминавшими тонкие девичьи голоса, и потом опять
обратился он в густой рев и гром и затих. И долго еще громовые рокоты
носились, дрожа, под сводами, и дивился Андрий с полуоткрытым ртом
величественной музыке.
В это время, почувствовал он, кто-то дернул его за полу кафтана. Пора! -
сказала татарка. Они перешли через церковь, не замеченные никем, и вышли
потом на площадь, бывшую перед нею. Заря уже давно румянилась на небе: все
возвещало восхождение солнца.
Площадь, имевшая квадратную фигуру, была совершенно пуста; посредине ее
оставались еще деревянные столики, показывавшие, что здесь был еще неделю,
может быть, только назад рынок съестных припасов. Улица, которых тогда не
мостили, была просто засохшая груда грязи.
Площадь обступали кругом небольшие каменные и глиняные, в один этаж, домы
с видными в стенах деревянными сваями и столбами во всю их высоту, косвенно
перекрещенные деревянными же брусьями, как вообще строили домы тогдашние
обыватели, что можно видеть и поныне еще в некоторых местах Литвы и Польши.
Все они были покрыты непомерно высокими крышами со множеством слуховых окон
и отдушин. На одной стороне, почти близ церкви, выше других возносилось
совершенно отличное от прочих здание, вероятно, городовой магистрат или
какое-нибудь правительственное место. Оно было в два этажа, и над ним
вверху надстроен был в две арки бельведер, где стоял часовой; большой
часовой циферблат вделан был в крышу. Площадь казалась мертвою, но Андрию
почудилось какое-то слабое стенание. Рассматривая, он заметил на другой
стороне ее группу из двух-трех человек, лежавших почти без всякого движения
на земле. Он вперил глаза внимательней, чтобы рассмотреть, заснувшие ли это
были или умершие, и в это время наткнулся на что-то лежавшее у ног его.
Это было мертвое тело женщины, по-видимому, жидовки. Казалось, она была
еще молода, хотя в искаженных, изможденных чертах ее нельзя было того
видеть. На голове ее был красный шелковый платок; жемчуги или бусы в два
ряда украшали ее наушники; две-три длинные, все в завитках, кудри выпадали
из-под них на ее высохшую шею с натянувшимися жилами. Возле нее лежал
ребенок, судорожно схвативший рукою за тощую грудь ее и скрутивший ее
своими пальцами от невольной злости, не нашед в ней молока; он уже не
плакал и не кричал, и только по тихо опускавшемуся и подымавшемуся животу
его можно было думать, что он еще не умер или, по крайней мере, еще только
готовился испустить последнее дыханье. Они поворотили в улицы и были
остановлены вдруг каким-то беснующимся, который, увидев у Андрия
драгоценную ношу, кинулся на него, как тигр, вцепился в него, крича: Хлеба!
Но сил не было у него, равных бешенству; Андрий оттолкул его: он полетел на
землю. Движимый состраданием, он швырнул ему один хлеб, на который тот
бросился, подобно бешеной собаке, изгрыз, искусал его и тут же, на улице, в
страшных судорогах испустил дух от долгой отвычки принимать пищу. Почти на
каждом шагу поражали их страшные жертвы голода. Казалось, как будто, не
вынося мучений в домах, многие нарочно выбежали на улицу: не ниспошлется ли
в воздухе чего-нибудь, питающего силы. У ворот одного дома сидела старуха,
и нельзя сказать, заснула ли она, умерла или просто позабылась: по крайней
мере, она уже не слыхала и не видела ничего и, опустив голову на грудь,
сидела недвижимо на одном и том же месте. С крыши другого дома висело вниз
на веревочной петле вытянувшееся, иссохшее тело.
Бедняк не мог вынести до конца страданий голода и захотел лучше
произвольным самоубийством ускорить конец свой.
При виде сих поражающих свидетельств голода Андрий не вытерпел не
спросить татарку:
- Неужели они, однако ж, совсем не нашли, чем пробавить жизнь? Если
человеку приходит последняя крайность, тогда, делать нечего, он должен
питаться тем, чем дотоле брезговал; он может питаться теми тварями, которые
запрещены законом, все может тогда пойти в снедь.
- Все переели, - сказала татарка, - всю скотину. Ни
коня, ни собаки, ни даже мыши не найдешь во всем городе.
У нас в городе никогда не водилось никаких запасов,
все привозилось из деревень.
- Но как же вы, умирая такою лютою смертью, все еще думаете оборонить
город?
- Да, может быть, воевода и сдал бы, но вчера утром полковник, который в
Буджаках, пустил в город ястреба с запиской, чтобы не отдавали города; что
он идет на выручку с полком, да ожидает только другого полковника, чтоб
идти обоим вместе. И теперь всякую минуту ждут их... Но вот мы пришли к
дому.
Андрий уже издали видел дом, непохожий на другие и, как казалось,
строенный каким-нибудь архитектором итальянским. Он был сложен из красивых
тонких кирпичей в два этажа. Окна нижнего этажа были заключены в высоко
выдавшиеся гранитные карнизы; верхний этаж состоял весь из небольших арок,
образовавших галерею; между ними видны были решетки с гербами. На углах
дома тоже были гербы. Наружная широкая лестница из крашеных кирпичей
выходила на самую площадь. Внизу лестницы сидело по одному часовому,
которые картинно и симметрически держались одной рукой за стоявшие около
них алебарды, а другою подпирали наклоненные свои головы, и, казалось,
таким образом, более походили на изваяния, чем на живые существа.
Они не спали и не дремали, но, казалось, были нечувствительны ко всему:
они не обратили даже внимания на то, кто всходил по лестнице. На верху
лестницы они нашли богато убранного, всего с ног до головы вооруженного
воина, державшего в руке молитвенник. Он было возвел на них истомленные
очи, но татарка сказала ему одно слово, и он опустил их вновь в открытые
страницы своего молитвенника. Они вступили в первую комнату, довольно
просторную, служившую приемною или просто переднею. Она была наполнена вся
сидевшими в разных положениях у стен солдатами, слугами, псарями,
виночерпиями и прочей дворней, необходимою для показания сана польского
вельможи как военного, так и владельца собственных поместьев. Слышен был
чад погаснувшей свечи. Две другие еще горели в двух огромных, почти в рост
человека, подсвечниках, стоявших посередине, несмотря на то что уже давно в
решетчатое широкое окно глядело утро. Андрий уже было хотел идти прямо в
широкую дубовую дверь, украшенную гербом и множеством резных украшений, но
татарка дернула его за рукав и указала маленькую дверь в боковой стене.
Этою вышли они в коридор и потом в комнату, которую он начал внимательно
рассматривать.
Свет, проходивший сквозь щель ставня, тронул кое-что: малиновый занавес,
позолоченный карниз и живопись на стене. Здесь татарка указала Андрию
остаться, отворила дверь в другую комнату, из которой блеснул свет огня. Он
услышал шепот и тихий голос, от которого все потряслось у него. Он видел
сквозь растворившуюся дверь, как мелькнула быстро стройная женская фигура с
длинною роскошною косою, упадавшею на поднятую кверху руку. Татарка
возвратилась и сказала, чтобы он взошел. Он не помнил, как взошел и как
затворилась за ним дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34