Нас, новичков, распределили по эскадрильям. Я попал в первую эскадрилью ночных истребителей. В ней были все старослужащие летчики. Они закончили программу дневной подготовки и уже тренировались ночью.
Командовал нашим подразделением капитан Суворин, худощавый, выше среднего роста человек с цепким взглядом. Я был назначен в третье звено, командовал которым младший лейтенант Баранов. Это был небольшого роста блондин, очень подвижный, физически крепкий, отлично подготовленный летчик.
Привел меня к Баранову командир эскадрильи и говорит:
– Вот вам, Василий Иванович, ведомый летчик.
Звено тогда состояло из трех самолетов. Ведущий – это командир звена, ведомый справа – старший летчик, неофициальный заместитель командира звена. Я был младшим летчиком – левым ведомым.
Мое появление в эскадрилье опытных летчиков никого из них не удивило. Только я чувствовал себя белой вороной. Старшие товарищи по оружию вели оживленные разговоры о пилотаже в зоне, о групповых полетах и замысловатых маневрах в воздушных «боях», о стрельбах по воздушным и наземным мишеням, о разных непредвиденных случаях в их летной жизни, а я молчал и слушал. Больше ничего и не оставалось. Но никто меня не обидел ни словом, ни жестом. Похоже, что ко мне присматривались. Иногда спрашивали как дела, но безотносительно к полетам.
– Почему так долго не летаю? – спросил я однажды.
Товарищи молчали. Я чувствовал, что за меня переживает и сам Баранов, Но он тоже молчал и ждал команды Суворина.
Ох, как обидно было приезжать на аэродром, выкладывать полотнища на старте и ни разу даже не сесть в кабину самолета.
– Ну, как, ты уже освоил профессию стартера? – начали подтрунивать летчики других эскадрилий, прибывшие со мной из Кировабада.
А я молчу. Жду, когда капитан Суворин вспомнит обо мне.
Внешний вид у старослужащих летчиков внушительный: одеты в кожаные регланы, на ногах меховые унты, через плечо планшеты с картами, Приятно смотреть, когда они идут на полеты. И говорят по-особому, на своем летном языке, которого непосвященный в авиацию и не поймет.
А мне опять дежурить у посадочного знака «Т». Обидно.
В марте полк перебазировался в лагеря. Поселились в пионерском лагере, рядом с домом отдыха. Я продолжаю добросовестно нести службу в стартовом наряда и наблюдаю, как совершенствуют свое мастерство летчики нашей эскадрильи. Вот они девятками ведут воздушные бои, упражняются в стрельбах по конусу, выполняют такие задания, о которых в училище и на курсах нам даже слышать не приходилось.
И так каждое утро.
– Летный состав на полеты становись! – раздается команда.
Ко мне это не относится. Команда подана «старикам». Они садятся в автобус и едут к самолетам, а я – с техническим составом. Все улетают, а мне Суворин приказывает:
– Ты, Иванов, будь возле «Т» и наблюдай, как они взлетают и как садятся. Записывай, кто сел с недолетом или перелетом.
Проходит месяц, второй, а я все хожу в стартовый наряд и думаю: «Должно быть за какую-то провинность попал я в эту мудреную эскадрилью. Хотя бы знать за что!».
В конце концов не выдержал.
– Товарищ капитан!
– Слушаю вас, товарищ младший лейтенант, – отвечает Суворин.
– Скоро ли моя очередь до полетов дойдет? Суворин посмотрел, подумал что-то про себя и спокойно ответил:
– Вам выговор. Кругом! Шагом марш!
Повернулся я и пошел. Никак не могу понять: за что же объявлено взыскание?
Смотрю: комэск подзывает командира звена Баранова и делает ему энергичное внушение. Тот подходит ко мне и сердито спрашивает:
– Ну, что – получил?
– Так точно, получил выговор.
– А знаешь за что?
– Нет, не знаю.
– За нарушение устава. Ты обязан был сначала обратиться ко мне, к своему непосредственному начальнику, а не через голову. Думать надо!
Наконец пришел и мой черед. На тренировочном истребителе УТИ-4 со мной полетел Баранов. Задание полет в зону, выполнить комплекс фигур сложного пилотажа.
Волнуюсь, хочется сделать все так, как учили в школе. Взлетаю, набираю заданную высоту. Выполняю виражи, перевороты через крыло, петли Нестерова, иммельманы боевые развороты.
Чувствую, что навыки до некоторой степени утрачены, в отдельных элементах допущены ошибки. Баранов молчит, в управление не вмешивается. Закончив пилотаж, снижаюсь, произвожу посадку.
– Полет выполнен, разрешите получить замечания.
– А ты сам расскажи о тех ошибках, которые допустил в полете.
Я перечисляю их по порядку.
– Ну, что ж, это хорошо: сам заметил свои недоработки. Не беда. Сделаем еще два-три полета, а там посмотрим.
Самолет подготовлен к повторному вылету. И снова летим с Барановым. После выполненных полетов командир звена докладывает Суворину:
– Иванова можно выпускать на боевом самолете.
– Вылет разрешаю, – пряча улыбку, сказал командир эскадрильи.
Слетал я самостоятельно хорошо. «Старики» поздравляют. Как же! В их коллектив вошел еще один летчик, который будет летать вместе – крыло в крыло. Теперь надо догонять их и оправдать доверие командиров.
И вот тут мне дали такую летную нагрузку, что я стал мечтать о передышке. За один месяц налетал столько же сколько мои товарищи-кировабадцы за три месяца.
Вскоре полк перебазировался на другой полевой аэродром, расположенный на берегу Каспийского моря. Километрах в пяти от аэродрома мы разбили лагерь полевого типа и разместились в нем. Летчики – в щитовых разборных бараках, техники – в палатках.
В лагере ни деревца, ни кустика. Сухой бурьян да камни. С утра до вечера беспощадно палит солнце. Одно спасение – море. Но и в таких условиях наша летная жизнь не замирала. Обычно полеты начинались в утренние сумерки, заканчивались к 10–11 часам.
Настал август. Меня начали готовить к ночным полетам. Младшему лейтенанту Баранову и штурману эскадрильи Каткову крепко пришлось повозиться. Летчика не положено было допускать к ночным полетам, пока он не научится уверенно летать по приборам днем в закрытой колпаком кабине.
Дело это было не легкое. Тогда не было таких совершенных приборов, обеспечивающих выполнение полета «вслепую». Истребитель был оснащен всего лишь указателем скорости, барометрическим высотомером, указателем поворота и скольжения, компасом. Пользуясь этими приборами, приходилось осваивать сложные полеты.
Спустя некоторое время снова подходит ко мне Суворин вместе с командиром звена и спрашивает:
– Ну, как, Иванов, зачет сдавать можете?
Догадываюсь: командир звена уже доложил Суворину, что программу закончил и просит проверить меня в воздухе.
– Готов, товарищ капитан!
Взлетаю, набрав высоту, закрываю шторки. В кабине хотя и темно, но цифры и стрелки приборов достаточно хорошо просматриваются. По ним определяю положение самолета.
Выполняю команды, передаваемые через переговорный аппарат, пилотирую самолет вне видимости земли.]
– Наберите высоту, развернитесь на 180 градусов, Выполняю их точно. После тридцати минут полета спине течет пот – это от нервного напряжения.
– Открывайтесь! В кабину врывается всем своим ослепительным светом солнце. Впереди, слева – аэродром. Строю маршрут для захода на посадку, рассчитываю и сажусь.
– Разрешите получить замечание.
– Суворин произнес лишь одно слово: – Нормально!
Но я-то знаю, какой ценой досталась мне эта скупая оценка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63