* * *
Какое преступление они совершили?
* * *
Роб Рой сказал, что поначалу богатое наследство было ему в тягость. Он сказал, что до самого недавнего времени и помыслить не мог о покупке такого автомобиля, как тот, что припаркован у ратуши, или пиджака из кашмирской шерсти, или туфель крокодиловой кожи. Именно так он и был одет.
— Когда в Дюбеке никто не мог себе позволить покупать кофе или бензин по ценам черного рынка, я тоже без этого обходился. Ходил всюду пешком.
— А что случилось недавно? — сказал я.
— Меня арестовали за растление малолетних, — сказал он.
У меня сразу все тело зачесалось на нервной почве. И он мне все рассказал. Я ему сказал:
— Спасибо тебе за то, что ты поделился этим со мной.
* * *
Зуд пропал так же быстро, как и начался. Я чувствовал себя чудесно, я был рад, что он смотрит на меня и думает, что ему думается. Я очень редко бывал рад, когда мои законные дети смотрели на меня и думали то, что они думали.
В чем же разница? Стыдно признаться, потому что в этом столько суетности. Но вот ответ: я всегда мечтал стать Генералом, и вот теперь у меня на плечах генеральские погоны.
* * *
Неловко проявлять человеческие слабости.
* * *
И вот еще что: на мне больше не висели мертвым грузом моя жена и теща. Зачем я держал их так долго дома, хотя было ясно, что из-за них жизнь моих детей стала невыносимой?
Может быть, в подсознании у меня засела мысль: гдето есть великая книга, в которой записаны все дела и события, и мне просто хотелось обеспечить себе солидное доказательство того, что я могу сочувствовать людям.
* * *
Я спросил Роб Роя, в каком колледже он учился.
— Йейль, — сказал он.
Я ему сказал, что Элен Доул говорила про Йейльский университет — что его надо бы назвать «Техникум для плантаторов».
— Не понял, — сказал он.
— Мне самому пришлось попросить ее объяснить, — сказал я. — Она сказала, что в Йейле плантаторы учились, как заставлять туземцев убивать друг друга, а не их.
— Чересчур сильно сказано, — сказал он. Потом он спросил, жива ли еще моя первая жена.
— У меня только 1 и была, — сказал я. — Она еще жива.
— Мама много писала о ней в своем письме, — сказал он.
— Правда? — сказал я. — Что, например?
— Как она попала под машину накануне твоего выпускного бала. Как она была парализована ниже пояса, но ты все же на ней женился, хотя ей предстояло провести всю оставшуюся жизнь в инвалидном кресле.
Раз это было написано в письме, значит, так я и рассказывал его маме.
* * *
— А твой отец жив? — спросил он.
* * *
— Нет, — сказал я. — На него упал потолок лавки сувениров у Ниагарского водопада.
— К нему так и не вернулось зрение? — сказал он.
— Что не вернулось? — переспросил я. Но тут же догадался, что вопрос родился из еще одной байки, которую я рассказал его матери.
— Зрение, — сказал он.
— Нет, — сказал я. — Так и не вернулось.
— Мне кажется, это так замечательно, — сказал он. — Когда он вернулся с войны слепым и ты ему часто читал Шекспира.
— Он был большой любитель Шекспира, — сказал я.
— Значит, — сказал он, — я потомок не 1, а 2 героев войны.
— Героев войны?
— Знаю, ты никогда сам себя так не назовешь, — сказал он. — Но Мама так тебя называла. И ты сам, конечно, звал так своего отца. Много ли найдется Американцев, которые сбили во время 2 мировой войны 28 вражеских самолетов?
— Можно пойти в библиотеку и посмотреть, — сказлал я. — Тут у них отличная библиотека. Если покопаться, найдешь все, что захочешь.
* * *
— А где похоронили моего дядю Боба? — спросил он.
— Кого-кого? — спросил я.
— Твоего брата Боба, а моего дядю Боба, — сказал он.
У меня вообще никакого брата не было. Никогда. Я рискнул, наудачу:
— Мы рассеяли его пепел с аэроплана, — сказал я.
— Да, уж не повезло вам, так не повезло, — сказал он. — Отец приходит с войны слепым. Девушка, которую ты любил с детства, сбита машиной прямо накануне выпускного бала. А твой брат умирает от менингита спинного мозга, как раз после того, как его пригласили играть за «Нью-Йорк Янки».
— Так-то оно так — но ведь приходится играть картами, которые тебе сдали, — сказал я.
* * *
— А его перчатка у тебя цела? — спросил он.
— Нет, — сказал я. Про какую еще перчатку я рассказывал его матери, когда мы оба напились сладких Роб Роев в Маниле 24 года назад?
— Ты хранил ее всю войну, а теперь ее нет? — сказал он.
Должно быть, он говорил о несуществующей бейсбольной перчатке моего несуществующего брата.
— Кто-то ее стащил, когда я вернулся домой, — сказал я. — Думали, что это простая бейсбольная перчатка, и все. Тот, кто ее стянул, понятия не имел, как много она для меня значит.
Он встал.
— Ну, мне теперь и вправду пора.
Я тоже встал.
Я грустно покачал головой.
— Не так-то легко, как тебе кажется, расстаться со страной, где ты родился.
— Ну, это значит не больше, чем знак Зодиака, под которым я родился,
— сказал он.
— Что? — сказал я.
— Да страна, где я родился, — сказал он.
— Тебя ждет сюрприз, — сказал я.
— Что ж, Па, — сказал он, — к сюрпризам мне не привыкать.
* * *
— Ты не подскажешь, у кого здесь можно достать бензин? Я заплачу любую цену.
— Доехать до Рочестера у тебя хватит? — сказал я.
— Да, — сказал он.
— Тогда, — сказал я, — возвращайся обратно по той же дороге. Другой дороги нет, так что не заблудишься. Сразу же на въезде в Рочестср увидишь Медоудейлский Кинокомплекс. Позади него — крематорий. Дыма не ищи. Он бездымный.
— Крематорий? — сказал он.
— Да, крематорий, — сказал я. — Подъедешь к крематорию, спросишь Гвидо. Судя по тому, что я слышал, если у тебя есть деньги, то у него найдется бензин.
— А шоколадки, как ты думаешь?… — сказал он.
— Не знаю, — сказал я. — Но ведь за спрос денег не берут.
49

* * *
Не подумайте, что на нашей веселой планетке не хватает растлителей малолетних, душителей малолетних, тех, кто стреляет в детей, бросает на них бомбы, топит, жжет или бьет смертным боем. Включите ТВ. Однако, по счастливому случаю, мой сын, Роб Рой Фенстермейкер, к их числу не относится.
0'кей. Моя история подходит к концу.
А вот то известие, которое чуть из меня дух не вышибло. Когда я услышал слова своего адвоката, я и на самом деле сказал «Уф-ф!»
Хироси Мацумото наложил на себя руки в своем родном городе, Хиросиме! А почему это так поразило меня?
* * *
Он покончил с собой перед рассветом — по японскому времени, разумеется, — сидя в своей моторизованной инвалидной коляске у подножия монумента, воздвигнутого в эпицентре взрыва атомной бомбы, которую сбросили на Хиросиму, когда мы с ним были маленькими мальчишками.
Он не прибегал ни к яду, ни к огнестрельному оружию. Он сделал харакири кинжалом, выпустив себе кишки соответственно древнему ритуалу самоуничижения, некогда предписанному потерявшим честь членам старинной касты профессиональных воинов — самураев.
А между тем, насколько я могу судить, он никогда не уклонялся от выполнения своего долга, никогда ничего не украл, и он в жизни никого не убил и даже не ранил.
В тихой воде омуты глубоки. Мир его праху.
* * *
И если где-то действительно есть великая книга, в которой все записано и которую будут читать, строка за строкой, без пропусков, в День Страшного суда, пусть там запишут, что я, исполняя должность Начальника на этом берегу, перевел осужденных злодеев из палаток на Лужайке в окружающие дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65