Или заплатить за нее.
— Ах, неужели? — сказал он. — Вы так думаете? И он швырнул кружку о парапет Воннегутовского Мемориального Фонтана. Она разлетелась на мелкие кусочки.
— Если вы так думаете, — сказал он, — можете сами поставить ее на место.
Я доложил об этом случае Тексу Джонсону, который посоветовал мне не брать в голову.
Но меня это задело за живое. И я написал письмо отцу парня, но никакого ответа, до сегодняшнего дня, не получил.
— Я никогда не прощу вам того, что вы обвинили моего сына в воровстве, — сказал его отец на собрании Совета. Он привел мне цитату из Шекспира как бы от лица Фреда. Мне, очевидно, следовало вообразить, будто со мной говорит сам Фред.
— «Кто тащит деньги — похищает тлен, — сказал он. — Что деньги? Были деньги, сплыли деньги. Они прошли чрез много тысяч рук. Иное — незапятнанное имя. Кто нас его лишает, предает нас нищете, не сделавшись богаче».
— Виноват, сэр, прошу прощения, — сказал я.
— Поздно, — сказал он.
17
* * *
Среди членов Совета был один, которого я считал своим надежным другом. Мои слова, записанные на пленку, показались бы ему забавными и не лишенными интереса. Но его как раз и не было. Его звали Эд Бержерон, и мы с ним много раз вели откровенные разговоры о загрязнении окружающей среды, и о нечестных махинациях на бирже и в банковском деле, и так далее. По пессимизму он мне мог дать сто очков вперед.
Свое состояние, такое же старинное, как у Мелленкампов, и заключенное в наследственных нефтяных скважинах, угольных шахтах и железных дорогах, он превратил в деньги, распродав все иностранцам, чтобы всецело посвятить себя изучению и охране природы. Он был Президентом Федерации охраны живой природы, и его фотографии природы и диких животных Галапагосских островов печатались в «Нешнл Джеографик». Журнал даже поместил на обложке его фотографию, изображавшую морскую ящерицу, игуану, которая грелась на солнышке, жуя водоросли, а рядом с ней отощавший пингвин явно подумывал о других злободневных событиях, каковы бы они ни были в тот день.
Эд Бержерон был не просто моим закадычным другом. Он был ветераном нескольких ТВ-шоу Джейсона Уайлдера, посвященных борьбе за сохранение окружающей среды. В библиотеке я не нашел ни одной видеопленки с записью этих страстных перепалок, но в тюрьме одна была. Она возникала откуда ни возьмись примерно каждые 6 месяцев на телеэкранах, которые никогда не выключались.
Помню, на этой встрече Уайлдер сказал, что у «зеленых» есть один недостаток — они никогда не оценивают, какие затраты труда и снижение уровня жизни потребуются, чтобы отказаться от ископаемого топлива или перерабатывать отбросы, вместо того, чтобы просто сбрасывать их в океан, и так далее.
Эд Бержерон ему сказал:
— Хорошо! Тогда мне остается только сочинить эпитафию для этого некогда благодатного зелено-голубого небесного тела. Он имел в виду нашу планету.
Уайлдер ответил ему заносчивой, покровительственной, коварной лицемерной улыбкой заядлого спорщика.
— Большинство ученых в нашем обществе, если я не ошибаюсь, — сказал он, — сочли бы эту эпитафию не сколько преждевременной — она не понадобится еще несколько тысяч лет, как минимум.
Это обсуждение произошло лет за 6 до того, как меня выгнали, значит, еще в 1985, и я не понимаю, каких ученых он цитировал. Все ученые, вплоть до костоправов и педикюрщиков, в один голос утверждали, что мы убиваем планету в бешеном темпе.
— Хотите послушать эпитафию? — сказал Эд Бержерон.
— Если это так необходимо, — сказал Уайлдер, с тем же лисьим оскалом.
— Должен вам, однако, напомнить, что вы не первый из тех, кто кричит, что человечество вот-вот погибнет. Уверен, что даже в Египте, еще до того, как возвели первую пирамиду, нашлись люди, которые добивались дешевой популярности, вопя: «Все кончено».
— Есть некоторая разница между нашим временем и Египтом до того, как там возвели первую пирамиду… — начал Эд.
— …И до того, как китайцы изобрели книгопечатание, и до того, как Колумб открыл Америку, — вставил Джейсон Уайлдер.
— Точно, — сказал Бержерон.
— Разница заключается в одном: мы, на свое несчастье, знаем, что происходит, — сказал Бержерон, — и тут уж не до шуток. И это послужило поводом для таких самовлюбленных, кокетничающих шарлатанов, как вы, в угоду богатеям, без стыда и совести пакостящим все вокруг, делать вид, что состояние атмосферы, воды и почвы, — вопрос жизни и смерти! — можно так же спокойно обсуждать, как и то, сколько ангелов могут танцевать на шерстинке теннисного мяча.
Он разозлился.
Когда эту старую пленку запустили в Афинах незадолго до великого исхода, она вызвала живой интерес. Я смотрел передачу с несколькими своими учениками. После один из них меня спросил:
— Кто прав, Профессор, — борода или усы? Уайлдер носил усы. У Бержерона была бородка.
— Борода, — сказал я.
Вполне вероятно, что это было едва ли не последнее слово, которое я сказал заключенному перед побегом из тюрьмы, до того, как моя теща решила, наконец, заговорить о своей громадной щуке.
* * *
Эпитафия на смерть нашей планеты, которую сочинил Бержерон и которую, по его словам, следовало высечь огромными буквами на обрыве Большого Каньона, чтобы экипажи летающих тарелок увидели ее издали, звучала, помнится, так:
МЫ МОГЛИ БЫ ЕЕ СПАСТИ, ЕСЛИ БЫ НЕ БЫЛИ ПОСЛЕДНИМИ СКУПЕРДЯЯМИ.
Только вместо «последними» он употребил словцо позабористей.
* * *
Я больше никогда не увижу Эда. Бержерона, не получу от него вестей. Он вышел из Совета вскоре после того, как меня выгнали, и все равно не попал бы в число заложников. Интересно было бы послушать, что он скажет своим захватчикам и что он скажет о них. Он любил повторять мне то, что сказал моему классу в своей лекции: человек превратился в стихийное бедствие. Человек стал смерчем, ураганом и градобитием, человек стал потопом. Так что он мог бы сказать, что наш Сципион — это Помпеи, а толпа беглых преступников — поток лавы.
Из Совета он вышел вовсе не потому, что они меня выставили. Его постигли по меньшей мере две личные трагедии, сразу, одна за другой. Компания, перешедшая к нему по наследству, производила самые разнообразные материалы из асбеста, а асбестовая пыль оказалась одним из сильнейших канцерогенов, уступая разве что эпоксидным смолам и кое-каким радиоактивным веществам, попадающим в атмосферу в виде случайных выбросов, да водоносным источникам поблизости от атомных электростанций и заводов, производящих ядерное оружие. Он сам мне сказал, что чувствовал себя преступником, хотя в глаза не видал ни одной фабрики, производящей эти материалы. Он и продал их за бесценок, потому что Сингапурская компания, получившая их почти задаром, получила в придачу к машинам и строениям все штрафные санкции и длинный список материалов, громадные запасы которых в нашей стране продавать было запрещено. Эти сингапурцы пошли на то, что Эд никак не решался сделать: они сбыли с рук весь «раковый» кафель и черепицу и все прочее развивающимся африканским странам.
А потом его сын Брюс, кончивший Таркингтон в 85м, гомосексуалист, поступил в кордебалет ревю «Карнавал На Льду». Это бы еще ничего — Эд понимал, что некоторые люди рождаются гомосексуалистами, тут уж ничего не попишешь. И Брюсу было так хорошо в этом айс-ревю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Ах, неужели? — сказал он. — Вы так думаете? И он швырнул кружку о парапет Воннегутовского Мемориального Фонтана. Она разлетелась на мелкие кусочки.
— Если вы так думаете, — сказал он, — можете сами поставить ее на место.
Я доложил об этом случае Тексу Джонсону, который посоветовал мне не брать в голову.
Но меня это задело за живое. И я написал письмо отцу парня, но никакого ответа, до сегодняшнего дня, не получил.
— Я никогда не прощу вам того, что вы обвинили моего сына в воровстве, — сказал его отец на собрании Совета. Он привел мне цитату из Шекспира как бы от лица Фреда. Мне, очевидно, следовало вообразить, будто со мной говорит сам Фред.
— «Кто тащит деньги — похищает тлен, — сказал он. — Что деньги? Были деньги, сплыли деньги. Они прошли чрез много тысяч рук. Иное — незапятнанное имя. Кто нас его лишает, предает нас нищете, не сделавшись богаче».
— Виноват, сэр, прошу прощения, — сказал я.
— Поздно, — сказал он.
17
* * *
Среди членов Совета был один, которого я считал своим надежным другом. Мои слова, записанные на пленку, показались бы ему забавными и не лишенными интереса. Но его как раз и не было. Его звали Эд Бержерон, и мы с ним много раз вели откровенные разговоры о загрязнении окружающей среды, и о нечестных махинациях на бирже и в банковском деле, и так далее. По пессимизму он мне мог дать сто очков вперед.
Свое состояние, такое же старинное, как у Мелленкампов, и заключенное в наследственных нефтяных скважинах, угольных шахтах и железных дорогах, он превратил в деньги, распродав все иностранцам, чтобы всецело посвятить себя изучению и охране природы. Он был Президентом Федерации охраны живой природы, и его фотографии природы и диких животных Галапагосских островов печатались в «Нешнл Джеографик». Журнал даже поместил на обложке его фотографию, изображавшую морскую ящерицу, игуану, которая грелась на солнышке, жуя водоросли, а рядом с ней отощавший пингвин явно подумывал о других злободневных событиях, каковы бы они ни были в тот день.
Эд Бержерон был не просто моим закадычным другом. Он был ветераном нескольких ТВ-шоу Джейсона Уайлдера, посвященных борьбе за сохранение окружающей среды. В библиотеке я не нашел ни одной видеопленки с записью этих страстных перепалок, но в тюрьме одна была. Она возникала откуда ни возьмись примерно каждые 6 месяцев на телеэкранах, которые никогда не выключались.
Помню, на этой встрече Уайлдер сказал, что у «зеленых» есть один недостаток — они никогда не оценивают, какие затраты труда и снижение уровня жизни потребуются, чтобы отказаться от ископаемого топлива или перерабатывать отбросы, вместо того, чтобы просто сбрасывать их в океан, и так далее.
Эд Бержерон ему сказал:
— Хорошо! Тогда мне остается только сочинить эпитафию для этого некогда благодатного зелено-голубого небесного тела. Он имел в виду нашу планету.
Уайлдер ответил ему заносчивой, покровительственной, коварной лицемерной улыбкой заядлого спорщика.
— Большинство ученых в нашем обществе, если я не ошибаюсь, — сказал он, — сочли бы эту эпитафию не сколько преждевременной — она не понадобится еще несколько тысяч лет, как минимум.
Это обсуждение произошло лет за 6 до того, как меня выгнали, значит, еще в 1985, и я не понимаю, каких ученых он цитировал. Все ученые, вплоть до костоправов и педикюрщиков, в один голос утверждали, что мы убиваем планету в бешеном темпе.
— Хотите послушать эпитафию? — сказал Эд Бержерон.
— Если это так необходимо, — сказал Уайлдер, с тем же лисьим оскалом.
— Должен вам, однако, напомнить, что вы не первый из тех, кто кричит, что человечество вот-вот погибнет. Уверен, что даже в Египте, еще до того, как возвели первую пирамиду, нашлись люди, которые добивались дешевой популярности, вопя: «Все кончено».
— Есть некоторая разница между нашим временем и Египтом до того, как там возвели первую пирамиду… — начал Эд.
— …И до того, как китайцы изобрели книгопечатание, и до того, как Колумб открыл Америку, — вставил Джейсон Уайлдер.
— Точно, — сказал Бержерон.
— Разница заключается в одном: мы, на свое несчастье, знаем, что происходит, — сказал Бержерон, — и тут уж не до шуток. И это послужило поводом для таких самовлюбленных, кокетничающих шарлатанов, как вы, в угоду богатеям, без стыда и совести пакостящим все вокруг, делать вид, что состояние атмосферы, воды и почвы, — вопрос жизни и смерти! — можно так же спокойно обсуждать, как и то, сколько ангелов могут танцевать на шерстинке теннисного мяча.
Он разозлился.
Когда эту старую пленку запустили в Афинах незадолго до великого исхода, она вызвала живой интерес. Я смотрел передачу с несколькими своими учениками. После один из них меня спросил:
— Кто прав, Профессор, — борода или усы? Уайлдер носил усы. У Бержерона была бородка.
— Борода, — сказал я.
Вполне вероятно, что это было едва ли не последнее слово, которое я сказал заключенному перед побегом из тюрьмы, до того, как моя теща решила, наконец, заговорить о своей громадной щуке.
* * *
Эпитафия на смерть нашей планеты, которую сочинил Бержерон и которую, по его словам, следовало высечь огромными буквами на обрыве Большого Каньона, чтобы экипажи летающих тарелок увидели ее издали, звучала, помнится, так:
МЫ МОГЛИ БЫ ЕЕ СПАСТИ, ЕСЛИ БЫ НЕ БЫЛИ ПОСЛЕДНИМИ СКУПЕРДЯЯМИ.
Только вместо «последними» он употребил словцо позабористей.
* * *
Я больше никогда не увижу Эда. Бержерона, не получу от него вестей. Он вышел из Совета вскоре после того, как меня выгнали, и все равно не попал бы в число заложников. Интересно было бы послушать, что он скажет своим захватчикам и что он скажет о них. Он любил повторять мне то, что сказал моему классу в своей лекции: человек превратился в стихийное бедствие. Человек стал смерчем, ураганом и градобитием, человек стал потопом. Так что он мог бы сказать, что наш Сципион — это Помпеи, а толпа беглых преступников — поток лавы.
Из Совета он вышел вовсе не потому, что они меня выставили. Его постигли по меньшей мере две личные трагедии, сразу, одна за другой. Компания, перешедшая к нему по наследству, производила самые разнообразные материалы из асбеста, а асбестовая пыль оказалась одним из сильнейших канцерогенов, уступая разве что эпоксидным смолам и кое-каким радиоактивным веществам, попадающим в атмосферу в виде случайных выбросов, да водоносным источникам поблизости от атомных электростанций и заводов, производящих ядерное оружие. Он сам мне сказал, что чувствовал себя преступником, хотя в глаза не видал ни одной фабрики, производящей эти материалы. Он и продал их за бесценок, потому что Сингапурская компания, получившая их почти задаром, получила в придачу к машинам и строениям все штрафные санкции и длинный список материалов, громадные запасы которых в нашей стране продавать было запрещено. Эти сингапурцы пошли на то, что Эд никак не решался сделать: они сбыли с рук весь «раковый» кафель и черепицу и все прочее развивающимся африканским странам.
А потом его сын Брюс, кончивший Таркингтон в 85м, гомосексуалист, поступил в кордебалет ревю «Карнавал На Льду». Это бы еще ничего — Эд понимал, что некоторые люди рождаются гомосексуалистами, тут уж ничего не попишешь. И Брюсу было так хорошо в этом айс-ревю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65