Чего не сделаешь, чтобы забыться и забыть, кто он
и что с ним, а только выйти на крылечко и смотреть на черное таежное небо,
где то сияние северное вспыхнет, то непонятные вещи начнут твориться, что
смущали так поначалу посельчан, пока не свалили на запуски ракет
метеорологические кошмары последних лет.
- Россия, Россия, выморочный поселок, зоны, сектанты, военный космодром,
мощи, чудеса, жульничество, святой старец, гэбисты, дурачок-стукач и
спившийся интеллигент посреди всего - вот ты какая, Россия моя,- бормотал
Илья Петрович.- А, Алеша? Ты запомнишь? Ты им передашь, не ошибешься?
А ведь какие были цели, какие планы, какие мечты! Сколько силы было, сколько
злости, желания доказать, что не зверь человек, что только облик его искажен
и надобно очистить его и идеал показать. Не запугивать, не адскими муками
грозить и не райскими усладами приманивать, а красоту жизни раскрыть,
красоту мира, тела, души человеческой - красоту всего, чего сектанты
чурались и подавляли в себе. Но какая уж тут красота, если в здешнем краю не
то что жить - умирать страшно. Если обречены все, как родились, и проклятие
висит на всю жизнь. Только вот с тем, что Маша Цыганова пропадет и погибнет,
никак не мог согласиться Илья Петрович.
Почему, думал он, любовь его затаенную, нежность назвал проходимец похотью,
что преступного в ней было? Только теперь пьяный и опустившийся понимал Илья
Петрович, что напрасно он ждал, когда подрастет эта девочка, которую для
себя лелеял. Напрасно на других женщин не смотрел и до сих пор проходил,
стыдно сказать, нецелованным.
Чистым хотел с нею, чистой, жизнь связать. А ныне какой из него жених?
Укатали сивку крутые горки, не дождался своего часа. Только бабки жалеют и
талоны по старой памяти несут. Он за талон готов и телевизор починить, и
плитку, и дрова наколоть, и воды нанести, хотя раньше все с удовольствием за
так делал. Теперь же нет - без бутылки не подступись. Да и на вид ему уж за
сорок. Но все равно, что бы с ним ни было, счастья он Маше Цыгановой желал.
Ведь не в семнадцать лет в скит идти грехи замаливать и себя живьем
хоронить. Должна же быть где-то жизнь настоящая, детишки, муж любимый, дом,
достаток. Не может быть так, чтобы вся страна номерным поселком навсегда
осталась и не нашлось в ней места для этой девочки. Не удалось спасти всех -
пусть хоть одну душу спасет. Но смотреть на нее, подросшую, прекрасную в
ранней юности, и думать о том, что кому-то другому эта юность достанется и
неизвестно еще, оценит ли тот, другой, красоту ее, горько было директору.
Пил Илья Петрович тяжело, угарно, так что даже собутыльник его ломался и
пощады просил. Алешка жаловался на Шурку, на загубленную жизнь, плакал и
размазывал пьяные слезы по щекам, а потом засыпал. Но Илью Петровича сон не
брал - напротив, навалилась на него пьяного бессонница, и, глядя на ружье,
на стене висевшее, не раз размышлял бывший директор, что ружье на то оно и
ружье, чтобы в этой драме выстрелить и разом прекратить все мучения. И, быть
может, в черноте дула и таится та истина, что он безуспешно искал. Все равно
проку от его жизни ни для кого больше нет и уже не будет.
Глава VII. Метельные сны
Цыганиха лежала тихая и кроткая, точно чем-то напуганная. Она болела
несколько месяцев, измучилась и пожелтела, но ехать в больницу на операцию
не согласилась. В избу снова зачастили Божьи люди, не прекратившие сношение
с Бухарой, и стали уговаривать старуху отослать дочку в скит:
- Не осмелится девка тебя ослушаться! Отмолит грехи твои, Бог даст,
проживешь еще десяток лет.
Шура угрозы бабок воспринимала всерьез, плакала, боялась и переживала, но
отвечала, что девочка здесь ни при чем и за чужие грехи отвечать не должна.
Маша этих разговоров не слыхала. Она ухаживала за почти неподвижной матерью
и постоянно ловила на себе ее виноватый взгляд.
- Ты не волнуйся, Шура,- пробормотал Алеша в минуту редкого протрезвления.-
Я за ей приглядывать стану и пить брошу. Замуж за хорошего человека отдам.
Ты помирай спокойно, Шур.
Старуха покачала головой и, прежде чем испустить предсмертный вздох, обвела
комнату уже отстраненным взглядом, наткнулась на растерянного мужа,
пропившего в доме все, что можно было пропить, и сказала:
- Тебя я с собой возьму.
Он послушно кивнул. На похоронах был трезвый и страшный, а через неделю
застрелился из ружья Ильи Петровича в директорском доме во время очередной
попойки неразлучных друзей. Труп обнаружили не сразу - причем пока не
дотронулись до хладного стукача, нельзя было догадаться, какое из двух
бездыханных тел, лежавших в комнате, живое, а какое мертвое.
Переполоху в поселке было не меньше, чем во времена открытия Евстольевых
мощей. Приезжала милиция, Илью Петровича допрашивали и два дня спустя после
Алешиных похорон увезли под конвоем в райцентр. Там ему предъявили обвинение
в преднамеренном убийстве, отягощенном алкогольным опьянением. В качестве
предполагаемого мотива выдвинули месть гражданину Цыганову за то, что убитый
был помощником органов государственной безопасности.
Илья Петрович ничего не отрицал. Он был готов понести наказание по всей
строгости закона и хотел даже отказаться от услуг адвоката, нимало не
верившего в его виновность. Адвокат этот, совсем молодой человек,
закончивший Ленинградский университет и направленный в далекий район по
распределению, чем-то похожий на самого Илью Петровича десятилетней
давности, молодой, энергичный, решительный, уже глотнувший хмельной
столичной гласности, убеждал своего подзащитного не сдаваться. Очевидно,
утверждал он, что Цыганов покончил с собой в состоянии сильного алкогольного
опьянения и под влиянием слов жены и если бы дело рассматривалось в обычном
московском или ленинградском суде, где хотя бы внешне соблюдается
законность, то ни один судья его к рассмотрению не принял бы. Он говорил,
что в Питере люди выходят на улицу, борются за свои права и только здесь, в
глухомани, по-прежнему медведь - прокурор.
Илья Петрович лишь грустно кивал головой. Ему было абсолютно все равно, что
его ждет. Он подписал то, что подсунули ему на следствии, и со всем
согласился. Директор был осужден и вопреки протесту молодого защитника
отправлен отбывать наказание. В поселке никто не верил, что Илья Петрович
убийца, но не сомневались, что оттуда он уже никогда не вернется. Когда как
по команде начали ломаться осиротевшие телевизоры, где как раз в ту пору
начался показ милых народному сердцу долгоиграющих фильмов, чинить технику
было некому.
Потерявшая разом сразу всех заступников Маша жила одна. Все ее
одноклассницы, окончив школу, уехали кто в города, кто в райцентр учиться
или искать работу. Ночами, оставаясь в пустой избе, она чувствовала, что
мать где-то рядом, и боялась, что она придет за ней и возьмет так же, как
взяла отца. За окном дул ветер, старый, давно не ремонтированный дом трясся
и скрипел, и страшно было не то что на двор выйти, а просто сдвинуться с
места.
Но она делала все так, будто родители не умерли, а куда-то уехали, и
поддерживала дом в порядке. Весной засадила огород картошкой, летом ходила в
лес и заготовляла ягоды, а потом ездила продавать их на станцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
и что с ним, а только выйти на крылечко и смотреть на черное таежное небо,
где то сияние северное вспыхнет, то непонятные вещи начнут твориться, что
смущали так поначалу посельчан, пока не свалили на запуски ракет
метеорологические кошмары последних лет.
- Россия, Россия, выморочный поселок, зоны, сектанты, военный космодром,
мощи, чудеса, жульничество, святой старец, гэбисты, дурачок-стукач и
спившийся интеллигент посреди всего - вот ты какая, Россия моя,- бормотал
Илья Петрович.- А, Алеша? Ты запомнишь? Ты им передашь, не ошибешься?
А ведь какие были цели, какие планы, какие мечты! Сколько силы было, сколько
злости, желания доказать, что не зверь человек, что только облик его искажен
и надобно очистить его и идеал показать. Не запугивать, не адскими муками
грозить и не райскими усладами приманивать, а красоту жизни раскрыть,
красоту мира, тела, души человеческой - красоту всего, чего сектанты
чурались и подавляли в себе. Но какая уж тут красота, если в здешнем краю не
то что жить - умирать страшно. Если обречены все, как родились, и проклятие
висит на всю жизнь. Только вот с тем, что Маша Цыганова пропадет и погибнет,
никак не мог согласиться Илья Петрович.
Почему, думал он, любовь его затаенную, нежность назвал проходимец похотью,
что преступного в ней было? Только теперь пьяный и опустившийся понимал Илья
Петрович, что напрасно он ждал, когда подрастет эта девочка, которую для
себя лелеял. Напрасно на других женщин не смотрел и до сих пор проходил,
стыдно сказать, нецелованным.
Чистым хотел с нею, чистой, жизнь связать. А ныне какой из него жених?
Укатали сивку крутые горки, не дождался своего часа. Только бабки жалеют и
талоны по старой памяти несут. Он за талон готов и телевизор починить, и
плитку, и дрова наколоть, и воды нанести, хотя раньше все с удовольствием за
так делал. Теперь же нет - без бутылки не подступись. Да и на вид ему уж за
сорок. Но все равно, что бы с ним ни было, счастья он Маше Цыгановой желал.
Ведь не в семнадцать лет в скит идти грехи замаливать и себя живьем
хоронить. Должна же быть где-то жизнь настоящая, детишки, муж любимый, дом,
достаток. Не может быть так, чтобы вся страна номерным поселком навсегда
осталась и не нашлось в ней места для этой девочки. Не удалось спасти всех -
пусть хоть одну душу спасет. Но смотреть на нее, подросшую, прекрасную в
ранней юности, и думать о том, что кому-то другому эта юность достанется и
неизвестно еще, оценит ли тот, другой, красоту ее, горько было директору.
Пил Илья Петрович тяжело, угарно, так что даже собутыльник его ломался и
пощады просил. Алешка жаловался на Шурку, на загубленную жизнь, плакал и
размазывал пьяные слезы по щекам, а потом засыпал. Но Илью Петровича сон не
брал - напротив, навалилась на него пьяного бессонница, и, глядя на ружье,
на стене висевшее, не раз размышлял бывший директор, что ружье на то оно и
ружье, чтобы в этой драме выстрелить и разом прекратить все мучения. И, быть
может, в черноте дула и таится та истина, что он безуспешно искал. Все равно
проку от его жизни ни для кого больше нет и уже не будет.
Глава VII. Метельные сны
Цыганиха лежала тихая и кроткая, точно чем-то напуганная. Она болела
несколько месяцев, измучилась и пожелтела, но ехать в больницу на операцию
не согласилась. В избу снова зачастили Божьи люди, не прекратившие сношение
с Бухарой, и стали уговаривать старуху отослать дочку в скит:
- Не осмелится девка тебя ослушаться! Отмолит грехи твои, Бог даст,
проживешь еще десяток лет.
Шура угрозы бабок воспринимала всерьез, плакала, боялась и переживала, но
отвечала, что девочка здесь ни при чем и за чужие грехи отвечать не должна.
Маша этих разговоров не слыхала. Она ухаживала за почти неподвижной матерью
и постоянно ловила на себе ее виноватый взгляд.
- Ты не волнуйся, Шура,- пробормотал Алеша в минуту редкого протрезвления.-
Я за ей приглядывать стану и пить брошу. Замуж за хорошего человека отдам.
Ты помирай спокойно, Шур.
Старуха покачала головой и, прежде чем испустить предсмертный вздох, обвела
комнату уже отстраненным взглядом, наткнулась на растерянного мужа,
пропившего в доме все, что можно было пропить, и сказала:
- Тебя я с собой возьму.
Он послушно кивнул. На похоронах был трезвый и страшный, а через неделю
застрелился из ружья Ильи Петровича в директорском доме во время очередной
попойки неразлучных друзей. Труп обнаружили не сразу - причем пока не
дотронулись до хладного стукача, нельзя было догадаться, какое из двух
бездыханных тел, лежавших в комнате, живое, а какое мертвое.
Переполоху в поселке было не меньше, чем во времена открытия Евстольевых
мощей. Приезжала милиция, Илью Петровича допрашивали и два дня спустя после
Алешиных похорон увезли под конвоем в райцентр. Там ему предъявили обвинение
в преднамеренном убийстве, отягощенном алкогольным опьянением. В качестве
предполагаемого мотива выдвинули месть гражданину Цыганову за то, что убитый
был помощником органов государственной безопасности.
Илья Петрович ничего не отрицал. Он был готов понести наказание по всей
строгости закона и хотел даже отказаться от услуг адвоката, нимало не
верившего в его виновность. Адвокат этот, совсем молодой человек,
закончивший Ленинградский университет и направленный в далекий район по
распределению, чем-то похожий на самого Илью Петровича десятилетней
давности, молодой, энергичный, решительный, уже глотнувший хмельной
столичной гласности, убеждал своего подзащитного не сдаваться. Очевидно,
утверждал он, что Цыганов покончил с собой в состоянии сильного алкогольного
опьянения и под влиянием слов жены и если бы дело рассматривалось в обычном
московском или ленинградском суде, где хотя бы внешне соблюдается
законность, то ни один судья его к рассмотрению не принял бы. Он говорил,
что в Питере люди выходят на улицу, борются за свои права и только здесь, в
глухомани, по-прежнему медведь - прокурор.
Илья Петрович лишь грустно кивал головой. Ему было абсолютно все равно, что
его ждет. Он подписал то, что подсунули ему на следствии, и со всем
согласился. Директор был осужден и вопреки протесту молодого защитника
отправлен отбывать наказание. В поселке никто не верил, что Илья Петрович
убийца, но не сомневались, что оттуда он уже никогда не вернется. Когда как
по команде начали ломаться осиротевшие телевизоры, где как раз в ту пору
начался показ милых народному сердцу долгоиграющих фильмов, чинить технику
было некому.
Потерявшая разом сразу всех заступников Маша жила одна. Все ее
одноклассницы, окончив школу, уехали кто в города, кто в райцентр учиться
или искать работу. Ночами, оставаясь в пустой избе, она чувствовала, что
мать где-то рядом, и боялась, что она придет за ней и возьмет так же, как
взяла отца. За окном дул ветер, старый, давно не ремонтированный дом трясся
и скрипел, и страшно было не то что на двор выйти, а просто сдвинуться с
места.
Но она делала все так, будто родители не умерли, а куда-то уехали, и
поддерживала дом в порядке. Весной засадила огород картошкой, летом ходила в
лес и заготовляла ягоды, а потом ездила продавать их на станцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54