ванна 170 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

А капкана никакого не было и быть не могло, хотя бы
потому, что в таких местах охотники капканы не ставят. Не было в самом деле
и никакой молнии, а напридумал все непонятно зачем чудак директор, на
которого и свалили вину. Илью Петровича даже попытались убедить приезжие,
чтобы он прилюдно сознался: мол, молния ему пригрезилась, или придумал он
ее, перепутав действительность с литературным творчеством.
Однако директор оказался до странности упрям и продолжал настаивать на том,
что молния была, он видел ее своими глазами и нашел девочку прямо возле
дерева. Люди в штатском были очень недовольны, директору пригрозили
разобраться с его радиосеансами с заграницей и пообещали, что скоро он очень
сильно пожалеет о своем упрямстве. Но Илья Петрович стоял на своем: молния
была, чем окончательно закрепил за собой репутацию человека чудаковатого,
помешанного на почве научно-фантастической графомании.
Мнение народное, как это ему вообще свойственно, за один день переменилось -
теперь смеялись над бабками и над собой, что во всю эту чушь поверили.
Словом, все благополучно и даже как-то водевильно разрешилось к общему
удовольствию и облегчению, поскольку жить в постоянном духовном напряжении и
воздержании от привычных удовольствий большинству посельчан было в тягость.
Дорожка к скитскому кладбищу с неугасимой лампадкой со стороны "Сорок
второго" снова заросла. Поселок погрузился в обычную жизнь с пьянством,
глухим развратом, телевидением, игрою в карты и лото, сплетнями, пересудами.
Только Илья Петрович, который, казалось бы, больше всех должен был
радоваться тому, что вот все и выяснилось, правда восторжествовала и
религиозники посрамлены, напротив, выглядел озабоченным и хмурым, как
никогда.
Те несколько месяцев, что жил "Сорок второй" иной жизнью, когда все его
обитатели ощущали свою причастность к некоему чуду, к святости и этой
святости старались соответствовать, и последовавшее возвращение к обычному
состоянию вещей поразили его так, как ничто в жизни не поражало. Энтузиазм
Ильи Петровича враз износился, как туфли из искусственной кожи. Директор
забросил телескоп, ничего не ответил обеспокоенным австралийским
радиолюбителям, перестал читать братьев Стругацких и писать сам. Он
разочаровался и во всесилии человеческого разума, и в педагогической
деятельности, а самое главное - в окружающей его действительности.
Илья Петрович никогда в симпатиях к инакомыслию замечен не был, но то, что
его пытались подвергнуть насилию и склонить к лжесвидетельству, оказалось
последней каплей, переполнившей чашу его кротости. Долгие годы он закрывал
глаза на особые очереди в поселковом магазине, на ложь и цинизм власть
имущих, на бесправное положение жителей "Сорок второго", многие из которых
мечтали отсюда уехать, но сделать этого не могли. Все сделалось ему
отвратительно - принудительное спаивание, закабаление людей, унижение. И что
ждало его учеников дальше? Промышленные города, заводы, общежития, разврат?
Сколько из них вышли в люди, а сколько сидели или сидят по тюрьмам?
Сколькими он, директор, мог гордиться?
Дурные были мысли, лукавые. Но грызли они Илью Петровича, лишали покоя и сна
и дополняли его годами копившуюся усталость от бараков, от гула ветра, от
паровозных свистков, визжания бензопил, белых летних ночей и мутных зимних
дней. Усталость от этого леса, болот и комарья, от летней духоты, осенней
распутицы, метелей и снегов. От жизни, где все человеческое подавляется,
стоит на унижении и бесправии и оканчивается похоронами на болотном погосте.
В ту осень не хотелось ему ходить на охоту, собирать клюкву и грибы - не
хотелось ничего из того, что он так любил. Надоело читать и писать романы,
отсылать их в редакции и получать оскорбительно-вежливые или
поощрительно-грубоватые отказы. Надоело ходить в школу и учить детей тому,
что никогда в жизни никому из них не пригодится.
Все чаще тянуло директора к одной отраде мыслящего интеллигента и бездумного
пролетария, свободного художника и колхозного тракториста - к бутылке.
Сперва смущался, когда брал в магазине, потом привык, и в поселке скоро
привыкли к тому, что за несколько месяцев словно подменили директора. Хотя
чему было удивляться - мало ли спивалось мужиков, а ему, одинокому, что
оставалось? Но страннее и даже как-то оскорбительнее всего было то, что пил
Илья Петрович не с начальством и не с путевыми мужиками, а с самым
распоследним человеком, которого и за мужика-то не числили,- с
подкаблучником Алешкой Цыгановым, и ему тоску изливал.
Алешка слушал внимательно, точно ученик на уроке. Узнав об увлечении Ильи
Петровича, он выпросил несколько романов и запоем их прочитал. Наивная душа,
он плохо разбирался в особенностях жанра и воспринимал буквально придуманные
порывистым автором чудеса про космических пиратов и агентов служб
галактической безопасности, про разные блайзеры, гравилеты и прочие штучки и
был уверен наверняка, что ученые все это уже давно выдумали и все существует
в природе, но знать этого не следует, как не следует, например, никому
ничего знать про Огибаловский космодром. Илье Петровичу и досадно, и лестно
было слушать его восторженные похвалы. Перед ним был человек, простосердечно
веровавший и в мощи, и в космические полеты, никчемный, забитый малый. Но
подумалось ему, что на этом душевном пьянчужке все в мире и держится, только
тот не ведает.
А потом Алешка по пьяни признался, что все их разговоры наутро на бумагу
записывает и отсылает в Чужгу, а за это пообещали ему по десять рублей в
месяц начислять. Илья Петрович опешил сперва от такого признания и прогнать
хотел простодушного Иуду. Но столько чистоты было в глазах у Алеши, что лишь
рассмеялся директор и подумал: и хорошо, пусть услышит его еще кто-то - и
злее прежнего, точно напоказ, костерил власть.
Стал Илья Петрович приходить на урок с похмелья, потом похмелившись, а
вскоре и вовсе частенько манкировать обязанностями. Уволить его хотели, да
кем заменишь? Но потом вызвал председатель и велел язык укоротить.
- З Цыгановым-то я поговорю,- сказал он серьезно.- А ось ты б, Петровычу,
краще б не лопонив.
- Отсюда не пошлют.
- Послаты не пошлють, а из школы вылетиш.
- И кем замените?
- То-то й воно, що никым. На себе тоби наплюваты - про других подумай.
- От правды все равно не отступлю.
- Йой, Илля, погано ты скинчиш.
Так ушел Илья Петрович из школы. Иногда бывало встрепенется, стряхнет с себя
наваждение, устыдится, а потом снова сорвется пуще прежнего и уходит в
запой.
Да и пить совсем худо стало. Как раз в ту пору в далекой Москве затеяли
безнадежное дело - пьянство на Руси искоренять. Для "Сорок второго", где
магазины никогда изобилием не баловали, но хоть этой одной-единственной
недостачи не было, времена наступили отчаянные. Илья Петрович с забулдыгами
поселковыми в очереди стоял, ругался. Тут уж никто и не считал, что ты
директор, напротив, самая последняя пьянь презирала и отпихивала. Разве что
иногда бабка какая-нибудь сжалится да скажет:
- Не ходи уж ты сам, Петрович, я тебе принесу.
Бабке этой кланяться в ноги приходилось, благодарить униженно. Самому
противно, а куда денешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
 купить ванну в Москве 

 Альма Pearly