Моё дело — смотреть и запоминать, как и что выглядит”.
Выглядит эта планета как Восточный Крым. Невысокие горы с жёсткой травой, колючие кусты, изредка отдельные деревья, точнее, что-то среднее между деревом и кактусом — мясистые и извилистые, как ветки, листья. Возможно, суждение моё скороспелое. Вероятнее, планета разнообразна. Но в этом районе сухие предгорья, древокактусы и ночь.
Связь никак не налаживается. Граве кряхтит, колдует с манипуляторами, ничего у него не получается. В конце концов он объявляет, что виноват корпус ракеты, видимо, намагнитился в какой-нибудь заряженной зоне, предлагает оттащить рацию в сторону, метров за триста. И опять он стучит и кряхтит, а я сижу рядом и любуюсь созвездиями. Кажется, это слова Сенеки: “Если бы звезды были видны только в одной местности, люди со всех стран стекались бы туда, чтобы полюбоваться”. Интересно, что изрёк бы римский стоик, увидев небо шарового. Не узор, а звёздная сыпь. Особенно здесь, на полигоне. И мигают и разгораются. И новые появляются. Вот в этом пятиугольнике не было ничего, а теперь появилась звезда… и какая яркая.
— Граве, я, кажется, открыл сверхновую. Вот там — в пятиугольнике. Стойте, там ещё одна. Это бывает у вас?
Хотел было привстать, чтобы рассмотреть получше, и вдруг чувствую — не могу подняться. Отяжелел. Тело налилось свинцом, как в ракете при перегрузке. Но на планете-то с какой стати перегрузка? С ускорением движется она? Курс меняет?
Впрочем, это я потом подумал — тогда не до размышлений было. Тяжесть распластала, вдавила в острые камни. И надо было ползти, помнил: в ракете спасение — противоперегрузочное кресло.
Но триста метров! Шутя отошли мы с рацией на ближний холм, ещё и в лощинку спустились ради экранирования. А теперь, обезноженные, барахтались, подтягивались, хватаясь за корни, перекатывались. Ползли, словно бы из груды мешков выбирались, а на нас все валили и валили невидимые мешки.
Вот попали!
Перегрузка исчезла так же внезапно, как появилась. Сползли со спины мешки, расправились сдавленные ребра. Вдохнул полной грудью, встал, потянулся…
— Что это было, Граве?
Мой проводник не без труда взгромоздил тело на подгибающиеся ноги.
— Идём, Человек. Скорее. Небезопасно тут.
— Подождите, Граве, дайте дух перевести.
— Не мешкай. Скорее, скорее к ракете!
Да, мешкать не стоило. Аттракцион, оказывается, не был закончен. На смену перегрузке пришла недогрузка. Вес убывал, убывал, шаги становились все длиннее. Шагнул… и плывёшь-плывёшь, никак не дотянешься до твёрдой почвы. Несёт куда-то над кустами, над ямами, совсем не туда, куда прицеливался ступить. Меня вынесло на отвесную скалу. Оттолкнулся руками что есть силы. Теперь назад понесло, а сзади кактусы с колючками в локоть длиной.
— Ракетницу вынь, Человек. Ракетницей правь.
Хорошо, что ракетница была при себе. Вообще-то она нужна в мире невесомости, в межпланетном пространстве. Стреляешь налево — несёт направо. Принцип движения каракатицы.
Вытащил из наружной кобуры. Соображаю, куда же стрелять.
И тут очередной фокус. Мир переворачивается. Планета бесшумно выворачивается из-под ног со всеми своими кактусами и колючками. Выворачивается и начинает медлительно удаляться вверх. Задрав голову, вижу Граве, уцепившегося за кусты. Тянусь к нему руками, но отстаю безнадёжно, отстаю, как пассажир, упавший за борт.
— Стреляй же, Человек!
Ах да, ракетница в руке. Вспышка, вспышка, вспышка! Хватит ли зарядов? К счастью, пересилил, начинаю догонять. Навстречу сыплется град камешков, свалившихся с твёрдого неба, бывшей почвы. Стучат по шлему, но несильно. Тут ещё невысоко, не успели разогнаться. Ещё стреляю, ещё. Граве свесился, как акробат на трапеции, сумел ухватить меня за руку, молодец старик! Картина: наш космический корреспондент под куполом цирка! Помогаю себе последним зарядом и с разбегу врезаюсь в ветви.
Держимся за верхушку дерева, под ногами звёздная бездна. Туда, в чёрное ничто, валятся камни, здоровущие валуны и целые утёсы, те, что стояли непрочно. И видим мы, как скользит вниз нечто удлинённое и блестящее — наша собственная ракета. Причалив, мы просто поставили её на ноги, нам и в голову не пришло крепить намертво. И этот коварный мир стряхнул наш корабль, сбросил, словно котёнка, со своей спины.
Но в тот момент мы не думаем о ракете. Как бы и нас не стряхнуло — вот чем мы озабочены. Мимо проносится соседнее дерево. Собственная крона вырвала корень из грунта, как морковку, дерево само себя вытащило за волосы. Наше держится пока. Надолго ли?
— Граве, когда нас записывали в последний раз?
— Каждый межзвёздный спутник записывается на старте. Так что потеряем только один день.
Один день потеряем, начнём жить заново на межзвёздном вокзале. Но сейчас меня что-то не утешает эта звёздная страховка. Да, гражданин К. сохранится, он потеряет только один день жизни, у его жены будет тот же муж, у его сына тот же отец. Но я — то сорвусь в пространство, буду там болтаться, пока не задохнусь, исчерпав кислород в баллонах. Едва ли даже сапиенсы с их могучей техникой найдут одинокий скафандр в космосе.
— Караул, трещит!
Трещит дерево, за которое мы цепляемся. Вот один из корней выдернут из почвы, вылез, как шатающийся зуб. Обнажается и второй корень, голый, не защищённый корой. Карабкаемся вверх от макушки, подтягиваемся к корням, хотим зацепиться за край ямы. Непрочные комья крошатся, сыплются на голову. Ой, сорвусь!
И падаю вниз головой в яму, за которую хотел зацепиться.
Опять перевернулось!
Шмякаются с неба вернувшиеся комья, камни, камушки и валуны. Улетевшее раньше возвращается позднее. А вот и наша ракета. Иголка, поблёскивающая в небе, превращается в веретено, в снаряд среднего калибра, большого, максимального… Сработает ли система автоматического торможения? Если сработает, есть шанс удрать из этого ненадёжного мира. Ближе, ближе! Ракета скрывается за ближайшим пригорком…
Тугие клубы оранжевого, подцвеченного пламенем дыма вспухают за холмом.
Не включилась автоматика.
Перед нами все та же перспектива медленной смерти, но в ином варианте. Недельный или двухнедельный запас воздуха и энергии в скафандре. Робинзонады не удаются в космосе. Едва ли мы сумеем жевать местные кактусы.
И тут приходит спасение. Объявляется в наших собственных наушниках:
— Внимание, всем, всем, всем! Утеряна связь с автоматической пассажирской ракетой, следовавшей на полигон имени Здарга. Всех находящихся в данном районе просим принять меры к розыску. Держим связь на волне…
Конец того же дня. Сижу в уютной кают-компании космической станции полигона. Уют, конечно, в звёздном духе: почти пустая комната, низкие складные кресла расставлены вдоль стен у откидных столиков. На стенах дверцы, дверцы и экраны, экраны, экраны. К дверцам подведены трубы из кухни, кладовой, библиотеки, мастерской, к экранам — провода от аппаратуры и информатория. На свободных экранах картины: бурное море, лес, подводные скалы, городская улица. Цвет великолепен, стереоскопичность безукоризненная, не экраны — окна в мир. Забываешь, что за стеной космическая пустота. Считается, что эта иллюзия поднимает настроение.
Сижу, развалившись в удобном кресле. Светло, тепло, безопасно, рядом приятные собеседники. Приятными на вид их делает мой анапод, конечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Выглядит эта планета как Восточный Крым. Невысокие горы с жёсткой травой, колючие кусты, изредка отдельные деревья, точнее, что-то среднее между деревом и кактусом — мясистые и извилистые, как ветки, листья. Возможно, суждение моё скороспелое. Вероятнее, планета разнообразна. Но в этом районе сухие предгорья, древокактусы и ночь.
Связь никак не налаживается. Граве кряхтит, колдует с манипуляторами, ничего у него не получается. В конце концов он объявляет, что виноват корпус ракеты, видимо, намагнитился в какой-нибудь заряженной зоне, предлагает оттащить рацию в сторону, метров за триста. И опять он стучит и кряхтит, а я сижу рядом и любуюсь созвездиями. Кажется, это слова Сенеки: “Если бы звезды были видны только в одной местности, люди со всех стран стекались бы туда, чтобы полюбоваться”. Интересно, что изрёк бы римский стоик, увидев небо шарового. Не узор, а звёздная сыпь. Особенно здесь, на полигоне. И мигают и разгораются. И новые появляются. Вот в этом пятиугольнике не было ничего, а теперь появилась звезда… и какая яркая.
— Граве, я, кажется, открыл сверхновую. Вот там — в пятиугольнике. Стойте, там ещё одна. Это бывает у вас?
Хотел было привстать, чтобы рассмотреть получше, и вдруг чувствую — не могу подняться. Отяжелел. Тело налилось свинцом, как в ракете при перегрузке. Но на планете-то с какой стати перегрузка? С ускорением движется она? Курс меняет?
Впрочем, это я потом подумал — тогда не до размышлений было. Тяжесть распластала, вдавила в острые камни. И надо было ползти, помнил: в ракете спасение — противоперегрузочное кресло.
Но триста метров! Шутя отошли мы с рацией на ближний холм, ещё и в лощинку спустились ради экранирования. А теперь, обезноженные, барахтались, подтягивались, хватаясь за корни, перекатывались. Ползли, словно бы из груды мешков выбирались, а на нас все валили и валили невидимые мешки.
Вот попали!
Перегрузка исчезла так же внезапно, как появилась. Сползли со спины мешки, расправились сдавленные ребра. Вдохнул полной грудью, встал, потянулся…
— Что это было, Граве?
Мой проводник не без труда взгромоздил тело на подгибающиеся ноги.
— Идём, Человек. Скорее. Небезопасно тут.
— Подождите, Граве, дайте дух перевести.
— Не мешкай. Скорее, скорее к ракете!
Да, мешкать не стоило. Аттракцион, оказывается, не был закончен. На смену перегрузке пришла недогрузка. Вес убывал, убывал, шаги становились все длиннее. Шагнул… и плывёшь-плывёшь, никак не дотянешься до твёрдой почвы. Несёт куда-то над кустами, над ямами, совсем не туда, куда прицеливался ступить. Меня вынесло на отвесную скалу. Оттолкнулся руками что есть силы. Теперь назад понесло, а сзади кактусы с колючками в локоть длиной.
— Ракетницу вынь, Человек. Ракетницей правь.
Хорошо, что ракетница была при себе. Вообще-то она нужна в мире невесомости, в межпланетном пространстве. Стреляешь налево — несёт направо. Принцип движения каракатицы.
Вытащил из наружной кобуры. Соображаю, куда же стрелять.
И тут очередной фокус. Мир переворачивается. Планета бесшумно выворачивается из-под ног со всеми своими кактусами и колючками. Выворачивается и начинает медлительно удаляться вверх. Задрав голову, вижу Граве, уцепившегося за кусты. Тянусь к нему руками, но отстаю безнадёжно, отстаю, как пассажир, упавший за борт.
— Стреляй же, Человек!
Ах да, ракетница в руке. Вспышка, вспышка, вспышка! Хватит ли зарядов? К счастью, пересилил, начинаю догонять. Навстречу сыплется град камешков, свалившихся с твёрдого неба, бывшей почвы. Стучат по шлему, но несильно. Тут ещё невысоко, не успели разогнаться. Ещё стреляю, ещё. Граве свесился, как акробат на трапеции, сумел ухватить меня за руку, молодец старик! Картина: наш космический корреспондент под куполом цирка! Помогаю себе последним зарядом и с разбегу врезаюсь в ветви.
Держимся за верхушку дерева, под ногами звёздная бездна. Туда, в чёрное ничто, валятся камни, здоровущие валуны и целые утёсы, те, что стояли непрочно. И видим мы, как скользит вниз нечто удлинённое и блестящее — наша собственная ракета. Причалив, мы просто поставили её на ноги, нам и в голову не пришло крепить намертво. И этот коварный мир стряхнул наш корабль, сбросил, словно котёнка, со своей спины.
Но в тот момент мы не думаем о ракете. Как бы и нас не стряхнуло — вот чем мы озабочены. Мимо проносится соседнее дерево. Собственная крона вырвала корень из грунта, как морковку, дерево само себя вытащило за волосы. Наше держится пока. Надолго ли?
— Граве, когда нас записывали в последний раз?
— Каждый межзвёздный спутник записывается на старте. Так что потеряем только один день.
Один день потеряем, начнём жить заново на межзвёздном вокзале. Но сейчас меня что-то не утешает эта звёздная страховка. Да, гражданин К. сохранится, он потеряет только один день жизни, у его жены будет тот же муж, у его сына тот же отец. Но я — то сорвусь в пространство, буду там болтаться, пока не задохнусь, исчерпав кислород в баллонах. Едва ли даже сапиенсы с их могучей техникой найдут одинокий скафандр в космосе.
— Караул, трещит!
Трещит дерево, за которое мы цепляемся. Вот один из корней выдернут из почвы, вылез, как шатающийся зуб. Обнажается и второй корень, голый, не защищённый корой. Карабкаемся вверх от макушки, подтягиваемся к корням, хотим зацепиться за край ямы. Непрочные комья крошатся, сыплются на голову. Ой, сорвусь!
И падаю вниз головой в яму, за которую хотел зацепиться.
Опять перевернулось!
Шмякаются с неба вернувшиеся комья, камни, камушки и валуны. Улетевшее раньше возвращается позднее. А вот и наша ракета. Иголка, поблёскивающая в небе, превращается в веретено, в снаряд среднего калибра, большого, максимального… Сработает ли система автоматического торможения? Если сработает, есть шанс удрать из этого ненадёжного мира. Ближе, ближе! Ракета скрывается за ближайшим пригорком…
Тугие клубы оранжевого, подцвеченного пламенем дыма вспухают за холмом.
Не включилась автоматика.
Перед нами все та же перспектива медленной смерти, но в ином варианте. Недельный или двухнедельный запас воздуха и энергии в скафандре. Робинзонады не удаются в космосе. Едва ли мы сумеем жевать местные кактусы.
И тут приходит спасение. Объявляется в наших собственных наушниках:
— Внимание, всем, всем, всем! Утеряна связь с автоматической пассажирской ракетой, следовавшей на полигон имени Здарга. Всех находящихся в данном районе просим принять меры к розыску. Держим связь на волне…
Конец того же дня. Сижу в уютной кают-компании космической станции полигона. Уют, конечно, в звёздном духе: почти пустая комната, низкие складные кресла расставлены вдоль стен у откидных столиков. На стенах дверцы, дверцы и экраны, экраны, экраны. К дверцам подведены трубы из кухни, кладовой, библиотеки, мастерской, к экранам — провода от аппаратуры и информатория. На свободных экранах картины: бурное море, лес, подводные скалы, городская улица. Цвет великолепен, стереоскопичность безукоризненная, не экраны — окна в мир. Забываешь, что за стеной космическая пустота. Считается, что эта иллюзия поднимает настроение.
Сижу, развалившись в удобном кресле. Светло, тепло, безопасно, рядом приятные собеседники. Приятными на вид их делает мой анапод, конечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67