— Он зовёт тебя.
Но я хорошо помнил, что “автоматы-разведчики с планеты не возвращаются”. И “завод остановлен, персонал эвакуирован”. И не вызывал у меня доверия этот застрявший здесь, никому не ведомый программист, упивавшийся поклонением машин. Не разумнее ли уклониться от встречи с маньяком?
— Благодарю за приглашение, — начал я, пятясь к ракете, — в следующий раз я обязательно…
Продолжать не пришлось. Вдруг я взлетел вверх и прежде, чем успел сообразить что-нибудь, очутился на плоском темени одной из машин. Другие держали меня под мышки справа и слева И тут же их ноги зашлёпали по лужам цвета раздавленной клюквы.
— Стой! Куда? Пустите!
— Он зовёт тебя!
Пришлось подчиниться, тем более что машины, шагающие рядом, цепко держали меня. Лапы у них были литые, с острыми краями, и я боялся сопротивляться — опасался, как бы не порвали скафандр.
Ноги машин выбивали дробь по камням, они переступали куда чаще человеческих. Мы мчались по бездорожью со скоростью автобуса. Внутри у меня все дрожало, копчик болел от ударов о жёсткую макушку робота, в глазах мелькали мазки кармина, киновари, краплака, сурика. Мы шли малиновыми холмами, темно-гранатовой лощиной, пересекли реку, похожую на вишнёвый сироп, углубились в ущелье со скалами цвета бордо. Ненадолго мы нырнули в тушь, утонули в черноте. Я не видел ничего, как ни таращил глаза. Но машины, должно быть, различали инфракрасное сияние, они топали так же уверенно. И опять мы вернулись из ночи в багровый день. Вдали показались удлинённые корпуса и в нарушение цветовой гаммы голубые вспышки сварки.
“А завод-то на ходу! — подумал я. — Не заброшен. Ошибся мой киберчертенок”.
Впрочем, к корпусам мы не пошли, сразу же свернули в сторону и остановились у покатого пандуса, ведущего вглубь. Привычная картина. Передо мной было стандартное противометеоритное укрытие для безвоздушных планет. Все было знакомо: в конце пандуса шлюз, налево баллоны с кислородом, метаном, аммиаком — кому какой газ требуется. Прямо коридор и комнаты, а в комнате ванна и ратоматор — этот чудесный прибор сапиенсов, расставляющий атомы в заданном порядке, изготовляющий любую пищу по программе, тот самый, который штамповал для меня земные персики во время болезни. Ленты с программами у меня были, и ожидая, пока Он позовёт меня, я изготовил себе спекс жареный, спекс печёный, кардру, ю-ю и соус 17-94. Что это такое, объяснять бесполезно. Блюда эти придуманы здешними химиками в лабораториях, формулы смесей невероятно длинны и ничего вам не скажут.
В общем спекс — это нечто жирно-солёное, кардра — кисло-сладкое, ю-ю пахнет ананасами и селёдкой, а соус 17-94 безвкусен, как вода, но возбуждает волчий аппетит. И я возбудил волчий аппетит, поужинал спексом и прочим, поскольку же Он все ещё не звал меня, завалился спать. День был тяжёлый Я ввинчивался в пространство, потом вывинчивался, перегружался и невесомился в ракете, трясся на стальной макушке, попал не то в плен, не то в гости. И если в таких обстоятельствах вы не спите от волнения, я вам не завидую.
Поутру меня разбудили гости — тоже машины, но куда больше вчерашних, такие громоздкие, что они не могли влезть в помещение, вызвали меня для разговора в пустой зал, вероятно, в прошлом спортивный, с сухим бассейном в центре. В этом бассейне они и расположились, уставив на меня свои фотоглаза. У них тоже были ноги на кривошипах, подвешенные к ушам, и лбы с эмблемой “дважды два”. Но у вчерашних машин лбы были узкие, плоские физиономии имели вид удивлённо-оторопелый. У этих же глаза прятались глубоко под монументальным лбом, и выражение получалось серьёзно-осуждающее, глубокомысленное. Вероятно, это в самом деле были глубокомысленные машины, потому что рядом с квадратиком у них были привинчены пластинки с восемью нулями. Сотни миллионов элементов — вычислительные машины довольно высокого класса.
— Он поручил нам познакомиться с тобой, — объявили они.
Я подумал, что этот Он не слишком-то вежлив. Мог бы и сам поговорить со мной, не через посредство придворных-машин. Но начинать со споров не хотелось. Я представился, сказал, что я космический путешественник, прибыл с далёкой планеты по имени Земля, осматриваю их шаровое скопление.
— Исследователь, — констатировала одна из машин.
— Коллега, — добавила другая. (Я поёжился.) А третья спросила:
— Сколько у тебя нулей?
— Десять, — ответил я, вспомнив, что в мозгу у меня пятнадцать миллиардов нервных клеток, число десятизначное.
— О-о! — протянули все три машины хором. Готов был поручиться, что в голосах у них появилось почтение. — О! Он превосходит нас на два порядка.
— Какой критерий у тебя? — спросила одна из машин.
— Смотря для чего! — Я пожал плечами, не поняв вопроса.
— Ты знаешь, что хорошо и что плохо?
Я подумал, что едва ли им нужно цитировать Маяковского, предпочёл ответить вопросом на вопрос:
— А какой критерий у вас?
И тут все три, подравнявшись, как на параде, и подняв вертикально вверх левую переднюю лапу, заговорили торжественно и громко, как первоклассник-пятёрочник на сцене:
— Дважды два — четыре. Аксиомы неоспоримы. Только Он знает все (хором).
— Знать — хорошо (первая машина).
— Узнавать — лучше (вторая).
— Лучше всего — узнавать неведомое (третья).
— Не знать — плохо (мрачным хором).
— Помнить — хорошо. Запомнить — лучше. Наилучшее — запомнить неведомое.
— Забывать — плохо (хором).
Там были ещё какие-то пункты насчёт чтения, насчёт постановки опытов, насчёт наблюдений, я уже забыл их (забывать плохо!).
А кончалась эта декламация так:
— Кто делает хорошо, тому прибавят нули.
— Кто делает плохо, того размонтируют.
— Три — больше двух. Дважды два — четыре.
— Ну что ж, этот критерий меня устраивает, — сказал я снисходительно. — Действительно, дважды два — четыре, и знать — хорошо, а не знать — плохо. Поддерживаю.
И тогда мне был задан очередной вопрос коварной анкеты:
— А какая у вас литера, ваше десятинулевое превосходительство?
— У каждого специалиста должна быть литера. Вот я, например, — восьминулевой киберисследователь А — астроном. Мой товарищ В — восьминулевой биолог, а это восьминулевой С — химик.
— В таком случае я — АВС и многое другое. Я космический путешественник, это комплексная специальность, она включает астрономию, биологию, химию, физику и прочее.
И зачем только я представился так нескромно? Почтительность машин вскружила мне голову. “Ваше десятинулевое превосходительство”! Я и повёл себя как превосходительство. И тут же был наказан.
А-восьминулевой первым кинулся в атаку:
— Какие планеты вы знаете в нашем скоплении? Я стал припоминать.
— Ць, Цью, Цьялалли, Чачача, Чауф, Чбебе, Чбуси, Чгедегда, Эаи, Эазу, Эалинлин, Эароп — ваша… Ещё Оо.
— Нет, я спрашиваю по порядку. В квадрате А-1, например, мы знаем, — затараторил А, — 27 звёзд. У звезды Хмеас координаты такие-то, планет столько-то, диаметры орбит такие-то, эксцентриситеты такие-то… — Выпалив все свои знания о двадцати семи планетных системах, А остановился с разбегу: — Что вы можете добавить, ваше десятинулевое.
— В общем ничего. Я, хм, я новичок в вашем шаровом. Я не изучил его так подробно.
Затем на меня навалился С — химик.
— Атомы одинаковы на всех планетах. Сколько типов атомов знает ваше десятинулевое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67